Калевала Песнь первая Зачин песни, стихи 1-102. — Дева воздуха опускается на хребет морской волны, где, забеременев от ветра и воды, становится матерью воды, с. 103–176. — Утка устраивает гнездо на колене матери воды и откладывает яйца, с. 177–212. — Яйца выкатываются из гнезда и разбиваются, кусочки превращаются в землю, небо, солнце, луну, тучи, с. 213–244. — Мать воды созидает заливы, мысы, и прочие берега, мелкие и глубокие места в море, с. 245–280. — Вяйнямёйнен рождается от матери воды. Его долго носит по волнам. Наконец он останавливается и выходит на берег, с. 281–344. Мной желанье овладело, мне на ум явилась дума: дать начало песнопенью, повести за словом слово, 5 песню племени поведать, рода древнего преданье. На язык слова приходят, на уста мои стремятся, с языка слова слетают, 10 рассыпаются речами. Друг любезный, милый братец, детских лет моих товарищ, запоем-ка вместе песню, поведем с тобой сказанье, 15 раз теперь мы повстречались, с двух сторон сошлись с тобою. Мы встречаемся нечасто, редко видимся друг с другом на межах земли убогой, 20 на просторах скудной Похьи[11]. Подадим друг другу руки, крепко сцепим наши пальцы, песни лучшие исполним, славные споем сказанья. 25 Пусть любимцы наши слышат, пусть внимают наши дети — золотое поколенье, молодой народ растущий. Эти песни добывали, 30 заклинанья сберегали в опояске — Вяйнямёйнен[12], в жарком горне[13] — Илмаринен[14], в острой стали — Кавкомьели[15], в самостреле[16] — Йовкахайнен[17], 35 за полями дальней Похьи, в Калевале вересковой. Их отец мой пел когда-то, ручку топора строгая, этим песням мать учила, 40 нить льняную выпрядая, в дни, когда еще ребенком я у ног ее вертелся, сосуночек несмышленый, молоком грудным пропахший. 45 Много было слов у сампо[18], много вещих слов — у Ловхи[19]. С песнями старело сампо, с заклинаниями — Ловхи, Випунен[20] почил в заклятьях, 50 Лемминкяйнен[21] — в хороводах. Есть других немало песен, мной заученных заклятий, собранных с межей, с обочин, взятых с веток вересковых, 55 сорванных с кусточков разных, вытянутых из побегов, из макушек трав натертых, поднятых с прогонов скотных в дни пастушеского детства, 60 в дни, когда ходил за стадом, по медовым бегал кочкам, золотым полянам детства вслед за Мурикки чернявой, рядышком с рябою Киммо. 65 Мне мороз поведал песни, дождик нашептал сказанья, ветер слов других навеял, волны моря накатили, птицы в ряд слова сложили, 70 в заклинания — деревья. Я смотал в клубочек песни, закрутил в моток сказанья, положил клубок на санки, поместил моток на дровни, 75 на санях привез к жилищу, к риге притащил на дровнях, положил в амба́р[22] на полку, спрятал в медное лукошко. Долго были на морозе, 80 долго в темноте лежали. Уж не взять ли их со стужи, не забрать ли их с мороза? Не внести ли в дом лукошко, положить ларец на лавку, 85 здесь под ма́тицею[23] славной, здесь под крышею красивой? Не открыть ли ларь словесный, со сказаньями шкатулку, узелок не распустить ли, 90 весь клубок не размотать ли? Лучшую спою вам песню, песнь прекрасную исполню, коль дадут ржаного хлеба, поднесут мне кружку пива. 95 Если пива не предложат, не нальют хотя бы квасу, натощак спою вам песню, песнь исполню всухомятку всем на диво в этот вечер, 100 дню ушедшему во славу, дню грядущему на радость, утру новому на счастье. Так, слыхал я, песни пели, складывали так сказанья: 105 по одной приходят ночи, дни по одному светают — так один родился Вяйно[24], так певец явился вечный, юной Илматар[25] рожденный, 110 девой воздуха прекрасной. Дева юная природы, дочь воздушного простора, долго святость сохраняла, весь свой век блюла невинность 115 во дворах больших воздушных, средь полей небесных ровных. Жизнь наскучила такая, опостылела девице, стало скучно, одиноко 120 непорочной оставаться средь дворов больших  воздушных, средь полей небесных ровных. Вот спускается пониже, на морские волны сходит, 125 на морской хребет широкий, на открытое пространство. Налетел порыв свирепый, ветер яростный