Роберт РождественскийМы совпали с тобой (сборник) Долгая любовь моя С Робертом мы познакомились в Литинституте, где было сто двадцать юношей и человек пять-шесть девочек, так что на каждую приходилось достаточно кавалеров. Ребята были самые разные, в том числе и очень смешные. Были среди них и абсолютно неграмотные: учиться «на писателя» их посылали потому, что республике выделяли в институте сколько-то мест. Но конкурс тем не менее был огромный. Уже на следующий год после прихода в Литинститут я работала в приемной комиссии: принимали Юнну Мориц, Беллу Ахмадулину…Жизнь в Литинституте кипела. На лестнице читали друг другу стихи, тут же оценивали все тем же: «Старик, ты гений». Особенно выделялся Евтушенко – он носил длиннющие сумасшедших расцветок галстуки. Они болтались у него между колен. Замечательный – уже тогда – поэт Володя Соколов привлекал своим удивительно интеллигентным обликом, чувством собственного достоинства, доброжелательностью. Поженян, поэт с легендарной биографией (со времен войны в Одессе висит мемориальная доска, где он числится погибшим), поражал огромным напором: о нем так и говорили: «Общаться с Поженяном все равно что стоять под брандспойтом». Однажды, когда он провинился, его вызвал к себе ректор, Федор Гладков, и сказал: «Чтобы ноги вашей в Литинституте не было!» Поженян встал на руки и вышел из кабинета.Все мы были абсолютно нищими, ребята ходили – это страшно вспомнить! – в каких-то вытертых, выгоревших лыжных костюмах, рубашки у них почти всегда были застиранными. Нам всем приходилось считать деньги, кто-то брал переводы, кто-то шел в литконсультанты. Некоторые отвечали для журналов на письма графоманов, но деньги это приносило маленькие.Роберт перешел на наш курс с филфака Карельского университета. До этого он уже пробовал поступить в Литинститут, но его не приняли – «за неспособность». Все зависело от вкусов приемной комиссии, а в нее входили разные люди. Робка смешным был: человек из провинции, боксер, баскетболист, волейболист (играл за сборную Карелии, сейчас там проходят игры памяти Роберта Рождественского). Он был буквально начинен стихами. По-моему, он знал наизусть все. Особенно к тому времени был увлечен Павлом Васильевым, Борисом Корниловым, Заболоцким, что в те времена, мягко говоря, не слишком поощрялось.Он был плохо одет даже на том литинститутском фоне… Но выделялся своим добрым и очень внимательным взглядом.Вот, мы учились на одном курсе, а потом, в один прекрасный день, что-то случилось. Сразу и на всю жизнь.Поэма «Моя любовь» была опубликована еще во времена Литинститута, она сразу прославила Роберта. Как говорят, наутро он проснулся знаменитым. Но денег все равно не было. Хотя от улицы Воровского до Тверского бульвара мы иногда добирались на такси – трешку брали у мамы. У нас были повышенные стипендии, на них мы и жили. Ему немного помогали родители. Несгибаемые коммунисты: отчим – полковник, политрук, мать – военный хирург. Очень красивая, властная женщина. Настоящий отец Роберта, необыкновенно талантливый человек, погиб в сорок втором году на фронте, и молодая вдова через пять или шесть лет вышла замуж. Ее новый муж усыновил Робку, и тот очень уважал отчима и всегда испытывал к нему благодарность. Веру в рай коммунизма он впитал с молоком матери. В его ранних публикациях было много признаний в любви к Родине, к «флагу цвета крови моей». Он очень много писал о войне. Строки из «Реквиема» выбиты на сотнях памятниках погибшим во время войны. Он писал о том, что его поразило раз и навсегда.Марлен Хуциев снимал «Заставу Ильича» и решил вывести поэтов на публику. Булат, Белла, Римма Казакова, Борис Слуцкий, Роберт, Женя и Андрей, кто-то еще выступали несколько дней подряд, вживались в зал, растворяясь в нем…Политехнический, а ведь были еще и Лужники… Четырнадцать тысяч слушателей, толпы у касс, конные патрули… Шестидесятники читали стихи, а четырнадцать тысяч человек сидели, затаив дыхание. В то время в воздухе ощущалась нехватка поэтического слова. И не только в нашей стране. Я помню парижскую поездку шестьдесят восьмого года: Твардовский, Мартынов, Слуцкий, Андрей, Белла, Роберт. Они выступали в огромном набитом зале, и трансляция шла на улицу, у входа в здание стояла толпа. Поэтическая лихорадка легко перелетела границы.Роберт поражался тому, что происходит в его жизни: популярности, востребованности, бесконечным письмам, приглашениям. Он считал, что не заслужил такой популярности, такого успеха. Он думал, что эта популярность – ошибка. Неуверенность в себе была огромной. «Мне кажется, я взял чужой билет», – писал он. Многие хотели, чтобы им досталось как можно больше славы, а Роберт… Он не понимал, что творится вокруг него, и как-то этого даже побаивался. Когда он оказывался в толпе, он прикрывал свое узнаваемое лицо рукой, как бы пытаясь спрятаться от любопытных взглядов.А все было просто: его поэзия, как и творчество других шестидесятников, совпала со временем, и слава пришла к ним сама.При всех успехах, при шуме, который сопровождал их выступления, молодые с их первыми строчками, стихами, поэмами, с новыми знакомствами и со всей раскованностью сладкой жизни все-таки становились, не зная об этом, даже не подозревая ничего, историческими фигурами, но вместе с тем и жертвами своего времени. Веря в историческую справедливость, думая, что со смертью Сталина все переменится, в своей вере они не притворялись. Слишком глубоко были вбиты ржавые гвозди коммунизма в наше сознание.Сегодня, когда шестидесятники вызывают у кого насмешку, у кого ироническую ухмылку, а порой и просто хамские высказывания, неплохо было бы задуматься и о том, что хоть малая толика того, во что верили и чего добивались шестидесятники, есть в сегодняшнем дне. И судить их надо не по законам сегодняшнего времени, а по законам того времени, когда наиболее полно раскрылись их дарования.Строчки шестидесятников разлетелись по миру, осели в памяти уже уходящего поколения, имена (ими стреляли обоймами, как из автомата) зацепились в памяти. Книжки смирно стоят на полках, немые, забывшие ласковые прикосновения человеческих рук. Такие забытые, маленькие памятники…Когда мы с Робертом поженились, мы жили в подвале во дворе Союза писателей, на Воровского, 52. Там была коммунальная квартира, четыре семьи: пара учителей с дочкой, немолодая женщина легкого поведения. Долгое время она была любовницей Мате Залки, а потом расширила профиль и отвечала тем, кто ей звонил, так: «Да, конечно. Приходите-приходите. Ой, а я забыла спросить, как вас зовут…» Ровесница века.Еще там жили мои дядька с теткой, бабушка с дедушкой, мама, папа и я. Мы с Робертом заняли шестиметровую комнату, смежную с большой. Но эта малюсенькая комнатка, где помещались впритык только диван и письменный стол, вместила огромных поэтов. Твардовский, Самед Вургун, Светлов, Луговской, Луконин, Смеляков… Там, в подвале мы делали первый сборник «День поэзии».Во дворе Союза писателей был и ресторан, который тогда размещался в небольшом закутке, и очень многие, недобрав, шли оттуда к нам. Читали стихи, говорили о литературе – нам ведь не надо было вставать в девять утра и идти на завод.Отец мой был одаренным критиком. При Горьком служил директором Дома литераторов: тогда тот назывался Клубом писателей. Мама была артисткой оперетты, но не гнушалась никакой работой, во время войны она работала официанткой в театре Маяковского (ее театр был эвакуирован), шила по ночам, преподавала. Папа с мамой рано расстались, и мне пришлось жить между двумя смежными комнатами: в одной обитала мама со своим новым мужем, в другой папа с новой женой. Родители очень меня любили, но я чувствовала себя лишней и ненужной.Мама и Роберт обожали друг друга. Недавно я нашла ее записку: «Робочка, если ты встанешь раньше меня, буди, я тебе сварю кашку». Она в нем души не чаяла, а он ее очень любил, посвящал ей стихи и часто шутил: «Черт знает, почему я с Алкой раньше познакомился, а то я бы на Лидке женился». Правда, она была неотразимой женщиной, и многие наши друзья были ею серьезно увлечены.Мне казалось, что Роберта любили все. Может быть, это и перехлест, но уважали точно все. У него был удивительный характер. Он не мог сказать ни одного дурного слова ни о ком из знакомых. И незнакомых тоже. Если ему не нравились чьи-то стихи, он старался найти хоть что-то хорошее в них. Но при этом Роберт был бескомпромиссным человеком.Сегодня я жалею о многом. О ненаписанных книгах, о нерожденных детях, об ушедших друзьях, о несостоявшихся дружбах, о времени, потраченном на незначительных людей. Кто-то умный сказал, что счастье – это хорошее здоровье при плохой памяти. Теперь, когда Роберта нет на земле, я корю себя за то, что мы так мало говорили, но ведь мы понимали друг друга без слов. С ним замечательно было молчать. Нет, я не хочу сказать, что мы оба были святыми: бывали в жизни мелкие искушения, мы же были живыми людьми. Но я не знаю никого, кто был так счастлив в браке, в любви, в понимании друг друга, как мы с Робертом. И когда рассказывают миф о двух половинках, я подозреваю, что это о нас. И когда говорят, что браки совершаются на небесах, я верю в это.За год до его смерти я получила от него письмо. Это было в день сорокалетия нашей свадьбы. Он уже болел, но никаких черных мыслей не возникало. Казалось, все страшное позади.Вот это письмо. ... «Милая, родная Аленушка! Впервые за сорок лет посылаю тебе письмо со второго этажа нашей дачи на первый этаж. Значит, настало такое время. Я долго думал, чего бы тебе подарить к этому – (до сих пор не верю!) – общему нашему юбилею. А потом увидел стоящий на полке трехтомник и даже засмеялся от радости и благодарности к тебе. Целое утро делал закладки к тем стихам, которые (аж с 51 года!) так или иначе имеют к тебе отношение. Их там так много, что даже страшно и радостно. Поэтому я сделал еще одну – общую, большую закладку в конце 3-го тома. Ты – соавтор практически всего, что я написал. А вот – самое, самое новое: Сорок долгих лет И мгновенных лет Ты – моя судьба, Мой всегдашний свет. Есть в душе твоей Вечность высоты. В мире и во мне Существуешь ты! Так что без тебя — (знай наверняка), Я бы не прожил Этих сорока». Самым большим врагом в моей жизни была я сама. Только теперь я понимаю, что могла бы быть гораздо мягче, терпимее, веселее. Я просто была рождена мрачноватой личностью. Закомплексованная с ног до головы, каждую женщину всегда считала лучше себя. Интереснее, значительнее.Я была слепа, не видела, что со всеми своими проблемами и комплексами Роберту нужна была я. И только я. И наши девочки. И моя мама. А мне казалось, что за каждым углом – соперница.Он был не только однолюбом, но и очень верным человеком, рыцарем.Он был очень веселым, чего нельзя было сказать, не будучи с ним близко знакомым. Просыпался в прекрасном настроении, будто бы благодаря жизнь за то, что она есть. Он напевал с самого утра, и, мне кажется, это настроение создавало особую ауру в доме, в наших душах, питало наш дом, наши мысли, наши дела. Мне кажется, мы стали хуже без него. Он нас сплачивал. После того как его не стало, мы изменились, стали менее терпимыми. В его присутствии невозможно было сказать ни о ком плохо. Жизнь с ним была праздником. И не только для меня – для всех. Для наших девочек, для наших мам, для друзей.Роберт хотел сделать мне подарок, – и оставлял на столе листок, где было написано: «Открой восьмой том Большой советской энциклопедии на восемнадцатой странице». Искала. Открывала. Там лежала записка: «Достань из шкафа мой серый пиджак и посмотри, что лежит в левом внутреннем кармане». Так он гонял меня безжалостно по всему дому, и наконец обнаруживался чемодан, где, во многих завертках, лежало колечко.Сейчас мы с нашим домом чувствуем себя сиротами, брошенными, покинутыми. Хотя друзья говорят, что Роберт не уходил из нашего дома.Спустя несколько месяцев после смерти Роберта я нашла на столе телеграмму: «ДОБРАЛСЯ НОРМАЛЬНО ЗДЕСЬ СОВСЕМ НЕПЛОХО НЕ ВОЛНУЙТЕСЬ ОЧЕНЬ СКУЧАЮ РОБЕРТ». Оказалось, телеграмма шестидесятых годов.Я знала, что многие нам завидуют, еще бы – столько лет вместе. Но если бы они знали, как мы счастливы, нас, наверное, сожгли бы на площади. Каждый день я слышала: «Алка, я тебя люблю!» Я так привыкла к этим словам, что не могу поверить, что никогда (какое слово бесповоротное!) не услышу их снова. Но они звучат в ночи, заставляют меня просыпаться и не оставляют никакой надежды на сон… ... Алла Киреева «Ах, как мы привыкли шагать от несчастья к несчастью…» Ах, как мы привыкли шагать от несчастьяк несчастью…Мои бесконечно родные,прощайте!