с востока, всколыхнул морскую пену, 130 раскачал морские волны. Ветер девушку баюкал, девицу волна носила по морским пространствам синим, по высоким гребням пенным, 135 понесла от ветра дева, от волны затяжелела. Бремя тяжкое носила, чрево твердое таскала, может, целых семь столетий, 140 девять жизней человечьих. Не родится плод чудесный, не выходит незачатый. Матерью воды металась на восток, на запад дева, 145 двигалась на юг, на север к самым берегам небесным в муках огненных рожденья, в беспощадных болях чрева. Не родится плод чудесный, 150 не выходит незачатый. Плачет девица тихонько, грустно жалуется, ропщет: «Ой, как тяжко мне, бедняжке, маяться тут, горемычной! 155 Как же вдруг я угодила на открытые просторы, чтоб меня баюкал ветер, чтоб меня гоняли волны по широкому пространству, 160 по бурлящему раздолью. Лучше было б оставаться девой воздуха, как раньше, чем по морю, как сегодня, матерью воды скитаться. 165 Зябко здесь мне, горемыке, холодно мне здесь, несчастной, жить на этих зыбких волнах, плавать по воде студеной. Ой ты, Укко[26], бог верховный, 170 всей вселенной повелитель, поспеши в нужде на помощь, приходи на зов в несчастье, девушку спаси от болей, юную избавь от муки. 175 Торопись, иди скорее, побыстрей спеши на помощь!» Времени прошло немного, лишь мгновенье пробежало. Видит: утка подлетает, 180 крыльями усердно машет, ищет землю для гнездовья, смотрит место для жилища. На восток летит, на запад, движется на юг, на север, 185 все же места не находит, даже самого худого, чтобы гнездышко устроить, для себя жилище сделать. Вот кружится, вот летает, 190 долго думает, гадает: на ветру избу поставить, на волне жилье построить? Ветер дом на воду свалит, унесет волна жилище. 195 Вот тогда воды хозяйка, мать воды и дева неба, подняла из волн колено, из воды плечо явила для гнезда красивой утке, 200 для уютного жилища. Утка, стройное созданье, все летает, все кружится, видит среди волн колено на морском просторе синем, 205 приняла его за кочку, бугорочек травянистый, полетала, покружилась, на колено опустилась, сделала себе жилище, 210 чтобы в нем снести яички, шесть из золота яичек, к ним седьмое — из железа. Принялась яички парить, нагревать колено девы. 215 День сидела, два сидела, вот уже сидит и третий. Тут сама воды хозяйка, мать воды и дева неба, чувствует: горит колено, 220 кожа как огонь пылает, думает: сгорит колено, сухожилия спекутся. Дева дернула коленом, мощно вздрогнула всем телом — 225 яйца на воду скатились, на волну они упали, на осколки раскололись, на кусочки раскрошились. Не пропали яйца в тине, 230 в глубине воды — осколки, все куски преобразились, вид приобрели красивый: что в яйце являлось низом, стало матерью-землею, 235 что в яйце являлось верхом, верхним небом обернулось, что в желтке являлось верхом, в небе солнцем заблистало, что в белке являлось верхом, 240 то луною засияло, что в яйце пестрее было, стало звездами на небе, что в яйце темнее было, стало тучами на небе. 245 Времена идут все дальше, чередой проходят годы на земле под новым солнцем, новым месяцем полночным. Все плывет воды хозяйка, 250 мать воды и дева неба, по воде плывет спокойной, по волнам плывет туманным, перед нею — зыбь морская, небо ясное — за нею. 255 Девять лет уже проходит, год уже идет десятый — голову из волн высоких, из пучины поднимает, занялась она твореньем, 260 принялась за созиданье на морских просторах ясных, на пространствах вод открытых. Чуть протягивала руку — образовывала мысы, 265 ила донного касалась — вырывала рыбам ямы, глубоко вдыхала воздух — омуты рождала в море. Поворачивалась боком — 270 берега морей ровняла, трогала ногами сушу — делала лососьи тони, суши головой касалась — бухты вдавливала в берег. 275 Чуть подальше отплывала на морской простор широкий, луды делала на море, скалы скрытые творила, чтоб на мель суда садились, 280 мореходы погибали. Вот уж острова готовы, луды созданы на море, подняты опоры неба, названы края и земли, 285 знаки выбиты на камне, начертания на скалах — не рожден лишь Вяйнямёйнен, вековечный песнопевец. Вековечный Вяйнямёйнен 290 в чреве матери носился, тридцать лет скитался в море, столько же и зим метался по морским просторам ясным, по морским волнам туманным. 