Родные мои, дорогие мои, золотые, останьтесь, прошу вас,побудьте опять молодыми!Не каньте беззвучно в бездонной российскойобщаге.Живите. Прощайте…Тот край, где я нехотя скроюсь, отсюдане виден.Простите меня, если я хоть кого-то обидел!Целую глаза ваши.Тихо молю о пощаде.Мои дорогие. Мои золотые.Прощайте!..Постичь я пытался безумныхсобытий причинность.В душе угадал…Да не все на бумаге случилось. Тебе «Мы совпали с тобой…» АленеМы совпали с тобой,совпалив день, запомнившийся навсегда.Как слова совпадают с губами.С пересохшим горлом —вода.Мы совпали, как птицы с небом.Как земляс долгожданным снегомсовпадает в начале зимы,так с тобоюсовпали мы.Мы совпали,еще не знаяничегоо зле и добре.И навечносовпало с намиэто время в календаре.Жарким ветром в лесах просвищу?Хочешь,синий цветок принесу из-за дальнихморей?Хочешь,завтра тебеозорную зарю посвящу.Напишу на заре:«Это ейпосвящается.Ей…»Сквозь кусты продираясь,колышется ливень в ночи.Хочешь,тотчас исчезнетсвинцовая эта беда?.. Ливень Погоди!Почему ты молчишь?Почему ты молчишь?Ты не веришь мне?Верь!Все равно ты поверишь,когдаотгрохочут дожди.Мир застынет,собой изумлен.Ты проснешься.Ты тихо в оконное глянешь стеклои увидишь сама:над землей,над огромной землейсердце мое,сердце моевзошло. Письмо домой Мама, что ты знаешь о ней?Ничего.Только имя ее.Только и всего.Что ты знаешь,заранее обвиняее в самых ужасных грехах земли?Только сплетни,которые в дом приползли,на два месяца опередив меня.Приползли.Угол выбрали потемней.Нашептали и стали, злорадствуя, ждать:чем, мол, встретит сыночкародная мать?Как, мол, этот сыночек ответит ей?Тихо шепчут они:– Дыму нет без огня.Причитают:– С такою семья – не семья.Подхихикивают…Но послушай меня,беспокойная мама моя.Разве можешь ты мне сказать:не пиши?Разве можешь ты мне сказать?:не дыши?Разве можешь ты мне сказать:не живи?Так зачем говоришь:«Людей не смеши»,говоришь:«Придет еще время любви»?Мама, милая!Это все не пустяк!И ломлюсь не в открытые двери я,потому что знаю:принято такговорить своим сыновьям, —говорить:«Ты думай пока не о том», —говорить:«Подожди еще несколько лет,настоящее самое будет потом…»Что же, может, и так…Ну, а если – нет?Ну, а если,решив переждать года,сердцу я солгу и, себе на беду,мимо самого светлого счастья пройду, —что тогда?..Я любовь такую искал,чтоб —всего сильней!Я тебе никогда не лгал!Ты ведь верила мне.Я скрывать и теперь ничего не хочу.Мама, слезы утри,печали развей —я за это жизнью своей заплачу.Но поверь, —я очень прошу! —поверьв ту, которая в жизнь мою светом вошла,стала воздухом мне,позвала к перу,в ту, что сердце так бережно в руки взяла,как отцы новорожденных только берут. «То, где мы жили, называлось югом…» То, где мы жили,называлось югом…И каждый раз,как только мы вставали,казался мир вокругнастолько юным,что в нем —наверняка! —существовалипока еще не названные вещи.Беспомощный,под безымянным небомрождался мир.Он вовсе не былвечным.Усталым не был.И всесильным не был.Он появлялся.Он пьянил, как брага.Он был доверчивыми откровенным…О, это удивительное право:назвать землею – землю,ветер – ветром!Увидевослепительное нечто,на миг сомкнутьторжественные векии радостно провозгласить:«Ты —небо!Да будет такотныне и вовеки!..Да будет мирежесекундно юным.Да будет он такимсейчас и позже…»То, где мы жили,называлось югом.И было нам по двадцать лет.Не больше…И нисходила ночь —от звезд рябая.И мы,заполненные гулкой ширью,намаявшись,почти что засыпая,любовьбесстрашно называлижизнью. «Горбуша в сентябре идет метать икру…» Горбуша в сентябреидет метать икру…Трепещут плавники, как флаги на ветру.Идет она, забыв о сне и о еде,туда, где родилась.К единственной воде.Угаром,табуном,лавиною с горы!И тяжелеют в нейдробиночки икры…Горбуша прет, шурша,как из мешка – горох.Заторы сокруша.И сети распоров.Шатаясь и бурля, как брага на пиру,горбуша в сентябреидет метать икру…Белесый водопад вскипает, будто пунш,когда в тугой струе —торпедины горбуш.И дальше —по камням.На брюхе —через мель!Зарыть в песок икру.И смерть принять взамен.Пришла ее пора,настал ее черед…Здесь даже не река,здесь малый ручеек.В него трудней попасть,чем ниткою – в иглу…Горбуша в сентябре идет метать икру!Потом она лежит —дождинкой на стекле…Я буду кочевать по голубой земле.Валяться на траве,пить бесноватый квас.Но в свой последний день,в непостижимый час,ноздрями ощутивпоследнюю грозу,к порогу твоемуприду я,приползу,приникну,припаду,колени в кровь сотру…Горбуша в сентябреидет метать икру. «Отдать тебе любовь?..» – Отдать тебе любовь?– Отдай…– Она в грязи…– Отдай в грязи.– Я погадать хочу…– Гадай.– Еще хочу спросить…– Спроси.– Допустим, постучусь…– Впущу.– Допустим, позову…– Пойду.– А если там беда?– В беду.– А если обману?– Прощу.– «Спой!» – прикажу тебе…– Спою.– Запри для друга дверь…– Запру.– Скажу тебе: убей!– Убью.– Скажу тебе: умри!– Умру.– А если захлебнусь?– Спасу.– А если будет боль?– Стерплю.– А если вдруг стена?– Снесу.– А если узел?– Разрублю!– А если сто узлов?– И сто.– Любовь тебе отдать?– Любовь.– Не будет этого!– За что?!– За то, что не люблю рабов. «Будь, пожалуйста, послабее…» Будь, пожалуйста, послабее.Будь, пожалуйста.И тогда подарю тебе ячудозапросто.И тогда я вымахну-вырасту,стану особенным.Из горящего дома вынесутебя,сонную.Я решусь на все неизвестное,на все безрассудное, —в море брошусь,густое, зловещее, —и спасу тебя!..Это будет сердцем велено мне,сердцем велено…Но ведь ты же сильнее меня,сильнейи уверенней!Ты сама готова пасти другихот уныния тяжкого.Ты сама не боишься ни свиста пурги,ни огня хрустящего.Не заблудишься,не утонешь,зла не накопишь.Не заплачешь и не застонешь,если захочешь.Станешь плавной и станешь ветреной,если захочешь.Мне с тобою – такой уверенной —трудноочень.Хоть нарочно,хоть на мгновенье, —я прошу, робея:помоги мне в себя поверить!Стань слабее. Ностальгия Ностальгия бывает по дому.По Уралу, по Братску, по Дону.По пустыням и скалам белесым,невозможно прозрачным березам.По степям, где метели тугие…У меняпо тебе ностальгия.По твоим просыпаньям тяжелым.По глазам и плечам обнаженным.По мгновеньям, когда ты со мною.По ночному бессонному зною.По слезам и словам невесомым.По улыбками даже по ссорам!По губам, суховатым с морозца…Я, решив с ностальгией бороться,уезжаю.Штурмую платформы.Но зачем-то ору в телефоны!Умоляю тебя:– Помоги мне!Задыхаюсь от ностальгии!..Ты молчишь.Ты спасать меня медлишь…Если вылечусь —тут же заметишь. «Как детство, ночь обнажена…» Как детство, ночь обнажена.Земля становится просторнее…Моя щека обожженапронзительным:«Скажи мне что-нибудь!..»«Скажи мне что-нибудь!..Скажи!Скорей!Пусть будут волны – до неба.Заполони. Опустоши.И все-таки скажи мне что-нибудь!..Плати за то, что целовал,словами – вечными, как прошлое…Зачем учился ты словам?Скажи мне что-нибудь хорошее…За то, что ты не опровергвсе мужество мое нарочное,за бабий век, недлинный век —скажи мне что-нибудь хорошее…»Святая и неосторожная,чего ты просишь? Правды? Лжи?..Но шепчет женщина: «Скажи!Скажи мне что-нибудь хорошее…» Радар сердца У сердцаесть радар.Когда-то,в ту веснутебя я угадал.Из тысячи.Одну.У сердцаесть радар.Поверил я в него…Тебя я увидалзадолго до того,как повстречались мы.Задолго до теперь.До длиннойкутерьмынаходок и потерь…Прожгло остаток сна,почудилось:«Гляди!Ты видишь? —Вот она…»И екнуло в груди.Радар обозначалтвой смех.Движенья рук.И странную печаль.И вкрадчивых подруг,Я знал твоих гостей.Застолья до утра.Твой дом.Твою постель.Дрожьтвоего бедра.Я знал,чем ты живешь.Что ешь.Куда идешь.Я знал,чьи письма рвешь.И от кого их ждешь.Я знал,в чем ты права.О чем мечтаешь ты.Знал все твои слова.И платья.И цветы.И абажур в окне.И скверик на пути,где предстояло мне«люблю» —произнести…Все знал я до того,как встретился с тобой…Но до сих пор —слепой!Не знаюничего. Сердце в руках Я видел, как по Праге,с прохожимивстречаясь,нейлоновое платьена плечиках качалось.Качалось —незатейливое,цвета румянца.Качалосьотдельно,чтобы не помяться.Несла егодевушка, —как счастье, несла.Девушка зардевшаясяна танцы шла…Но почему я вздрогнули холодок —по коже, —весенняя дорогапохожа!Похожа!С цветов,зарей вымытых,сбивая росу,я на руках вытянутыхсердце несу…Идти неудобно —улицыкруты…Несу я сердцек дому,в котором —ты.Какое это сердце —теберазглядеть.Какое это сердце —тебевладеть!..Веришь или не веришь, —возьми его,прошу…Я позвоню у дверии сердце положу…А ты опять рассердишься, —есть из-за чего.А ты не примешьсердца,сердца моего…Я это знаю, знаю —и все же иду…Улицасквознаяпророчит беду.А людям удивительно:человек идети на рукахвытянутыхсердценесет… Радиус действия Мне все труднеепишется.Мне все сложнеевидится.Мгновеньями летят года, —хоть смейся,хоть реви…И я из дома убежал,чтоб наконец-то вырватьсяиз радиуса действияобыденной любви.Я был самонадеян.Сел в самолет.Обрадовался.От молчаливой женщинырешительно уехал.Но все равно осталсяв знакомом оченьрадиусе.Слова ее,глаза еево мне звучалиэхом.Невероятный радиус!Как от негоизбавиться?Непостижимый радиус!Нет никакого сладу.И я на этом радиусе —как на булавкебабочка…И больно мне,и весело,и тяжело,и сладко…О, радиусы действия!Радиусы действия!Они – во мне,они – в любом,и никакоймежи!Есть радиусы действияу гнева и у дерзости.Есть радиусы действияу правды и у лжи.Есть радиусы действияу подлости и злобы —глухие,затаенные,сулящие беду…Есть радиусы действияединственного слова.А я всю жизнь ищу его.И, может быть,найду.А может,мнене суждено…Летят неразделенныегода!Но, вопреки всему,я счастливоттого,что есть на свете женщина,судьбой приговореннаяжитьв радиусе действиясердца моего!.. * * * Аленушка!!! Миленькая моя!!!А почему бы тебе не получить от меня письмо и из Кишинева?Из столицы. Из города, в который мы вчера приехали. Между прочим, очень неплохого города.Во-первых, он зеленый, как дьявол! И чистенький. И весь какой-то игрушечный. Чем-то очень похожий на Бухарест или Будапешт. Только не на центральные улицы этих городов, а на околоцентральные.Из Одессы мчались на машине. Такс. ЗИМ. Доехали за два с половиной часа. Чуть-чуть устали. Долго рядились насчет гостиницы. Не хотели впускать нас. Нема мест. Проходит республиканский съезд учителей. И вся гостиница забита дядями и тетями с поучительно-снисходительным выражением лиц.Вчера же осчастливили местных владельцев телевизоров. Появились на экранах. Читали стихи. Я, как и в Одессе, читал «Саган» и «Варну». Студия маленькая, помещается в бывшем гараже. Жара там такая, какая примерно была бы, если бы в центре пустыни Сахары какой-нибудь чудак развел костер и сел около него. Греться. В разгар лета. В полдень. Пока я прочел стихи, с меня сошло одна тысяча семьсот сорок восемь потов. Всем операторам студии я бы немедленно выдал звание Героев Советского Союза. Это ж не работа. Это ж адовы муки. Пекло. Но сейчас уже строится здоровенный домище. Будет новая студия. С января.Сегодня у нас свободный день. Препремся осматривать местные достопримечательности. Домик Пушкина. Домик Щусева. И все такое прочее.А завтра – конференция. Опять битых два часа слушать высказывания местных мыслителей. Опять нашего заслуженного фельетониста Л. Лиходеева окружит толпа гавриков, и каждый будет тянуть его за рукав. И говорить: «Знаете, у меня засорилась уборная…», «А у нас в квартире соседка стерва… Нельзя ли про все про это фельетончик тиснуть… Тема пропадает…».Кстати, печатаю я на машинке прославленного фельетониста. Во живет, буржуй! Даже машинистку с собой таскает!!А как ты там, хорошая моя?Скучаешь? Я – очень!!И люблю тебя до чертиков в глазах. И мечтаю о середине месяца. Когда я увижу тебя. Сам. Собственными глазами! И собственными руками!!!!Как там у вас погода? Правда, что есть такая штука – снег? И что он холодный? И что, когда его возьмешь в руку, он тает? Чудно все это! А мы, понимаешь, ходим в рубашечках, и нам еще – представь себе, жарко! Во. 20 градусов, как одна копейка.Пиши мне, ластынька моя. Любимая моя солдатка! Недолго тебе осталось тянуть свою вдовью лямку. Скоро, очень скоро «я к тебе приеду поездом…».Целуй Катюшку. Передавай всем персональные приветы. Пиши мне. Люблю тебя. И целую сильно. Р-Р-Р Перед расставанием Я к тебе приеду поездом,так, чтобы не знала ты.На снегу весеннемпористомпроторчу до темноты.В дверь звонить не стану бешено,а, когда вокруг темно, —я тихонечко и бережностукну в низкое окно.Ты в окошко глянешь боязно,я сильнее постучу…Нет!Я не поеду поездом!Самолетом прилечу.Да!Конечно!И немедленно,ошалев от маяты,позвоню из Шереметьеваи в ответ услышу:«Ты?!Где?Откуда?Что ж ты мучаешь?!Как приехал?!Не пойму…»И тогдамашину лучшуюя до города возьму.Полетит дорога по лесу,упадет к ногам твоим…Мне остался часдо поезда,а мыо встрече говорим. Ночью Как тихо в мире!Как тепло…А еслив этой тишинеты —мненазло,себеназло —усталадумать обо мне!И номер набрала рывком.И молча отворила дверь…Я, может, даже не знакомс ним —постучавшимся теперь.А если и знаком,так что ж:он – чуткий.У него —душа…И вотв ладони ты идешьк нему,белея и дрожа!Не понимаешь ничего…А простыни —как тонкий дым…И называешьтыего —забывшись —именем моим!И падаешь, полужива.И задыхаешься от слез.И шепчешь жаркие слова.Все те.Все самые.Всерьез!А сумрак —будто воспален.И очень пьяноголове…Телефонистка – о своем:«Алло!Кого позвать в Москве?..»«Кто подойдет…»Наверно, ты.А если он, тогда…Тогдапусть вычеркнется навсегдатвой телефон!..Из темнотыприходит медленная боль.А я уже над ней смеюсь!Смешно,что я вот такс тобойто ссорюсь,то опять мирюсь!И мысли пробую смягчить,весь —в ожидании грозы…Как долго телефон молчит!Как громкотикаютчасы! Оттуда На томматерикетвоя звезда горит.На томматерикеты тоже —материк!..Постукивает дождьпо синеве окна.А ты глядишь на дочь.А ты сидишь одна.Прохладно, как в лесув предутренней тиши…Тебя я знаю всю.(Не слушайте,ханжи!)Ты,как знакомый дом,не требуешьпохвал.Открыта,как ладонь,Понятна,как букварь…Но так уж суждено:и раз,и два подрядвзглянула ты,и взгляд, —как белоепятно!..Тытожематерик!Разбуженная глубь…Я вечный твойдолжник.Я вечный твойКолумб.Мневновь ночей не спать,ворчать на холода.Мне сноваотплыватьневедомо куда.Надеяться, и ждать,и волноваться зря.И, вглядываясьв даль,вовсю вопить:«Земля!!»Намеренно грубя,от счастьяразомлеть.И вновь открытьтебя!Открыть,как умереть.Блуждатьбез сна и компасав краяхтвоей земли…И никогдане кончатсяоткрытия мои. Без тебя Хотя б во сне давай увидимся с тобой.Пусть хоть во снетвой голос зазвучит…В окно —не то дождем,не то крупойс утра заладило.И вот стучит, стучит…Как ты необходима мне теперь!Увидеть бы.Запомнить все подряд…За стенкою о чем-то говорят.Не слышу.Но, наверно, – о тебе!..Наверное,я у тебя в долгу,любовь, наверно, плохо берегу:хочу услышать голос —не могу!лицо пытаюсь вспомнить —не могу!..…Давай увидимся с тобой хотя б во сне!Ты только скажешь, как ты там.И все.И я проснусь.И легче станет мне…Наверно, завтрапочта принесетписьмо твое.А что мне делать с ним?Ты слышишь?Ты должна понять меня —хоть авиа,хоть самым скоростным,а все равно пройдет четыре дня.Четыре дня!А что за эти днислучилось —разве в письмах я прочту?!Как эхо от грозы, придут они…Давай увидимся с тобой —я очень жду —хотя б во сне!А то я не стерплю,в ночь выбегубез шапки,без пальто…Увидимся давай с тобой,а то…А то тебя сильней я полюблю. Ревность Игру нашли смешную,и не проходитдня —ревнуешь,ревнуешь,ревнуешь ты меня.К едва знакомым девушкам,к танцам под баян,к аллеям опустевшим,к морю,к друзьям.Ревнуешь к любому,к серьезу,к пустякам.Ревнуешь к волейболу,ревнуешь к стихам…Я устаю от ревности,я сам себесмешон.Я ревностью,как крепостью,снова окружен…Глаза твоиколются.В словах моихзлость…«Когда все это кончится?!Надоело!Брось!!»Я начинаю фразув зыбкой тишине.Но почему-тострашноне тебе,а мне.Смолкаю запутаннои молча курю.Тревожно, испуганнона тебя смотрю…А вдруг ты перестанешьсовсем ревновать!Оставишь,отстанешь,скажешь:наплевать!Рухнут стены крепости, —зовине зови, —станет меньшеревностии меньшелюбви…Этим всем замотан, —у страха в плену, —я говорю:«Чего там…Ладно уж…Ревнуй…» Стихи, написанные восьмого марта Все равно что за снегом идтив Африку,а за новою книжкой стихов —в мебельныйи уныло проситьсо слезой в голосеадрес Господа Богав бюро справочном,все равно что ругать океанс берегаза его невниманьек твоей личности,все равно что подснежник искатьосеньюи, вздыхая, поминки справлятьзагодя,все равно что костер разводитьв комнате,а гнедого коняв гараже требовать,и упорно пытаться обнятьоблако,и картошку варитьв ледяной проруби,все равно что на сушеучить плаванью,а увесистый каменьсчитать яблоком,все равно что от курицыждать лебедя —так однаждырешить,будто тыполностьюразбираешьсяв женскомхарактере! Снег Этой ночьюпервый снег летел в окно.Этим утромснег идти не перестал…Так идет он,будто кто-то озорно,как бутылку,все окрестности взболтал.И не знает снег,куда лететь ему,где найти емуместечко для жилья.И забыл он, где земля,зачем земля,почему трава и зелень почему.То идет он сверху вниз,то снизу вверх —озабоченный,растерянный,чудной…Я прекрасно понимаюпервый снег,потому что так же было и со мной.Время встало.А потом пошло назад!Все часы на светеканули во тьму.И забыл я, что сказать.Зачем сказать.Почему смеяться,плакать почему.Шла за осеньювесна,потом —зима.Позабыл я все слова,все имена.Позабыл я даже то,как ты нужна, —ты об этом мне напомниласама.Очень гордая,сама пришла ко мне,равнодушие обидное стерпя.На твоих ресницахтает первый снег…Что б я делал,если б не было тебя?! «Наверно, ученый меня б опроверг…» Наверно,ученый меня б опроверг.Но я,отвергая мудреные толки,верю:если погиб человек,от него продолжают идти биотоки.Они пронзаюттолщи глубин.И где-то у очень дальнего морята,которую он любил, —вздрогнети на часы посмотрит…Но это —о нем и о ней.А про нас?..Летят биотоки над Обью,над Волгой.Деревья вспыхивают,накренясь,от этой громадины тысячевольтной.Не спи!Я хочу так.Не спи!Не моги!..Ведь что-то случилось!Случилось!Я знаю…Понять не могу лишь,друзья иль враги —твои, —я их так отличаю, —сигналы.Я их, как свиданье с тобой,тороплю.Летят они!Ты их исправитьне можешь!..И если значат они:«Не люблю…» —ты вздрогнешь.И на часы посмотришь. «Зря браслетами не бряцай…» Зрябраслетами не бряцай.Я их слышал.Я не взгляну…Знаешь,как языческий царьобъявлял другомувойну?Говорил он:– Идуна Вы!Лик мой страшен,и гнев —глубок.Одному из нас —видит Бог! —не сносить в бою головы…Я не царь.А на Выиду!Неприкаян и обречен,на озноб иду.На беду.Не раздумываяни о чем.Будет филин ухать в бору.будет изморозь по утрам.Будет зарево не к добру.Строки рваныетелеграмм.Встреч оборванныхнемоте,ревностьи сигаретный чад.И заброшенная верста,где олени в двери стучат…Будет ветер сухим, как плеть.Будут набережные пусты.Я заставлюкамень горетьи сожгу за собоймосты!Высшей мерой меня суди.Высшей правдой себя суди,Почтальона, как жизни,жди.Почтальона, как смерти,жди…Я стою у темной Невы,у водыгустой и слепой…Говорю я:– Идуна Вы! —Объявляю тебелюбовь! «Если разозлишься на меня…» Если разозлишься на менятак,что скажешь:«Кончено!» —сполохи полярного огнявспыхнут озабоченно.Подползут, чтоб вымолить«прости!» —дальние,незваные, —железнодорожные путии пути трамвайные.Если разозлишься на меня —полдень переломится.Горькимииголкамизвеня,лестебе поклонится.Степьне даст зазеленеть росткам,сделается вязкою.Горы упадутк твоим ногам,ледниками звякая.Если разозлишься на меня,выдохшисьи выстрадав,звезды в небесреди бела днябудто слезывыступят.Будут повторять:«Ты не права!..»ветер —дымной прядкою,тучи —громом,шелестом —трава,и дрожаньем —радуга.Будут мирупредвещать бедучерные ущелья…А сначалая к тебеприду.Сам.Просить прощения. «Так вышло. Луна непонятною краской…» Так вышло.Луна непонятною краскойобочины выкрасила…Нас выжгло!Нас —будто из поезда полночью —выбросило.По пояс —холодного снега в кювете.В сугробах – полмира!..А поездпроносится мимо…проносится мимо,проносится мимо.Постой!Но ведь только минута прошла,как мы ехали в нем и смеялись.С его теснотойи нежданною грустьюсмирялись.Глупили!В чужие печали и бедыбесстрашно влезали.Мы былисамими собой.А теперь мы – не сами.Теперь,вспоминая себя,оглушенно и тяжко молчим мы.Тебея кажусь незнакомым,далеким,едва различимым…Пустынная полночь.Ладони в ожогах метельного дыма.А поездпроносится мимо,проносится мимо,проносится мимо…Летит он – снарядом!И тащит куда-то не наши обиды,не наши болезни и счастья.Ты – рядом.А как достучаться?А как дотянуться?А как до тебя докричаться?..Под снегом великим,над временем тысячеверстнымбезмолвныекрикивисят,зацепившись за звезды.Мне их не избавитьот каждого прошлого дняи от каждого мига…А памятьпроносится мимо,проносится мимо,проносится мимо… До твоего прихода (Поэма) АленеТеперь я знаю:тыидешь по лестнице.Вошла в подъезд.Все остальное —ложь.Идешькак по рассыпанной поленнице,как по горячим угольямидешь.Земля,замедли плавное вращение!Лесные птицы,кончите галдеж!..Зачем идешь?Прощать?Просить прощения?Сама еще не знаешь.Но —идешь!1. Когда уезжал…Позабылись дожди,отдыхают ветра…Пора.И вокзал обернется, —руки в бока, —пока!На перроне озябшемнет ни души…Пиши.Мы с тобою одни на планете пустой.Постой…Я тебя дожидался,звал,повторял,терял.И висела над нами,будто звезда,беда.Так уходят года,так дрожат у вискавека.По тебе и по мнегрохочет состав.Оставь!Это – губы твои,движенье ресниц, —не снись!На рассвете косом,в оголтелой ночимолчи.Разомкни свои руки,перекрести.Прости!И спокойно, —впервые за долгие дни, —усни.…А ты идешь наверх.Костром.Порывом.Вотзадохнулась.Вздрогнули зрачки.Передвигаешь руку по перилам,как будто тянешь сетииз реки.Твоя рекасейчас наверх стремится.А что в сетях?..Нет времени…Потом…Стучитэмалированная мискав соседкиной авоськео бидон.Соседка что-то говорит печально.Все жалуется…Деньги…Сыновья…И ты ей даже что-то отвечаешь,хотя тебяеще не слышу я.2. Когда прислушивался…Слухи,слухи,слухи,слухи, —то начальники,то слуги.Слухи-горы,слухи-льдиныналезают на меня.Нету дыма,нету дыма,нету дымабез огня.Для веселья,для разлуки,на глазах и на устах —снова слухи,слухи,слухипростои не просто так.Прокляты,необходимы —среди ночи,среди дня.Нету дыма,нету дыма,нету дымабез огня.Слухи-отдых,слухи-опытбез особенных затей,существуеттихий омут.Каквсадить в негочертей?..Кто поверить надоумил,слухи-карты разложив?Я —по слухам —дважды умер.Дудки!Оба разажив…То внушительно,то наспех,то наградой,то бедой, —будто капли,будто айсберг:половина —под водой.Слухи сбоку,слухи с тыла,завлекая и маня.Нету дыма,нету дыма,нету дымабез огня.…Слышали:на школьницеженился академик!..Слышали:в Госбанкедля зарплаты нету денег!..Слышали:поэт свалялтакого дурака!..Слышали:она емунаставиларога!..3. Когда смеялся…Рога так рога.Я приглажу патлы.В подушку поплачу.В тетрадку поною.И буду сдаватьдрагоценные пантыкаждой весною.Каждой весною.Платите валютой!Зелененьким хрустом.Фигура у кассыглаза намозолит.По средамс лицомнезависимо-грустнымя буду, вздыхая,купюры мусолить.«Калинка, калинка, калинка моя!В саду ягода малинка, малинка моя!..»…А если на миготодвинуть веселье,пятнадцатый векмою голову сдавит.Я —только гонец.Я скачу с донесеньем.Король растревожен.Король заседает…Врываюсь в покойтугодумов лобастыхи, рухнув плашмяна подстилку из меха,булькая кровью(стрела меж лопаток),хриплю,будто школьник по буквам:«Из…ме…на…»«Калинка, калинка,калинка моя!В саду ягода малинка,малинка моя!Ах, люли-люли!..»Эх, люди —люди……А ты идешь по лестнице,идешь по лестнице.Шагаешь,как по лезвию,через нелепицы.И мечешься,и маешься,мечтая,каясь…Нет!Ты не подымаешься, —я самспускаюсь!Романы обездарены,отпели трубы…О, сколько нас —«подаренных» —идетдруг к другу!..Мы,окрыляясь тостами,царимнад столиками.Читаем книжки – толстые,а пишем – тоненькие.Твердимо чистой совести,вздыхаеммудро…А саминеосознанноидемк кому-то…4. Когда любил…Люб —(Воздуха!Воздуха!Самую малость бы!Самую-самую…)лю!(Хочешь, —уедем куда-нибудьзаново,замертво,за море?..)Люб —(Богово – богу,а женское – женщинесказано,воздано.)лю!(Ты покоренная.Ты непокорная…Воздуха!Воздуха!)Люб —(Руки разбросаны.Губы закушены.Волосы скомканы.)лю!(Стены расходятся.Звезды, качаясь,врываются в комнаты.)Люб —(В загнанном миректо-то рождается,что-то предвидится…)лю!(Где-тозаконы,запреты,заставы,заносы,правительства…)Люб —(Врут очевидцы,сонно глядят океаны остывшие.)лю!(Охай, бесстрашная!Падай, наивная!Смейся, бесстыжая!)Люб —(Пусть эти сумеркистанут проклятиемили ошибкою…)лю!(Бейся в руках моихкаждым изгибоми каждою жилкою!)Люб —(Радостно всхлипывай,плачь и выскальзывай,вздрагивай,жалуйся!..)лю!(Хочешь – уедем?Сегодня? —пожалуйста.Завтра? —пожалуйста!)Люб —(Царствуй, рабыня!Бесчинствуй, учитель!Неистовствуй, женщина!)лю!(Вот и глаза твои.Жалкие,долгиеи сумасшедшие!..)Люб —(Чертовы горы уставились в неботемными бивнями.)лю!(Только люби меня!Слышишь,люби меня!Знаешь,люби меня!)Люб —(Чтоб навсегда!Чтоб отсюда – до гибели…Вот оно…Вот оно…)лю!(Мы никогда,никогда не расстанемся…Воздуха…Воздуха!..)…А лестницавыше.А двери —похожей.Я знаю,я вижу,я чувствуюкожей, —шагаешьпо далям,шагаешьпо датам.Недавними давним.