295 Думает себе, гадает, как тут быть и что тут делать в темном месте потаенном, в тесном маленьком жилище, где луны совсем не видел, 300 солнца не встречал ни разу. Он такое слово молвил, произнес он речь такую: «Солнце, месяц, помогите, посоветуй, Семизвездье, 305 как открыть мне эти двери, незнакомые ворота, как из гнездышка мне выйти, из моей избушки тесной! Покажите путь на берег, 310 выведите в мир прекрасный, чтоб луною любоваться, солнцем в небе восхищаться, чтоб с Медведицей встречаться, наблюдать на небе звезды!» 315 Раз луна не отпустила, солнце путь не указало, — потерпев еще немного, поскучав еще маленько, сам качнул он двери замка 320 цепким пальцем безымянным; костяной открыл замочек крепким пальцем левой ножки, на локтях скользнул с порожка, из сеней — на четвереньках. 325 В море он ничком свалился, на волну — вперед руками, оказался Вяйно в море, среди волн герой остался. Пять годов лежал он в море, 330 пять и шесть годов скитался, семь и восемь лет проплавал, наконец остановился у безвестного мысочка, у земли совсем безлесной. 335 На колени муж оперся, на руках герой поднялся, встал, чтоб солнцем восхищаться, чтоб луною любоваться, чтоб с Медведицей встречаться, 340 наблюдать на небе звезды. Так рожден был Вяйнямёйнен, рода славный песнопевец, выношенный девой стройной, матерью рожденный славной. Песнь вторая Вяйнямёйнен выходит на безлесную сушу и отправляет Сампсу Пеллервойнена засевать землю деревьями, стихи 1-42. — Не прорастает только дуб, но будучи посажен вновь, всходит и раскидывает ветви над всей землей, заслоняя своей листвой луну и солнце, с. 43–110. — Маленький мужчина выходит из моря и валит дуб; снова стали видны луна и солнце, с. 111–224. — Птички поют на деревьях; на земле растут травы, цветы и ягоды; только нет еще всходов ячменя, с. 225–236. — Вяйнямёйнен находит несколько семян ячменя на прибрежном песке, вырубает лес для пожога, но оставляет одну березу для того, чтобы на ней могли сидеть птицы, с. 237–264. — Орел в благодарность за это высекает для Вяйнямёйнена огонь, чтобы тот мог поджечь подсеку, с. 265–286. — Вяйнямёйнен сеет ячмень, молится, чтобы земля дала всходы и была всегда плодородной, с. 287–378. Вот поднялся Вяйнямёйнен, стал на твердь двумя ногами там на острове средь моря, там на суше без деревьев. 5 Много лет и зим проходит, знай живет себе все дальше там на острове средь моря, там на суше без деревьев. Думает герой, гадает, 10 долго голову ломает: кто же мне засеет земли, семена положит в почву? Пеллервойнен[27], сын поляны, Сампса, мальчик малорослый, 15 вот кто мне засеет землю, семена положит в почву. Сампса сеет, засевает все поляны, все болота, засевает все лощины, 20 каменистые долины. На горах сосняк посеял, на холмах посеял ельник, вересняк — на суходолах, поросль юную — в ложбинах. 25 Для берез отвел долины, для ольхи — сухие почвы, для черемухи — низины, для ракит — сырые земли, для рябин — места святые, 30 почву рыхлую — для ивы, твердую — для можжевела, для дубравы — берег речки. Принялись расти деревья, вверх побеги потянулись, 35 зацвели макушки елей, разрослись верхушки сосен, вырос березняк в долинах, ольхи на земле сыпучей, в долах — заросли черемух, 40 можжевел — на почве  твердой, чуден плод у можжевела, у черемухи — прекрасен. Вековечный Вяйнямёйнен осмотреть решил посевы, 45 Сампсы первые посадки, Пеллервойнена работу. Видит: выросли деревья, поднялась высо́ко поросль, только дуб еще не вырос, 50 божье дерево не встало. Посмотрел — расти оставил, без опеки, без надзора. Подождал еще три ночи, столько же деньков помедлил, 55 вновь пошел его проведать, переждал всего неделю, только дуб еще не вырос, божье дерево не встало. Четырех он дев увидел, 60 пятерых невест из моря. Девы на лугу косили, травы росные срезали на краю косы туманной, там на мглистом островочке. 