Святыми бездарным.5. Когда отчаялся…Кукушка:«Ку-ку!Живи на земле…»А палец —к курку.А горло —к петле.А небо —к дождю(галоши надень)…Сгибаясь,тащудве тыщи недель.Две тыщи суббот(взвали,если жив).Следыот зубовсвоихи чужих.Все отблескигрозна гладистола.И тихий вопрос:«Зачем тыбыла?..»Несу на горбу, —не сгинуведва, —чужуюсудьбу,слепыеслова.Кукушка:«Ку-ку!Останься.Прошу…»А яне могу.А яухожу.Цветы в изголовье,и тень на лице.И ночьна изломе.И пуляв конце.…А ты все время —вверх,все ближе,ближе.Из-под закрытых вектебя я вижу.Идешь,как инвалид,ступаешь ватно.И кто заговорит, —ужене важно.Не важно,кто начнет,а кто продолжит.Себяперешагнет.Жизньподытожит.Взойдет на перевал.Вернет,отчаясь,затасканнымсловампервоначальность.6. Когда выжил…Что я?!Что это я?!Да что я?!В воспаленном:«то…иль не то?..»Выбралсамое распростое.Проще пива.Глупей лото…Расплываюсьв слезливом трансе.Вопли кончены.Не берет…Выорите!А янаоралсяна десяток годоввперед.По озерной метельной гладипретвесенних недельорда.Все будильники мира,гряньте!И замолкнитенавсегда.Лишним крикомэпоха скомкана,смятагрохотом календаря…Да отсохнетязыку колокола,если он трезвонитзазря!..Реки движутсяв каменных шорах,дни уходят в небытие…Крикустал.Да здравствуетшепотдвух людей:егои ее.…Застыла у дверей.Теперьпомедли.Невыносимой тишине поверь.Вчера меж намибыликилометры.Сегодня —только тоненькая дверь.Подмигивают фонари спросонок.Над зимней ночьювзмахи снежных крыл.Нам очень скоро сорок.Очень сорок…Войди в свой дом.Я двери отворил. Друзьям «Я богат. Повезло мне…» Савве БродскомуЯ богат.Повезло мне и родоми племенем.У меня естьАрбат.И немножко свободного времени…Яподамсяот бумажныхзапутанных вороховв государствопереулков,проспектови двориков.Все, что я растерял,отыщу в мельтешении радужном.Где витой канделябри бетонные глыбины —рядышком.Где гитарыщекочут невест,где тепло от варений малиновых.Где колясокна каждый подъезддесять —детскихи две —инвалидных.Там, где будничнытополяперед спящими школами.Там, где булькают,как вскипевшие чайники,голуби.Выхожу не хвалить,не командоватьуличной вьюгою.Просто такулыбатьсяи плытьпо Арбатуседеющим юнгою. Богини Давай покинем этот дом,давай покинем, —нелепый дом,набитый скукою и чадом.Давай уйдем к своим домашним богиням,к своим уютным богиням,к своим ворчащим…Они, наверно, ждут нас?Ждут.Как ты думаешь?Заварен чай,крепкий чай.Не чай – а деготь!Горят цветные светляки на низких тумбочках,от проносящихся машиндрожат стекла…Давай пойдем, дружище!Из-за стола встанем.Пойдем к богиням,к нашим судьям бессонным.Где нам обоимприговор уже составлен.По меньшей мере мы приговорены —к ссоре…Богини сидят,в немую тьму глаза тараща.И в то,что живы мы с тобою,верят слабо…Они ревнивы так,что это даже страшно.Так подозрительны,что это очень странно.Они придумывают разные разности,они нас любят горячо и неудобно.Они всегда считаютсамой высшей радостьюте дни, когда мы дома.Просто дома…Москва ночная спити дышит глубоко.Москва ночнаядо зари ни с кем не спорит…Идут к богинямдва не очень трезвыхбога.Желают боги одного:быть собою. Игра в «замри!» Ю. ОвсянниковуИгра в «Замри!» —веселая игра…Ребята с запыленного двора,вы помните, —с утра и до заризвенело во дворе:«Замри!..»«Замри!..»Порой из дома выйдешь, на беду, —«Замри!» —и застываешь на бегув нелепой позепосреди двора…Игра в «Замри!» —далекая игра,зачем ты снова стала мне нужна?Вдали от детствапосреди землипопробовала женщина однасказать мне позабытое:«Замри!»Она сказала:будь неумолим.Замри!И ничего не говори.Замри! —она сказала. —Будьмоим!Моим – и все!А для других —замри!Замри для обжигающей зари,Замри для совести.Для смелости замри.Замри,не горячась и не скорбя.Замри,Я буду миромдля тебя!..На нас глядели звездные миры.И ветер трогал жесткую траву…А я не вспомнилправила игры,А я ушел.Не замер.Так живу. Рыбаки С. КрасаускасуЧто вы ловите,рыбаки?Что ловите?..Как всегда,неприступны и застенчивы, —над гудящей рекойвы расставили локти,будто не удочки у вас в руках,а уздечки.Будто это не река,а конь взнузданный,будто слышится вамтопот копыт частый,будто в жизни вамтолько это и нужно, —вечно мчатьсяза своим рыбацким счастьем.Пригибаясь к холке коня,тихо охаете…А к высоким сапогамглина прилипла.А в ведерках —сплошняком ершида окуни…Где ж она —золотая вашарыбка?..Мимо вас по реке —лодки, лодки…А за моим окномглухо шумит улочка.Я сижу,расставив широко локти.У меня в руках не карандаш,а тоже – удочка.Я, как вы, рыбаки,пробую разное.Мнеленивую плотву ловить не хочется.Я в поток ревущий удочку забрасываю, —по тетрадному листукруги расходятся.Расходятся круги,разбегаются…А улов мойвяло иглами ершится.Над усталой головоюсолнце катится,в каждой капле отражаясь,в каждой жизни…Может, скажут:«Ты ловить не умеешь!Не всегда тебетерпенья хватает…»Нет, поймите, —мне надоела мелочь,мелочь!А где —она?Где моя рыбказолотая?Где она —неповторимая —хоронится?На какой такой глубине опасной?Как вам ловится,рыбаки?Как ловится?Я желаю вам удачи.Удачи рыбацкой. Творчество Э. НеизвестномуКак оживает камень?Он сначалане хочет веритьв правоту резца…Но постепенноиз сплошного чада плывет лицо.Верней —подобие лица.Оно ничье.Оно еще безгласно.Оно еще почти не наяву.Оно ещебезропотно согласнопринадлежать любому существу.Ребенку,женщине,герою,старцу…Так оживает камень.Он —в пути.Лишь одного не хочет он:остатьсятаким, как был.И дальше не идти…Но вот ужес мгновением великимрешимость Человека сплетена.Но вот ужегрудным, просящим крикомвся мастерскаядо краев полна:«Скорей!Скорей, художник!Что ж ты медлишь?Ты не имеешь праване спешить!Ты дашь мне жизнь!Ты должен.Ты сумеешь.Я жить хочу!Я начинаюжить.Поверь в меня светло и одержимо.Узнай!Как почку майскую, раскрой.Узнай меня!Чтоб по гранитным жилампошлатолчкамикаменная кровь.Поверь в меня!..Высокая,живая,по скошенной щекетечет слеза…Смотри!Скорей смотри!Я открываюпечальныегранитные глаза.Смотри:я жду взаправдашнего ветра.В меня уже вошлатвоя весна!..»А человек,который создалэто,стоит и курит около окна. «Кем они были в жизни…» С. КрасаускасуКем они были в жизни —величественные Венеры?Надменные Афродиты —кем в жизни были они?..Раскачиваясь,размахиваясь,колокола звенели.Над городскими воротамибессонно горели огни.Натурщицы приходилив нетопленые каморки.Натурщицы приходили —застенчивы и чисты.И превращалась одежда в холодныйничей комочек.И в комнате становилось теплееот наготы…Колокола звенели:«Все в этом мире тленно!..»Требовали:«Не кощунствуй!..Одумайся!..Отрекись!..»Но целую армию красокхудожникгнал в наступленье!И по холсту,как по бубну,грозно стучалакисть.Удар!И рыхлый монашекоглядывается в смятенье.Удар!И врывается паникав святейшее торжество.Стекла звенят в соборе…Удар!И это смертельно для господина Богаи родственников его…Колокола звенели.Сухо мороз пощелкивал.На башне,вздыбленной в небо,стражник седой дрожал…И хохотал художник!И раздавал пощечины ханжам,живущим напротив,и всем грядущимханжам!Среди откровенного холодакраски цвели на грунте.Дул торжественный ветерв окна,как в паруса.На темном холсте,как на дереве,зрелитеплые груди.Мягко светились бедра.Посмеивались глаза.И раздвигалась комната.И исчезали подрамники.Величественная Афродитав небрежной позеплыла!..А натурщицам было холодно.Натурщицытихо вздрагивали.Натурщицы былиживыми.И очень хотелитепла.Они одевались медленно.Шли к дверям.И упорнов тоненькие накидкине попадали плечом,И долго молились в церкви.И очень боялисьБога…А былиуже бессмертными.И Бог здесь былни при чем. Стасису Красаускасу Этого стихотвореньяты не прочтешьникогда…В город вошли,зверея,белые холода.Сколько зима продлится,хлынувши через край?Тихов твоей больнице…– Стаська,не умирай!..Пусть в коридоре голом,слова мне не сказав,ставший роднымонкологвновь отведет глаза.В тонкой броне халатамедленно я войдув маленькуюпалату,в тягостнуюбеду…Сделаю всекак нужно,слезысумею скрыть.Буду острить натужно,о пустяках говорить,врать,от стыда сгорая!..Так и не разберу:может быть, мыиграемобав одну игру?!Может,болтая о разном, —очень еще живой —ты между темпрекраснознаешьдиагноз свой.Может, смеешься нарочнов этоти в прошлый раз,голову наммороча,слишком жалеянас?!В окнах,больших к хмурых,высветитсяответ.Как на твоих гравюрах —белый и черныйцвет.И до безумия простоканетв снежный февральстрашная эта просьба:– Стаська,не умирай!.. Старая записная книжка Где же она пропадала?(Поиски – труд напрасный!)Вновь я ее листаю,с прошлым —глаза в глаза…В этой потертой книжке,будто в могиле братской —мертвыетелефоны,мертвыеадреса…Уже ничего не поправишь.Уже ничего не скажешь.И не напишешь писем.И не дождешься звонков…Вот на пустой странице —Шукшин Василий Макарыч.А перед этим —рядышком —Симонови Смеляков…Как поименный списокармии перед боем(хватит работы санбатам,разведчиками штабам!).Ояр!Куда же ты, Ояр?!Не отвечает Ояр.Сумрачно и таинственнопалец подносит к губам.Строки в потертой книжкевсе еще смотрят призывно.Все еще дышат,требуют,вздрагивают и говорят.Я имя читаюи слышуглуховатый голос Назыма:«Брат,мы давно не виделись…Как поживаешь,брат?..»Трудно листать страницы.Видеть фамилиитяжко…Зимний полуденный Вильнюс.За незастывшей рекойулица Малонеи.«Стаська! – кричу я.– Стаська!»Он улыбается грустно.Машет нездешней рукой.Старая, старая книжка.Буквы поблекли.Однакоимя любое —словноприкосновенье к огню.Строчка:«Звонить Паруйру!!»Два восклицательных знака.Может, звонил.Не помню.Больше не позвоню.Старая книжка свидетельствует,жалуети обвиняет,Как черный квадратик в «Вечерке» —каждый ее листокГде ты, Кузьмич?Откликнись!..И комнату заполняетнеповторимо протяжный,скорбный луконинский вздохЯ позабыл о времени,старую книжку листаю.Вся она —будто исповедьосиротевшей семьи…Рана мояоткрывшаяся.Память моясвятая.Други мои – товарищи.Вечные судьимои. «Спелый ветер дохнул напористо…» Спелый ветер дохнул напористои ушел за моря…Будто жесткая полка поезда —память моя.А вагонна стыках качаетсяв мареве зорь.Я к дороге привык.И отчаиватьсямнене резон.Эту ношу транзитного жителявыдержу я…Жаль, все чаще и все неожиданнейсходят друзья!Я кричу им:«Куда ж вы?!Опомнитесь!..»Ни слова в ответ.Исчезают за окнами поезда.Были —и нет…Вместо них,с правотою бесстрашноюговоря о другом,незнакомые, юные гражданеобживают вагон.Мчится поезд лугами белесымии сквозь дым городов.Все гремят и гремят под колесамистыки годов…И однажды негаданнозатемносдавит в груди.Вдруг пойму я,что мне обязательнонадо сойти!Здесь.На первой попавшейся станции.Время пришло…Но в летящих вагонахостанетсяи наше тепло. Отъезд Л. и Ю. ПаничамУезжали из моей страны таланты,увозя с собой достоинство свое.Кое-ктооткушав лагерной баланды,а другие —за неделю до нее.Уезжали не какие-то герои —(впрочем, как понять: герой иль не герой?..).Просто люди не умели думатьстроем, —даже если это самый лучшийстрой…Уезжали.Снисхожденья не просили.Ведь была у них у всех одна беда:«шибко умными» считались.А в России«шибко умных»не любили никогда!..Уезжали сквозь «нельзя» и сквозь «не можно»не на год, а на остаток дней и лет.Их шмоналазнаменитая таможня,пограничники, скривясь, глядели вслед…Не по зову сердца, —ох, как не по зову! —уезжали, —а иначе не могли.Покидали это небо.Эту зону.Незабвенную шестую часть земли…Час усталости.Неправедной расплаты.Шереметьево.Поземка.Жесткий снег……Уезжали из моей страны таланты.Уезжали,чтоб остаться в ней навек. «А они идут к самолету слепыми шагами…» Василию АксеновуА они идут к самолету слепыми шагами.А они это небо и землю от себя отрешают.И, обернувшись,растерянно машут руками.А они уезжают.Они уезжают.Навсегда уезжают…Я с ними прощаюсь,не веря нагрянувшей правде.Плачу тихонько,как будто молю о пощаде.– Не уезжайте! – шепчу я.А слышится: «Не умирайте!..»Будто бы я сам себе говорю:«Не уезжайте!..» Памяти Василия Шукшина До крайнего порогавели его,спеша, —алтайская породаи добрая душа…Пожалуйста, ответьте,прервав хвалебный вой:вы что —узнав о смерти, —прочли еговпервой?!Пожалуйста, скажите,уняввзыгравший пыл:неужто он при жизнихоть в чем-тохуже был?!Поминные застолья.заупокойный звон…Талантливее, что ли,стал в черной рамкеон?!Убийственно-жестоки,намеренно-горькипосмертныевосторги,надгробныедружки.Столбы словесной пылии фимиамный дым…А где ж вы раньшебыли —когда он былживым? Другу, которому я не успел написать стихов Есть на свететакие парни —дышит громко,смеется громко,любит громкои шепчетгромко!Есть на свете такие парни…Есть на свететакие парни!К жизнион припадает губами,Пьет ее.И напиться не хочет…И когда —такие! —уходятвдруг,на взлете,на взмахе,на вздохе, —как земля в сентябре,обильны, —ничего не чувствуешь.Толькожжет обида.Одна обида.На кого – не знаю.Обида.И гадать не хочу.Обида.Есть на свететакие парни.Все для жизни в них —не для памяти!Память, в общем-то,по иронии —вещьдостаточно односторонняя.И бубнить про нее округлов данном случаеслишком глупо,слишком горькои бесполезно…Мы —живые.Мы —из железа.Пусть намекомпустые урныкрематорийдержит за пазухой.Вновь менязаполняет утро,как улыбкаЖеньки Урбанского. Планета друзей А вам не услышать,как холодно звякают листья.А вам не увидетьдрожаниякаменных веток…Я это пишу слишком близко от вас.Очень близко.И все ж таки так далеко,как с другой планеты.На этой планетесебе яне доверяю.Смеюсь над собой, —и никак не кончается это.Я голостеряю.Я чьи-то путиповторяю.И вижу:проходит мимоваша планета!Она появляется —чудо мое зоревое,глаза застилает!Величием дышит крамольным.Она проплываетв густом голубом ореоле,прошитая солнцем.Продутая ветром.Пропахшаяморем.На этой планете,на этой планете вашейгудят поезда,громыхая бессонно,бессвязно.Тяжелые стрепетыпыльными крыльями машут.У тихих селенийстоят умудренные вязы…Я знаю:на вашей планете проходит лето.Ночная рекаисточаетцелебный холод.Проходит лето.Проходят ссоры.Друзьяпроходят.Проходит мимо,проходит мимоваша планета.И я поднимаюсь.И я подчиняюсь крику.И в собственном крике,тяжелом и темном,вязну…Я долженпрыгнуть.Я прыгну!Сейчас я прыгнуна эту планету —земную,добрую,вашу. «Над камином стучат ходики…» А. АграновскомуНад камином стучатходики…Где упалидрузьяхолмики.Навсегда зарослитравами.До сих пор их домав трауре…А другиепошли в физики.Мне о них разузнать —фигушки!Мне у них про делавыпытать —все равночто секретвыболтать…А иные нашлижилочку,может,даже и впрямь —жирную.Полюбили столыкрупные.Полюбили словакруглые…Имгрешно до меня снизиться,И застыл телефонв книжице.Как рыбешкав углу невода.Номер есть,а звонить —некуда…Похудела моякнижечка.Там,где раньше канат, —ниточка.Там, где раньшеморя, —озеро.А заместо весны —осени. Ровесникам Артуру МакаровуЗнаешь, друг,мы, наверно, с рожденьятакие…Сто разлук нам пророчилискорую гибель.Сто смертейусмехались беззубыми ртами.Наши мамывестеймесяцами от нас ожидали…Мы росли —поколениервущихся плавать.Мы пришлив этот мир,чтоб смеяться и плакать,видеть смертьи, в открытое море бросаясь,песни петь,целовать неприступных красавиц!Мы пришлибыть,где необходимо и трудно…От землигорода поднимаются круто.Вексуров.Почерневшие рекидымятся.Свет костровлег на жесткие щекирумянцем…Как всегда,полночь смотритнемыми глазами.Поездаотправляются по расписанью.Мы ложимся спать.Кров родительскийсдержанно хвалим…Ноопятьуезжаем,летим,отплываем!Двадцать раз за окномзориалое знамя подымут…Знаю я:мы однажды уйдемк тем,которые срамуне имут.Ничегоне сказав.Не успев попрощаться…Чтос того?Все равно: это —слышишь ты? —счастье.Сеять хлеби смеятьсяв ружейные дула…Жить взахлеб!Это здорово кто-то придумал! День рождения женщины Л. Я.«Так сколько ж ей?..»«И в самом деле, сколько?..»А женщина махнет рукоюипромолвит нараспев —светло и горько:– Зачем считать напрасно?Все —мои. —А после выпьетза друзей пришедших.И будет излучатьвысокий свет…Есть только дни рожденияу женщин.Годов рожденияу женщиннет! Королева пляжа В. ЕжовуИ была там королева пляжа…Пляж,лениво вглядываясь в волны.По утрам дымился,будто плахапосле исполненья приговора…В этот час —как будто отвлеченноот погоды,моряи вселенной —шла по пляжурыжая девчонка.Мы ее прозваликоролевой.Проходила,как землетрясенье!Проходилавызовом веселым.По уютным письмами по семьямшла онанежданным ревизором.Очень жгласьи слишком понималась,от прически до ногтейкрамольна…На локтяхмужьяприподнимались.Говорили:«Чудо —это море!..»Только женыне желали чуда.Вздрагивали жены,будто чуянедруга.Едины и усердны,расставляли крылья,как наседки.Их глаза решимостью сверкали(королева проходила мимо).А они еевовсюсвергали!И топтали.И до дна громили.Косточки в муку перетирали,заходясьв высоком наслажденье,потому что былимастерамив этом самомочень женскомделе.С ними было спорить бесполезно…Королева шла легко,спокойно.И плескалось морев королевстве.И синели в королевствегоры.Королевство(это было видно)разделялосьна две половины.На одной —святое раболепье.На другой —проклятья королеве. «Не ночь, а просто…» М. ОзеровойНе ночь,а простосорок минутсумерек…К тебе естьпросьба:бежим от запутанной сутолоки!Туда —где простор,где рекатяжела и покорна…Там дремлеткостертого счастливогогода…Мы выйдем из лодки,дождемся полночного часа.И угли холодныевдруг покраснеютот счастья!И вновь мыпривыкнемк росе,к шорохам чутким…Пылатьтравинкам!Горетьберезовым чуркам!..А нам —помолчать.Погрустить,если будет охота…И снованачатьот кострасчастливого года!Всю душу проветрить.Все тайные мыслипроверить.И сердцуповерить.И теплым коленямповерить…И праздничным вечеромна главнойплощадигородапусть вспыхнетнавечнокостерсчастливогогода!И пусть он согреетвсе руки,все клятвы,все просьбы…Поедем скорее!Поедем,пока не поздно. Вещи М. ТарасовуЯ снова дома,дома.Вот так и надожить.Мне хорошо.Удобно.И незачем спешить.И можно вещи гладить.Ценить.Переставлять.С вещами можноладить.Их можно прославлять.Отдать им,что имеешь,почти сойдя с ума…Но вотпроходит месяц,и в доме —кутерьма!Как изменились вещи!(Не веришь —сам взгляни!)Вот я все меньше,мельче.Вот все крупнейони.Огромны,непокорны,страшны, как никогда, —они подходят к горлу,как полая вода!Как будто под парамив усильенепростомтопорщится угламиобыкновенный стол.Растет и задевает,молчание храня,как будтовыживаетиз комнатыменя!Пройти к столу мешаетгигантская кровать!..Я сновауезжаюпо домутосковать. Сауна Об испытаньях прежнихне вспоминай пока что…Ты —в сауне.Ты – грешник.И потому —покайся!Вживайся оробелов блаженство и мученье…Но если это —пекло,куда девались черти?..Жара,жарынь,жарища,не утихая, стелется.Она теперьцарица!Она теперьвладелица!Она погодой вертит.А здесь,в горниле сауны,из флоры —только веник,и только я —из фауны.И не хватает воздуха.И дышишь —как воруешь.Но тут же надо —в озеро!..А сможешь?А не струсишь?..Наверное, сумею.Конечно же, не струшу.Сейчас я чуть помедлюи выбегунаружу!Ведь мы, во всяком случае,в своем существованиии кипяткамиварены!И холодамикручены!Все в жизни повторяется.И в нас ужевколочено:В холодное!В горячее!В горячее!В холодное! «Вроде просто…» А. ПахмутовойВроде просто:найти и расставить слова.Жаль, что это все реже.И все больней…Вновь бумага лежит —ни жива ни мертва —будто знает,что ты прикоснешься к ней.Но ведь где-то есть он,в конце концов,тот —единственный,необъяснимый тот —гениальный порядокпривычных нот,гениальный порядокобычных слов. «За окном заря красно-желтая…» И. КобзонуЗа окном заря красно-желтая.Не для крика пишу,для вышептыванья.Самому себе.Себе самому.Самомусебе.Больше – никому…Вновь душа стонет,душа не лжет.Положу бинты,где сильнее жжет.Поперек душиположу бинты.Хлеба попрошу,попрошу воды.Вздрогну.Посмеюсь над самим собой:может, боль уйдет,может, стихнет боль!А душа дрожит —обожженная…Ах, какая жизнь протяженная! Именины Было весело.Было пьяно.Было душно, как в парнике…Шестьдесят свечейзасиялона торжественном пироге.Длилось время.Звучали тостыи приканчивалась икра…Багровея,бухгалтер толстыйпостоянно кричал: «Ура!..»Постаревшая примадонна,плотно севшая на кровать,повторяла хозяйке дома:«Дура!Годы надоскрывать!..»Лысый дядя хвалил жаркоеи, задрав подбородок вверх,лепеталчего-то такоепро коротенький бабий век…А хозяйка, вникая в речи,не сердилась, не горевала.Наклонившись,тушила свечи.Будто каждую целовала. Ожидание (Монолог женщины) Микаэлу ТаривердиевуВот ведь как!Явилась первой.Надо было опоздать.Где-нибудь в сторонке встать…Что поделать —сдали нервы…Шла —как будто на экзамен,с пятницы считала дни…как же:«Встреча под часами»!Под часами.Вот они.А его на месте нет…(Как некстати нервы сдали!)Ну еще бы! —на свиданьене была ястолько лет!Даже страшно подсчитать…Что ж я:рада иль не рада?Там увидим…Только надо,надо было опоздать!..Дура!Сделала прическу,влезла в новое пальто,торопилась,как девчонка.Прибежала…Дальше что?Современная женщина,современная женщина!Суетою замотана,но, как прежде, – божественна.Пусть немного усталая,но, как прежде, – прекрасная.До конца непонятная,только сердцу подвластная.Современная женщина,современная женщина, —то грустна и задумчива,то светла и торжественна.Доказать ее слабости,побороть ее в дерзостизря мужчины стараются,понапрасну надуются!Хоть не хвастает силою,но на ней – тем не менее —и заботы служебные,и заботы семейные.Все на свете познавшая,все невзгоды прошедшая, —остается загадкоюсовременная женщина!Ромео моегопока чтоне заметно…Что ж,подождем его.Я оченьсовременна!..Порой берет тоска:ведь нужно быть, к примеру,кокетливой(слегка!)и неприступной(в меру!)Всеуспеваешь ты:казаться беззаботнойи покупатьцветысебе,идя с работы.Самой себестирать,себе готовить ужин,квартиру убиратьс усердием ненужным.Подруге позвонитьзамужней и счастливой, —и очень мудройслыть,бытьочень терпеливой.Выслушивать словаи повторять, не споря:«Конечно,ты права!Мужья —сплошное горе».И трубку положитьспокойно и устало.И, зубы стиснув,житьво что бы то ни стало!И маяться одной,забытой,как растенье.И ждатьочередной —проклятый! —день рожденья…И в зеркало смотреть.И все морщинывидеть.И вновь себяжалеть.А чаще —ненавидеть!..Нестисвою печаль.Играть с судьбоюв прятки.И плакатьпо ночам.А утромбыть в порядке.Являться в институти злиться без причины…Ну,вот они идутпо улице —мужчины!Красавцы на подборс достоинствомспесивым.Самодовольный пол,считающийсясильным.Как равнодушнывы!И как же выпротивны,изнеженныельвы!Потасканныетигры!Глядящиелюдьми,стареющие телом…Да где он,черт возьми?!И в самом деле,где он?..«Скорая помощь» —по городу, словно по полюголос вселенской беды,будто флаг, вознеся.(Господи,может быть, что-то случилосьс тобою?!)Улица вся обернулась.И замерла вся.Воплем тугимпереполнены сердце и память.Он оглушает:Успеть бы!Успеть бы!Успеть!..Вновь с телефонного дискасрывается палец.«Скорая помощь»пронзает застывший проспект…Мир озирается.Просит любовь о спасенье.И —до сих пор неподвластны толпе докторов, —рушатсясамые прочные дружбыи семьи.А у певицы —горлом не песня,а кровь!Голос несчастья над городом мечется снова…Странно, что в эти минуты,всему вопреки,веришьв извечную помощьтихого слова.В скорую помощьпротянутой доброй руки.Ну, приди же,любимый!Приди!Одинокой мне бытьзапрети.Приходи, прошу,приходи.За собой меняповеди…Стрелки глупые торопя,не придумывая ничего,я уже простилатебя —повелителя своего.Все обычнов моей мечте.Я желаю —совсем не вдруг —быть распятоюна крестеосторожных и сильныхрук.Чтобы стало нам горячо,а потом —еще горячей!..И уткнутьсяв твое плечо.И проснуться —на этом плече.Вот видишь,тебя и любимымназвать я успела!Не надо бы —сразу…Ведь лучше —когда постепенно.Ведь лучше – потом,лучше – после…Любимый, послушай,ведь лучше…Но где я найдуэто самое«лучше»?!О, если бы знал ты, любимый,как страшно и дикодавать о себе объявленье в газету:«Блондинка,вполне симпатичная,добрая,среднего роста…Ее интересы:домашний уют и природа.Имеет профессию.Ищет надежного друга…»О, если бы знал ты,как все это пошло!И – трудно…Порой, в темноте,рассуждаю я очень спокойно:пройдет одиночество это,наступит – другое.Настанет пора,и закружатсялистья из меди.В окошко мое постучитодиночествосмерти.Нет, я не пугаюсь.Я знаю,что время жестоко.Я все понимаю.И все принимаю.Но толькотому одиночествуя не желаюсдаваться!Хочу бытьлюбимой!Живою хочуоставаться.Смеюсь над другимии радуюсь дням и рассветам.И – делаю глупости!И – не жалею об этом.Дышу и надеюсь…О, господи,как это больно!..Ты видишь, любимый:я вот она —вся пред тобою.Слова мне скажи!..Ну, пожалуйста.Нет больше мочи!..Чтоб – только не молча,не молча.Чтоб только —не молча!..Слова говори мне,слова говори мне —любые!Какие захочешь,чтоб только – не молча,любимый!Слова говори мне.Без этого радость —не в радость…Скажи,что со мной хорошо.И что я тебе нравлюсь.Скажи,что ты любишь меня.Притворись на мгновенье!..Соври,что меня не забудешь.Соври,я поверю.А может, простоплюнуть и уйти?И пустьеготерзают угрызенья!..(Ну-ну,шути, родимая, шути!Нашла ты славный поводдля веселья.)Останусь,чтобы волю испытать!..Еще немного подождем.Помедлим…Ведь женщиныдавно привыкли ждать.Чего-чего,а это мы умеем…Птицы спрятатьсядогадаютсяи от снега укроются…Одинокимине рождаются.Ими послестановятся.Ветры зимниевдаль уносятсяи назад возвращаются.Почему,зачем,одиночество,ты со мнойне прощаешься?Пусть мне холоднои невесело, —все стерплю,что положено…Одиночество —ты профессиядо безумия сложная!Ночь пустынная.Слезы затемно.Тишина безответная…Одиночество —наказание.А за что —я не ведаю…Ночь окончится.Боль останется.Деньс начала закрутится…Одинокимине рождаются.Одиночествуучатся.Ну, приди же,любимый!Приди!Одинокой мне бытьзапрети!За собой меняповеди.Приходи, прошу,приходи!Задохнувшись,к себе прижмии на счастье,и на беду…Если хочешь,замуж возьми.А не хочешь —и так пойду.Слово-то какое:«замуж» —сладкий дым…Лишь бы он пришел,а там ужпоглядим.Пусть не густов смысле денегу него, —приголубим,приоденем, —ничего!Лишь бы дом мой,дом постылый,не был пуст.Пусть придет —большой и сильный, —курит пусть!Спорит,ежели охота.Пусть храпит!..Так спокойно,если кто-торядомспит…Хорошо быпил не очень.И любил,хоть немножечко!..А впрочем,лишь быбыл…Без него сейчас мне точнонет житья!..Да зачем я так?!Да что же,что жея?!Черт с тобой!Не приходи!Вспоминать —и то противно…Сгинь!Исчезни!Пропади!Я-тонюни распустила…Не желаю подбиратьсо столачужие крохи.Если вновь захочешь врать,вриуже другой дурехе!..Ишь,нашелся эталон!Я в гробу такихвидала!Тоже мнеАлен Делонпоселкового масштаба.Бабник!Только и всего.Трус!Теперь я точно знаю…Он решил,что на него ясвободупроменяю?!Думал:баба влюблена!..Что?Не вышло?Ешьте сами!Вашей милости цена —три копейкина базаре.Я везде такихнайду!Десять штукна каждый вечер…Не звони —не подойду!Не отвечу,не отвечу!Как без тебя?Как?..Был тысиницей в руках.Что без тебяя?Словно земляничья.Стонет мояболь.Я бы пошлаза тобой!Шла бы,закрыв глаза,тихая,как слеза…Мне без тебякак?Птицей статьв облаках?Реятьв ночной темноте?Крылья ужене те…Злую печальпью.Злюсь на судьбусвою.Вижуее свет…Есть ты тамили нет?Мечетсямойкрик!Он от другихскрыт.Больотдается в висках:Как без тебя?Как?Стануверной женою.Не пройди стороною, —будуверной женою.Над судьбойи над домомстанусолнышком добрым,над судьбойи над домом.Хочешь —буду сестрою.От несчастий прикрою,хочешь —буду сестрою.Скажешь —буду рабыней.Если только любимой,то могу —и рабыней.Кто может чуду приказать:«Свершись!» —от собственного крикахолодея?..Мне кажется:я ждууже всю жизнь.Мне кажется:я ждупочти с рожденья.Я буду ждатьдо самого конца!Я буду ждатьза смертьюи за далью!Во мне стучатсестер моихсердца.Сестер по жизнии по ожиданью.В этот часмиллионы моих незнакомых сестер,ничего не сказав,никому и ни в чем не покаясь,ожидают мгновеньявзойтина высокий костер,на костер настоящей любви,и – сгореть,улыбаясь.В этот час мои сестрына гребне такой высоты,простирая в бессмертьезовущиенежные руки,ждут любимых своихпод часамивсесильной мечты.Под часами судьбы.Под часаминадежды и муки…В этом взрывчатом мирезабытой ужетишины,где над всемибессонное времялетит безучастно,не придется вам пусть никогдаждать любимыхс войны!Не придется вам пусть никогдаждать любимыхнапрасно!Рядом с бронзой царей,разжиревшихна лжи и крови,рядом с бронзой героев,рискнувших собой в одночасье,должен выситься памятникЖенщинеждущей любви!Светлый памятник Женщине,ждущейобычного счастья…Вновь приходит зимав круговерти метелей и стуж.Вновь для звезд и снежинокраспахнуто небо ночное…Все равно я дождусь!Обязательносчастья дождусь!И хочу, чтобы выв это вериливместе со мною.…Ну, приди же,любимый!Приди! Тебе Матрешка А. К.Друзья,мой выбор невзлюбя,зряголову морочили!В тебе – четырнадцатьтебявместилось,как в матрешке!..Живет со мною первая —дородная,степенная…Втораябольно колется,за что – не разберу…А третья – будто школьницана выпускном балу.Все – можно,все – пожалуйста:и небо и земля…Четвертаябезжалостна,как мертваяпетля…А пятая —зловещая,приметам глупымверящая…Шестаякак эпоха,где ни чертей,ни Бога!..Молчит,не принимая,ревнивая —седьмая…А следом за ревнивоюзаохала ленивая,ленивая,постылая,до мелочей земная…Девятая – бесстыдная!Девятая —шальная!..Десятая,десятая —испуганная,зябкая,над собственной судьбоюгорюющая с болью…Одиннадцатая —щедрая,загадочная,нежная,просящая прощенияза то,чего и не было…Качается двенадцатая,как ягода лесная,еще никем не найденная…А дальшея не знаю,не знаю и настырничаю,и всене надоест, —хочу достать четырнадцатую,которая —ты и есть! «Вновь нахлынул северный ветер…» Вновь нахлынулсеверный ветер.Вновь весназаслонилась метелью…Знаешь,понял я,что на светемыне существуем отдельно.Мы уже —продолженье друг друга.Неотъемлемы.Нерасторжимы.Это – труднои вовсе не трудно.Может,мы лишь поэтомуживы…Сколько раз —я поверить не смею —не случайнои не на выносболь твоястановилась моею,кровь моя —твоей становилась!..Только чаще —гораздо чаще! —поднимаясьпосле падений,нес тебе ясвои несчастья,неудачи неси потери.Тынауку донорствазнала,ты мне выговоритьсяне мешала.Кровью собственнойнаполняла,Успокаивала.Утешала…Плыл закат —то светлей, то багровей…И с годамиу нас с тобоюстала общею —группа крови,одинаковой —группа боли. Телеграммы Неужели ты такая же, как эта?..За окном звенит разбуженное лето.Нас хозяйка домав гости пригласила.Ничего не скажешь,да,она красива.Да, красива.Мы об этом ей сказали…И она глядит глубокими глазами,чуть раскосыми,зелеными, сухими.Муж ее какой-то физик или химик.И слова ее доносятся как эхо:«Он сейчас в командировке…Он уехал…»Никакой я тайны выдать не рискую —телеграмму он прислал:«Люблю.Тоскую».И еще одну:«Тоскую.Жду ответа».Неужели ты такая же, как эта?..Вот сидит она —красивая, – не спорю.Вот сидит она,довольная собою.И смеется,и меняется мгновенно.А глаза еепредельно откровенны!А глаза ее играют,завлекая,обещая,предлагая,намекая…Никогда ханжой я не был, —слышишь – не был!Но сейчас поверю яв любую небыль —в наговоры,в сплетни,в выдумку любую.Телеграмму я послал:«Люблю.Тоскую».И еще одну:«Тоскую.Жду ответа».Неужели ты такая же, как эта?..Мы молчим и курим.Тихо тянем пиво.А хозяйка говорит:«Совсем забыла!Я сейчас…»И щеки тушито ладони.И подходит к телефону в коридоре.Называет адресдлинный, очень странный,говорит:«Прошу,примите телеграмму…»И с усмешкой, торопливо и привычноговорит:«Любимый!Все идет отлично.Не скучай.Твоя.Целую.Жду ответа».…Неужели тытакая же,как эта?! «Хочешь – милуй…» Хочешь – милуй,хочешь – казни.Только будут словапросты:дай взаймы из твоей казныхоть немножечкодоброты.Потому что мояпочтина исходе.На самом дне.Погубить ее,не спасти —как с тобоюрасстаться мне…Складки, врезанные у рта,вековая тяжесть в руках…Пусть для умниковдобротавновь останетсяв дураках!..Простучит по льдинам апрель,все следы на снегу замыв…Все равно мыбудем добрейк людям,кроме себя самих!Все равно мыбудем нестидобротув снеговую жуть!..Ты казнить меняпогоди.Может,я еще пригожусь. «Приходить к тебе, чтоб снова…» А. К.Приходить к тебе,чтоб сновапросто вслушиваться в голоси сидеть на стуле, сгорбясь,и не говорить ни слова.Приходить,стучаться в двери,замирая, ждать ответа…Если ты узнаешь это,то, наверно, не поверишь,то, конечно, захохочешь, скажешь:«Это ж глупо очень…»Скажешь:«Тоже мне —влюбленный!» —и посмотришь удивленно,и не усидишь на месте.Будет смех звенеть рекою…Ну и ладно.Ну и смейся.Я люблю тебятакою. «Ежедневное чудо – не чудо…» Ежедневное чудо —не чудо.Ежедневное горе —не горе.Настоящее горедругое.И о нем говоритьне хочу я.Ежедневные блестки —как ветошь.Ежедневная ношане давит.В ежедневные слезыне веришь.Не тревожит.Надоедает.Лжет языкв ежедневном застолье.Бесконечные воплиписклявы.Постоянные вздохи —не вздохи.Ежедневные клятвы —не клятвы.Ежедневная ссора —не ссора…Но,над спелой росойнависая,вдруг встаетежедневное солнце.Ошарашивая.Потрясая.Ежедневной землине убудет…И шепчу я,охрипнув от песен:пусть любовьежедневноюбудет.Ежедневной, как хлеб.Если есть он. «Где-то оторопь зноя…» Где-то оторопь знояс ног человека валит,Где-то метель по настущупальцами тарахтит…А твоего солнцахватитна десять Африк.А твоего холода —на несколько Антарктид…Снова,крича от ярости,вулканы стучатся в землю!Гулким,дымящимся клекотомпланета потрясена…А ты —беспощадней пожаров.Сильнее землетрясений.И в тысячу раз беспомощнейдвухмесячного пацана…Оглядываться не стоит.Оправдываться не надо.Я только все чаще спрашиваю с улыбкой и тоской:– За что мнетакая мука?За что мнетакая награда?Ежеминутная сутолока.Ежесекундный покой. Письмо из южного полушария Как вы тамходите вниз головой?Все объясняется просто.Научно.Правильно.Ясно как день…Но неужтовы не теряетесьна мостовой?..Чайник вскипаетносиком книзу.Едут машиныколесами вверх.Котневесомо идет по карнизу.Искрылетят из-под сомкнутых век.Люди сидятв перевернутых креслах.Поезд,разбухший от запаха дынь,странно повиснувна тоненьких рельсах,мчит,опираясь на собственный дым.Люстра торчит,как хрустальная елка.Важный начальникна темя встает.Будто он близкий родственникйога,ежели сам —почему-то —не йог.Врач вытрезвителяпьет беспробудно.Плачет.Боится упастьна Луну.Лектор занудныйвцепился в трибуну.Жулик —в решетку.Ревнивец —в жену.Самоубийствомкончает посуда.Синяя мглаза чертой снеговой.Жаль,не могу я увидетьотсюда:как вы там ходитевниз головой. Разница во времени Звезды высыпали вдругнеобузданной толпой.Между летом и зимойзапылала осень трепетно.Между стуком двух сердец,между мною и тобойесть —помимо расстояний —просто разница во времени.Я обыкновенно жил.Я с любовью не играл.Я писал тебе стихи,ничего взамен не требуя.И сейчас пошлю домойвосемнадцать телеграмм.Ты получишь их не сразу.Это —разница во времени.Я на улицу бегу.Я вздыхаю тяжело.Но, и самого себяпереполнив завереньями,как мне закричать«люблю»!Вдруг твое «люблю»прошло?Потому, что существуетэта разница во времени.Солнце встало на пути.Ветры встали на пути.Напугать меня хотятвысотою горы-вредины.Не смотри на телефон.И немного подожди.Я приду,перешагнувчерез разницу во времени. «Я уехал от весны…» Я уехалот весны,от весенней кутерьмы,от сосулечнойапрельскойочень мокрой бахромы.Я уехал от ручьев,от мальчишечьих боев,от нахохлившихся почеки нахальных воробьев,от стрекота сорочьего,от нервного брожения,от головокруженияи прочего,и прочего…Отправляясь в дальний путьна другой конец страны,думал:«Ладно!Как-нибудьпроживем и без весны…Мне-то, в общем,все равно —есть она иль нет ее.Самочувствие моебудет неизменным…»Но…За семь тысяч верст,в Тикси,прямо среди бела днядогнала веснаменяи сказала:«Грязь меси!»Догнала, растеребя,в будни ворваласьи в сны.Я уехалот весны…Я уехалот тебя.Я уехал в первый разот твоих огромных глаз,от твоих горячих рук,от звонков твоих подруг,от твоих горючих слезсамолет меняунес.Думал:«Ладно!Не впервой!Покажу характер свой.Хоть на времяубегу…Я ведь сильный,я —смогу…»Я не мерил высоты.Чуть видна земля была…Но увидел вдруг:вошлав самолет летящийты!В ботах,в стареньком пальто…И сказала:«Знаешь что?Можешь не убегать!Все равно у тебя из этогоничего не получится…» Шум в сердце «У вас шум в сердце…» —врач сказал.Увы,пора кончать базар…Шум в сердце?..Надо же!Хотя,наверно, это – шум дождя.А может —госпитальный стон.Бинты —светлее, чем престол.Мы – шефы.Нам по десять лет.Нас ждет бескарточный обед!Мы – шефы.Мы даем концерт.У главврача смешной акцент,когда он нас благодарит.Рыдает нянечка.Навзрыд.Постельпустая, как бельмо.На ней —невскрытое письмо.Шум в сердце?..Странный шум тайгипылающей.И крик:«Беги!»Шоферв дымящемся рванье.Таймень,сварившийся в ручье.И полз по веткам,и дрожалхрустящий, оголтелый жар.Медведица —седая вся —визжала,лапою тряся.Шум в сердце?..Шумметели той.Пурги,как флотский борщ, густой.Бортинженер пропал тогда…Давила спины корка льда.Мы —как в негнущейся броне —брели по снежной целине.Брели.Костры до неба жгли.Стреляли.Так и не нашли.Шум в сердце?..Отзвукитвоихшагов.Я снова слышу их.Ты шла по медленному дню.В надежду.В новую родню.Шла в сплетни.Шла в больные сны.Шла в губы.В звание жены.В пеленки.В зарево плиты.В любовь.Так приходилаты!..Шум в сердце?..Жаркий шум толпы.Хмельной.Встающей на дыбы.За мертвых и живых пьяны, —солдаты ехали с войны.Солдатыпобедили смерть!..А где же им ещешуметь? Чужой билет Земля —в ознобетелетайпных лент.Не ведаю,куда глядит начальство…Мне кажется:я взялчужой билет.Совсем другомуонпредназначался…Со мноюколобродить до утраготовы,про чужой билет не зная,актеры,космонавты,докторас высокими, как горы,именами…Растерзана гудками тишина,сиреневый дымок летит по следу…И только мама веритда жена,что еду япо своему билету.А ясвятым неверьем взят в кольцо.С большой афиши,белой, будто полюс,испуганно глядитмоелицо,топорщитсяподделанная подпись.И мне то тяжело,то трын-трава,чужие голосав меня проникли.В знакомых песняхне моислова!Надписываю ячужиекниги!..Чужой билет.Несвойственная роль.Я тороплюсь.Я по земле шатаюсь…И жду:вот-вот появитсяконтроль.Тот поездотойдет.А я останусь. Мотив Мгновения Не думай о секундах свысока.Наступит время – сам поймешь, наверное:свистят они,как пули у виска, —мгновения,мгновения,мгновения…Мгновения спрессованы в года.Мгновения спрессованы в столетия.И я не понимаю иногда:где – первое мгновенье,где – последнее.У каждого мгновенья – свой резон.Свои колокола.Своя отметина.Мгновенья раздаюткому – позор,кому – бесславье,а кому – бессмертие!Из крохотных мгновений соткан дождь.Течет с небес вода обыкновенная…И ты порой почти полжизни ждешь,когда оно придет —твое мгновение.Придет оно —большое, как глоток,глоток воды во время зноя летнего…А, в общем,надо просто помнить долг.От первого мгновеньядо последнего. Эхо любви Покроется небопылинками звезд,и выгнутся ветки упруго.Тебя я увижу за тысячи верст.Мы – эхо,мы – эхо.Мы —долгое эхо друг друга.И мне до тебя,где бы ты ни была,дотронуться сердцем нетрудно.Опять нас любовь за собой позвала.Мы – нежность,мы – нежность.Мы —вечная нежность друг друга.И даже в краю наползающей тьмы,за гранью смертельного круга,я знаю, с тобой не расстанемся мы.Мы – память,мы – память.Мы —звездная память друг друга. Свадьба По проселочной дороге шел я молча,и была она пуста и длинна.Только грянули гармошкичто есть мочи,и руками развела тишина.А это свадьба, свадьба, свадьбапела и плясала.И крылья эту свадьбу вдаль несли.Широкой этой свадьбебыло места мало!И неба было мало,и земли!Под разливы деревенского оркестраувивался ветерок за фатой.Был жених серьезным очень,а невестаослепительно была молодой!Вот промчались тройки звонко и крылато,и дыхание весны шло от них.И шагал я —совершенно неженатый.И жалел о том, что я не жених.А где-то свадьба, свадьба, свадьбапела и плясала.И крылья эту свадьбу вдаль несли.Широкой этой свадьбебыло места мало!И неба было мало,и земли! Кафе «Фламенго» Кафе называлось, как странная птица, —«Фламенго».Оно не хвалилось огнями,оно не шумело.Курило кафеи холодную водуглотало…Была в нем гитара.Ах, какая была в нем гитара!Взъерошенный пареньсидел на малюсенькой сцене.Он был непричесан, как лес,неуютен, как цепи.Но в гуле гитарысеребрянослышались трубы, —с таким торжествомон швырял свои пальцына струны!Глаза закрывали покачивался полузабыто…В гитаре была то ночная дорога,то битва,то злая веселость,а токолыбельная песня.Гитара металась!В ней слышалось то нетерпенье,то шелест волны,то орлиныйрассерженный клекот,зубов холодоки дрожание плечоголенных.Задумчивый свети началотяжелого ритма…Гитарасмеялась!Гитара со мнойговорила.Четыре оркестра она бы смогла переспорить.Кафе называлось,как чья-то старинная повесть, —«Фламенго».Дымило кафеи в пространстве витало…А пареньокончил игратьи погладил гитару.Уже незнакомый,уже от всегоотрешенный, —от столика к столикус мелкой тарелкойпошел он.Он шел,как идут по стеклу, —осторожно и смутно.И звякали деньги.И он улыбался чему-то.И, всех обойдя,к закопченной стене притулился…Я помню,я помню все времятого гитариста!Я чувствую собственной кожей,как медленно-медленнов прокуренном напрочь кафепод названьем «Фламенго»на маленькой сценея сам коченею от боли.Негромкочитаюстихи,Улыбаюсь.А послешагаю одинпосредине растерянной ночи,От столика к столику.Так вот.С тарелочкой.Молча. Любовь настала Как много лет во мне любовь спала!Мне это словони о чем не говорило.Любовь таилась в глубине,она ждала —и вот проснуласьи глаза свои открыла.Теперь не я пою —любовь поет.И эта песня в мире эхом отдается.Любовь настала так,как утро настает,она одна во мнеи плачет и смеется.И вся планетараспахнулась для меня.И эта радость, будто солнце, не остынет.Не сможешь ты уйтиот этого огня,не спрячешься, не скроешься,любовь тебя настигнет.Как много лет во мне любовь спала!Мне это словони о чем не говорило.Любовь таилась в глубине,она ждала —и вот проснуласьи глаза свои открыла. Ноктюрн Между мною и тобою – гул небытия,звездные моря,тайные моря.Как тебе сейчас живется, вешняя моя,нежная моя,странная моя?Если хочешь, если можешь, – вспомни обо мне,вспомни обо мне,вспомни обо мне.Хоть случайно, хоть однажды вспомни обо мне,долгая любовь моя.А между мною и тобой – века,мгновенья и года,сны и облака.Я им и тебе сейчас лететь велю.Ведь я тебя еще сильней люблю.Как тебе сейчас живется, вешняя моя,нежная моя,странная моя?Я тебе желаю счастья, добрая моя,долгая любовь моя!Я к тебе приду на помощь, – только позови,просто позови,тихо позови.Пусть с тобой все время будет свет моей любви,зов моей любви,боль моей любви!Только ты останься прежней – трепетно живи,солнечно живи,радостно живи!Что бы ни случилось, ты, пожалуйста, живи,счастливо живи всегда.А между мною и тобой – века,мгновенья и года,сны и облака.Я им к тебе сейчас лететь велю.Ведь я тебя еще сильней люблю.Пусть с тобой все время будет свет моей любви,зов моей любви,боль моей любви!Что бы ни случилось, ты, пожалуйста, живи.Счастливо живи всегда. Зимняя любовь Слишком холодно на дворе.Зря любовь пришла в декабре.У любви зимойкороткий век.Тихо падаетна землюснег.Снег на улицах,снег в лесах,и в словах твоих,и в глазах.У любви зимойкороткий век.Тихо падаетна землюснег.Вот прощаешься ты со мной.Слышу голос я ледяной.У любви зимойкороткий век.Тихо падаетна землюснег.Клятвы зимние холодны.Долго буду я ждать весны.У любви зимойкороткий век.Тихо падаетна землюснег. Гитара Гарсия Лорки А одна струна —тетива,зазвеневшая из темноты.Вместо стрел в колчане —слова,А когда захочу —цветы.А вторая струна —река.Я дотрагиваюсь до нее.Я дотрагиваюсь слегка,И смеетсядетство мое.Есть и третья струна —змея,Не отдергивайте руки:это просто придумал я —пустьбоятся мои враги.А четвертая в небе живет.А четвертая схожа с зарей.Это – радуга,что плыветнад моею бедной землей,Вместе пятой струны —лоза.Поскорее друзей зови!Начинать без вина нельзяни мелодии,ни любви.А была и еще одна,очень трепетная струна.Но ее —такие дела —злая пуляоборвала. Из книги «Разговор пойдет о песне» Мы пошли в театр «Олимпия» на концерт Джонни Холлидея.Пошли вчетвером: моя жена, двое наших друзей – работников советского посольства в Париже – и я.«Олимпия» – известное место. Одни говорят, что это колыбель французской песни, другие говорят, что витрина. А вполне возможно, что театр на Больших Бульварах совмещает в себе оба эти понятия. Как бы там ни было, зал «Олимпия» имеет к песне самое непосредственное отношение. В разные годы здесь пели Эдит Пиаф и Жорж Брассанс, Жильбер Беко и Шарль Азнавур, Мирей Матье и Жак Брель, Далида и Адамо…В многочисленной компании известных французских певцов Джонни Холлидей – явление не очень типичное. Он не шансонье в том смысле, как это слово понимают французы.Он нечто другое. Поамериканистей.Он – Star. Звезда!А ведь «если звезды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно?..».Выяснилось, что это нужно многим. Во всяком случае, за полчаса до начала концерта в кассе билетов не было.Но наши друзья, о которых я упомянул вначале, заранее созвонились с хозяином «Олимпии» господином Бруно Кокатриксом.Он-то и встретил нас.– На сцену «Олимпии» мечтают попасть многие! Для массы певцов это недостижимая вещь… – говорил полноватый и энергичный господин, ведя нас по каким-то коридорам и переходам. – Однако мы попадем туда прямо сейчас, и попадем очень легко… Вот что значит иметь связи!..Надо сказать, что Бруно Кокатрикс – еще и самый известный французский эстрадный импресарио. Это благодаря во многом его стараниям на сцене театра «Олимпия» выступали Московский и Ленинградский мюзик-холлы, пели Людмила Зыкина, Муслим Магомаев, Эдита Пьеха, Николай Сличено и другие наши певцы.– Хотите познакомиться с Джонни Холлидеем? – спросил Кокатрикс и тут же предупредил возможный вопрос: – Нет, нет, мы ему совсем не помешаем!.. Зато вы посмотрите на знаменитость в ее, так сказать, будничном виде.Вид у знаменитости был даже чересчур будничным.Рыжий плечистый парень, одетый в выцветшую майку и потертые джинсы, полулежал на маленьком диванчике, запрокинув голову и закрыв глаза. Его руки были неестественно большими и такими белыми, словно он только что раскатывал тесто.Однако таким же белым – почти бескровным – было и лицо человека. А еще оно было мокрым от пота…Наверное, увидев все это, удивился и Кокатрикс.– Да-а, – иронически протянул он, – вот так приблизительно отдыхают у нас артисты перед своими концертами…Джонни Холлидей что-то пробурчал, на мгновение открыл глаза и снова закрыл их.– Он же совсем больной! – ахнула моя жена. – Абсолютно больной, разве вы не видите?..– Правда?! – Кокатрикс изобразил на своем лице ужас. – Неужели?! – Он рассмеялся и добавил: – Пройдемте лучше в мой кабинет.– Но ведь человек действительно болен! – не унималась жена. – Как же он будет петь? А вдруг не сможет?Знаменитый импресарио снова фыркнул…– Видите ли, мадам, – объяснял Кокатрикс, когда мы уже сидели у него в кабинете и пили кофе, – вы правы: то, что мы наблюдали сейчас за кулисами, мало похоже на Джонни Холлидея… Очевидно, мальчик бурно провел ночь, а может, и не одну… Скорее всего, малыш слегка переутомился… Но в этом смысле я человек нелюбопытный. И меня совершенно не интересует, как, когда и с кем веселится Джонни… Поверьте, мне даже не интересно, вошел ли он в театр сам или его внесли на носилках… Я только твердо уверен в одном: у певца есть контракт, по которому он обязан, по которому он будет петь сегодня. Будет! Понимаете?..Кокатрикс говорил все это ровным тоном терпеливого учителя, в двадцатый раз объясняющего второгоднику правила деления простых дробей… – Так что не волнуйтесь, мадам, и вы, господа. Пожалуйста, не волнуйтесь!.. Все будет в полном порядке!..Он отхлебнул кофе из чашечки и посмотрел на часы.– Наверное, именно в эту минуту нашему милому шалунишке делают укол, после которого он быстренько придет в норму… Что это за укол, я не знаю… А вот в какое место делают, знаю… Знаю, но не скажу!.. Хочу вас заинтриговать! Хочу, чтобы вы помучились, догадываясь…Кокатрикс улыбался.Сейчас он уже не напоминал школьного учителя. Сейчас он был похож на всепонимающего и всепрощающего отца, добродушного папулю, главу многочисленного семейства…– Скажите, – спросил я, – так что же, концерты в «Олимпии» нельзя отменить никогда? Ни при каких обстоятельствах?..– Можно! – быстро ответил Кокатрикс. – В одном случае концерт безусловно отменяется…Он сделал паузу, хитровато оглядел всех нас и закончил:– …В случае смерти певца!..Наш хозяин поднялся и, посмеиваясь, стал выпроваживать гостей:– Пора, господа, пора!.. Сейчас вы сами все увидите и услышите…Первое отделение концерта было недлинным и довольно обычным.Одну песню спел румяный паренек с оттопыренными ушами. От волнения он плохо понимал, где поет, и совсем не понимал о чем. Ему очень мешали собственные руки, они жили у него какой-то сложной жизнью, существовали отдельно от песни и от ее исполнителя.Юная певица, сменившая паренька, была тоненькой, нежной и красивой. Наверное, поэтому ей аплодировали больше…С дежурными, хотя и трудными, номерами выступили силовые акробатки. Потом – фокусник.Концерт двигался бодренько, в хорошем темпе, и, когда я посмотрел в программу, оказалось, что певец, который только что вышел на эстраду, споет четыре песни и эти завершит первое отделение.Певца уже и встретили аплодисментами. Значит, его знали…По-моему, здесь нужно кое-что объяснить. На подобных концертах в «Олимпии» первыми обычно выступают самые молодые певцы. Только-только начинающие. Факт появления их на такой сцене примечателен и невероятно почетен, однако он еще ни о чем не говорит. Это дебют. Проба голоса. Дальнейшая судьба – в тумане.Но можно успокаивать себя хотя бы тем, что почти все знаменитые французские шансонье когда-то начинали так же: всего одна песня в самом начале концерта на сцене «Олимпии». Антураж звезды. Ее гарнир.Следующий шаг для исполнителя, качественно новая ступень для него – выход на сцену в конце первого отделения. Четыре-пять песен. Не больше. (Ты – все еще гарнир. Все еще антураж. Но о «пробе голоса» речь уже не идет… «Проба» была давно и прошла успешно. Пой!..)К этому времени у певца (или певицы) обязательно есть песни, записанные на пластинку, есть какая-то пресса, есть реклама и более или менее значительная толпа поклонниц.Но главное – пластинка! Только после ее успеха твою напечатанную на афише фамилию можно будет прочесть без очков.По количеству проданных пластинок судят о твоей популярности. Если тираж перевалил за сто тысяч, ты – счастливчик!..Новые песни ты сначала опять-таки записываешь на пластинку, а уже после того, как покупатели познакомились с новыми песнями и полюбили их, исполняешь в концерте.Иной путь известности для певца почти невозможен.Второе отделение началось еще в антракте. Раздался первый звонок, и зрители сразу же ринулись в зал, будто боясь опоздать.По нервному блеску глаз и судорожным движениям я понял, как нестерпимо хочется им ускорить бег времени и приблизить ту великую секунду встречи, ради которой они пришли сюда…И вот настала она – эта секунда.Джонни Холлидей выпрыгнул на сцену с такой яростью, словно до этого за кулисами его держала целая дюжина гангстеров, а он, сражаясь, только что разбросал их всех до единого, всех победил и вырвался!Вырвался, потому что знал: публика ждет его!Он был встречен долгим сумасшедшим визгом, во время которого певец стоял, не шевелясь, посреди сцены, будто памятник самому себе.На памятнике были грубые туфли, кожаные брюки в обтяжку, короткий пиджак с блестками, темная рубашка и небрежно повязанный галстук.Главный концерт «Олимпии» начался!Джонни пел песни, не объявляя их.Да в этом и не было нужды! Потому что, едва раздавались первые такты вступления любой песни, зал тут же отвечал короткими и страстными аплодисментами.Это был аванс, выдаваемый артисту публикой еще до того, как он начинал петь очередную песню. Но это был и хлесткий намек на то, что произойдет с залом после!..Первые две песни Джонни Холлидей пел тяжело, с натугой. Он даже не пел их, а кричал хриплым, яростным баритоном.Он был по-прежнему бледен, однако «хитрый укол», о котором нам сообщил Кокатрикс, совершил-таки чудо!Теперь этот парень совсем не походил на умирающего.Наоборот: он рождался в песне. Рождался на глазах!Его настоящий голос постепенно стал проступать, как в бачке с проявителем на белой бумаге проступает фотография!И певец понял это. Понял и заулыбался по-детски. Понял и подмигнул залу.Теперь он уже держал микрофон так, будто это был торжественный кубок, из которого хлестала шальная и победоносная влага!Болезненная бледность певца казалась почти одухотворенной, а пот, выступивший на лбу, казался праведным.Хотя самой праведности не было и в помине!..Спев несколько пронзительных песен, будто показывая нам, как он может петь, спев несколько песен, будто демонстрируя нам себя эталонного, таких песен, в которых было все: и голос, и судьба, и молодость, – Джонни Холлидей вдруг опомнился. Словно пришел в себя. И на лице его появилась надменная, почти брезгливая улыбка.Теперь он уже расхаживал по сцене, как ходят шерифы в американских вестернах. Супермены. Красавцы. Храбрецы. Правильные ребята, всегда стреляющие на полсекунды раньше своего противника.Певец выступал сейчас в своей главной роли – полубога, укротителя и кумира старшеклассниц.Это именно они визжали от каждого подчеркнутого поворота его головы, от каждого «скульптурного» желвака, обозначенного на скулах, от каждой теперь уже специально хриплой ноты. И он знал это. Он работал честно. Честнее не придумаешь!..В этой работе принимало участие все его тело – от затылка до пяток.Не последнюю роль в ней играли и внутренние органы певца. (Говоря так, я прежде всего имею в виду некоторые чрезвычайно важные железы внутренней секреции…)Он пел и смотрел на зал взглядом, от которого могли забеременеть даже мужчины.А что творилось с девчонками! Бог ты мой, что с ними творилось!Особенно когда он запел свою знаменитую песню «Come in!..».Собственно говоря, это была не песня.Это был весенний рев бизона.Come in!.. Иди сюда! Пойдем!..И я увидел, как они пошли, поползли, полезли на сцену – девчонки всех мастей, калибров и сортов, – тощие и упитанные, претенциозные и простенькие, красивые и уродливые… «Come in! – говорил им певец. – Come in!..» – и при этом снисходительно шевелил указательным пальчиком, подманивая невинных овечек.А они шли и визжали. Визжали и шли.К нему! – богу и оторве, зверюге и архангелу, кумиру с ввалившимися щеками, хрипатому бедолаге, иконе, гению, самцу.К нему! – чьими портретами был оклеен нынче весь Париж.К нему – о ком, не переставая, печатались статьи в журналах и газетах («…женился… встречается… развелся… встречается… поссорился… встречается… женился… встречается…»).Он стоял на эстраде, широко расставив ноги, – знаменитый, сверкающий, глыбастый, – и девчонки ползли на эту крутую эстраду, как на небо. Полз-ли удостоиться, прикоснуться, исповедаться, отдаться.– Come in! – грохотало в зале. – Come in!..Было страшно. Было смешно.Джонни ленивым тигриным движением снял с себя галстук и стал махать им прямо перед носом девицы-очкарика, которая была самой первой в длинной очереди поклонниц. Она уже забралась на сцену, и сейчас от недоступного идола ее отделяли каких-нибудь два шага.Близости этой девица не смогла перенести.Она рванулась вперед и вцепилась в самый краешек галстука великого кумира! «Мой!!!» – визжала она…А кумир не отпускал. Кумир был сильным. И поклонница моталась на галстуке, как большая рыбина на леске спиннинга. Моталась и верещала. Моталась и плакала настоящими слезами…Джонни продолжать петь!Он уже не обращал внимания на свою первую жертву, он уже требовал у следующих: «Come in!..»И они хлынули, будто прорвалась плотина!..Певец едва успел отпрыгнуть в сторону, а галстук его был разорван сразу здесь же, при всех, на сцене на мелкие-мелкие кусочки…«Come in!!»Правым локтем я вдруг почувствовал, что моя жена почему-то хочет привстать, делает непонятные усилия, чтобы подняться с кресла. – Ты что? – спросил я у нее.Она посмотрела на меня каким-то чужим, сомнамбулическим взглядом, потом, опомнившись, ойкнула и сказала удивленно, почти испуганно:– А ты знаешь… действует… Вот дьявол!..И расхохоталась…Таким и запомнился мне концерт Джонни Холлидея – звезды французской эстрады. Я плохо разбираюсь в зарубежной эстрадной астрономии и поэтому не могу судить, какой величины была эта звезда.Возможно, что не первой. Но уверен, что и не последней.«Скажите, если звезды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно?» Песни из спектакля «Голый король» по Е. Шварцу 1. Ода на приезд принцессыТы все ехала и ехала,Очень долго к нам ты ехала,До границы ты доехалаИ границу переехала.Ты все ехала и ехала,Ты в своей карете ехала,По полям широким ехала,По горам высоким ехала.Ты все ехала и ехала,Восемь речек переехала,Мимо рощ дубовых ехала,Мимо роз цветущих ехала.Ты все ехала и ехала,Город ты один проехала,А потом другой проехала.Поглядела и уехала.Ты все ехала и ехала,Чуть на камень не наехала.А потом его объехалаИ опять вперед поехала.Ты все ехала и ехала,Дождь пошел, а ты все ехала!Он прошел, а ты все ехала.Прямо по дороге ехала.Ты все ехала и ехала,Ехала и вот – приехала!Как я рад, что ты приехала!Как здоровье? Как доехала?2. Песенка короляВсе другие короли отвратительны(принимать их приходилось мне порой).Ну, а сам-то я – король восхитительный!Замечательнейший все-таки я король!Самочувствие мое не изменится,все несчастия промчатся стороной.До чего же я хорош – аж не верится!Даже некого поставить рядом со мной!Чувства подданных я в точности выражу, —мне понятен их восторженный порыв:я, во-первых, потрясающе выгляжу!Еще лучше буду выглядеть, во-вторых!И лично мне до крайностиприятна эта роль.А больше всего мне нравится,что именно я —король!3. Песня придворного поэтаГоворить со мной каждому лестно,Людям нравится мудрая речь.Без талантов нельзя королевству!Я – талант. Меня надо беречь!Меня надо лелеять и холитьРаза три или больше на дню.И тогда я, собрав свою волю,Обязательно стих сочиню!В очень творческом ажиотажеНахожусь я в течение дня.Так прекрасно пишу я, что дажеСам король понимает меня.Льется в душу легко и воздушноМоя образно-яркая речь.И меня обязательно нужноКаждый день награждать и беречь! Песенка солдата Из кинофильма «Неуловимые мстители» Как-то шел сатана,сатана скучал.Он к солдатке одной постучал.Говорит:«Я тебе слова не скажу…»Говорит:«Просто так посижу…»А солдатка жила много лет одна…Отдохнул у нее сатана.Через год на печи ложками звенятможет – пять,может – семьсатанят.Полсела сатанятскоро набралось.У меня между теместь вопрос:виновата ли в чеммужняя жена? —В ней с рожденья сидитсатана!..К дорогуше своейя б пришел давно,да стоит на путичерт Махно.И пока я хожу-езжуна войне,ты, Маруся,не верьсатане! Песенка о любознательном щенке У подъезда моего родного дома(дом хороший,там – кино наискосок)мне однажды повстречалсямой знакомый,добродушныйлюбознательный щенок.– Объясни ты мне, —сказал он, чуть не плача, —понимаешь,я давно ищу ответ:почему бываютхолода собачьи,а кошачьих холодовна свете нет?..Это кошки и котыиз теплых комнатперед тем, как поутру на лапы встать,говорят, что за окном —собачий холод,чтобы сразу всех собакоклеветать!..Я обнял щенкаи так ему ответил:– Не грусти, приятель,это – не беда.Ведь затособачий вальс играют дети,а кошачьегоне будетникогда! Музыка Загремели свадьбы,застонали проводы.Перепутались и праздники и плачи…Строки нотные стоятколючей проволокой.Я бы музыку записывалиначе.Я бы музыку писал,на клевер падая.Мне бы нравиласьпоющая работа.Я бы музыку писална строчках пахоты.На ладошкегодовалого ребенка.Засыпал и просыпался.Ел не досыта.Растворился бв неожиданных мотивах.Я бы музыку писална струйках дождика.Или лучше —на летящих паутинках.Я бы музыку ловилв озерах ласковых.Я бы пил ее,как пьют хмельное зелье.Я бы музыку писална крыльях ласточек.Я бы музыку писална шкуре зебры.Я бы музыку творил,кричал и мучился!Я б искал еевозвышенно и жадно…Но уже сочиненатакая музыка.Если ты ее не слышишь —очень жалко. Тебе «Гитара ахала…» Гитара ахала,подрагивала,тенькала,звала негромко,переспрашивала,просила.И эрудиты головой кивали:«Техника!..»Неэрудиты выражались проще:«Сила!..»А я надоедал:– Играй, играй, наигрывай!Играй что хочешь.Что угодно.Что попало…Из тучи вылупился дождьтакой наивный,как будто в мире до негодождейне падало…Играй, играй!Деревья тонут в странном лепете…Играй,наигрывай!..Оставь глаза открытыми.На дальней речкестартовали гуси-лебеди —и вот, смотри, летят,летят и машут крыльями…Играй, играй!..Сейчас в большомнелегком городеесть женщинавысокая, надменная.Она, наверное,перебирает горести,как ты перебираешь струны.Медленно…Она все проситнаписать ей что-то нежное.А если я в ответ смеюсь —не обижается.Сейчас выходит за порог.А рядом —нет меня.Я очень без нее устал.Играй, пожалуйста…Гитара ахала.Брала аккорды трудные,она грозила непонятною истомою…И все,кто рядом с ней сидели,были струнами.А я был —как это ни странно —самой тоненькой. «За тобой через года…» За тобойчерез годаидуне колеблясь.Если ты —провода,Я —троллейбус.Ухвачусь за проводаруками долгими,буду житьвсегда-всегдатвоими токами.Слышу я:«Откажись!Поймиразумом:неужели это жизнь —быть привязанным?!Неужели в этом естьсвоя логика?!Ой, гляди —надоест!Будет плохо».Ладно!Пусть своегнут —врут расцвеченно.С ними яна пять минут,с тобой —вечно!Ты —мой ветер и цепи,сила и слабость.Мне в тебе,будто в церкви,страшно и сладко.Ты —неоткрытые моря,мысли тайные.Ты —дорога моя,давняя,дальняя.Вдруг —ведешь меняв леса!Вдруг —в Сахары!Вот бросаешь,тряся,на ухабы!Как ребенок, смешишь.Злишь, как пытка…Интересно мнежить.Любопытно! «Тот самый луч, который…» Тот самый луч,которыйтвоих коснется рук,покинув мыс Китовый,опишет полукруг.И в море не утонет.Пушист и невесом,он был в моих ладоняхзастенчивым птенцом…Он замелькает вскоренад рябью свежих луж.Сквозь облако тугоепройдет тончайший луч.И облако,как сердце,пронзенное стрелой,забыто и рассеянно повиснет над страной…На запахи грибныепрольется луч из тьмы.И за лучомпечныепотянутся дымы.Он высветит,с разбегазапутавшись в звонке,скелет велосипедана пыльном чердаке.Смахнет росус тычинкиленивого цветка.В больших глазах волчицызастынет, как тоска.Упав на лес полого,пожухлый лист пронзит.Перечеркнет болото.По насту заскользит.На половицы в домеон хлынет, как обвал…Я пил его с ладони.Пил,словно целовал…Покинулмыс Китовый,как песня для двоих, —тот самый луч,которыйкоснется губ твоих. Таежные цветы Не привез я таежных цветов —извини.Ты не верь, если скажут, что плохи они.Если кто-то соврет, что об этом читал…Просто эти цветылуговым не чета!В буреломахна кручах пылают жарки,как закат, как облитые кровью желтки.Им не стать украшеньем городского стола.Не для них отшлифованный блеск хрусталя.Не для них!И они не поймут никогда,что вода из-под крана —это тоже вода…Ты попробуй сорви их!Попробуй сорви!Ты их держишь.И кажется – руки в крови!Но не бойся, цветы к пиджаку приколи.Только что это?Видишь?Лишившись земли,той, таежной, неласковой, гордой земли,на которой они на рассвете взошли,на которой росаи медвежьи следы,начинают стремительно вянуть цветы!Сразу гаснут они.Тотчас гибнут они…Не привез я таежных цветов.Извини.