65 Что накосят, то сгребают, собирают для просушки. Тут из моря вышел Турсас[28], муж из волн морских поднялся, сено тотчас сунул в пламя, 70 в полыхающее пекло, обратил в золу все сено, всю траву сухую — в пепел. Лишь золы осталась кучка, ворох пепла получился. 75 Лист любви упал на пепел, лист любви и желудь дуба, из него дубочек вырос, поднялся побег зеленый, встал чудесной земляничкой, 80 разветвился, раздвоился. Ветви далеко расправил, широко раздвинул крону, до небес дорос вершиной, по свету раскинул ветви, 85 преградил дорогу тучам, облакам закрыл проходы, заслонил собою солнце, месяца затмил сиянье. Тут уж старый Вяйнямёйнен 90 думать стал, умом раскинул: кто бы дуб срубил могучий, дерево свалил большое? Тяжко в мире человеку, рыбам жутко в море плавать 95 без сиянья солнца в небе, блеска месяца ночного. В свете нет такого мужа, не найти героя в мире, кто бы дуб срубил могучий, 100 повалил бы стовершинный! Тут уж старый Вяйнямёйнен произнес слова такие: «Ой ты, Каве[29], мать родная, дева милая природы! 105 Из воды пришли мне силу, ведь в воде мужей немало, кто бы дуб срубил могучий, дерево свалил дурное, заслоняющее солнце, 110 закрывающее месяц». Вот из моря муж явился, из волны герой поднялся, не был он большого роста, но и маленького — не был, 115 не длинней мужского пальца, бабьей пяди не короче. Мужичок был в медной шапке, был герой в сапожках медных, руки — в медных рукавицах, 120 рукавицы — в медных знаках, медный пояс на герое, в поясе топорик медный, с палец было топорище, с ноготь лезвие секиры. 125 Вековечный Вяйнямёйнен думу думает, гадает: с виду вроде бы мужчина, обликом герой как будто, высотой всего лишь с палец, 130 ростом с бычье лишь копыто. Вымолвил слова такие, произнес такие речи: «Что за человек ты будешь, что за муж ты, бедолага, 135 лишь слегка красивей смерти, мертвеца чуть-чуть пригожей». Мужичок из моря молвил, из волны герой ответил: «Я из тех героев буду, 140 муж из племени морского, что пришел твой дуб повергнуть, древо хрупкое порушить». Вековечный Вяйнямёйнен произнес слова такие: 145 «Вряд ли создан ты для дела, вряд ли создан, вряд ли скроен, чтобы дуб большой повергнуть, древо страшное порушить». Только вымолвил словечко, 150 посмотрел еще разочек, видит — муж преобразился, обновился, изменился — ноги в землю упирались, голова касалась тучи, 155 борода к коленям свисла, волосы до пят спустились, шириной в сажень межглазье, шириной в сажень штанина, полторы — в коленном сгибе, 160 в пояснице — две сажени. Оселком топор шлифует, лезвие секиры точит, жало трет шестью камнями, острие — семью брусками. 165 Он пружинисто шагает, легкой поступью ступает, хлопают порты от ветра, развеваются штанины. Сделал шаг, как будто прыгнул, 170 на песок ступил сыпучий, сделал два, поставил ногу на коричневую почву, в третий раз шагнул и тут же стал у огненного дуба. 175 Топором по дубу стукнул, острым лезвием ударил, раз ударил, два ударил, вот и в третий замахнулся: из железа хлещет пламя, 180 бьет огонь из корня дуба, от ударов дуб кренится, гнется чертова ракита. Вот от третьего удара дуб могучий повалился, 185 наземь рухнула ракита, стовершинная свалилась. Дуб упал к востоку комлем, к западу пролег вершиной, кроной к югу развернулся, 190 к северу — ветвями всеми. Тот, кто ветку взял у дуба, наделен был вечным счастьем, тот, кто отломил вершину, приобщился к вечным чарам, 195 кто у дуба лист отрезал, овладел любовью вечной. Щепки, что летели с дуба, крошки — с острия секиры на морскую гладь упали, 200 на широкие просторы, их качал на волнах ветер, зыбь морская колыхала на хребте морском ладьями, на волне крутой судами. 205 Щепки в Похьелу пригнало. Маленькая дева Похьи там свои платки стирала, полоскала одеянья в море на прибрежном камне, 210 на краю косы далекой. Увидала щепку в море, в короб щепку положила, принесла на двор в плетенке, к дому в кошеле закрытом, 215 чтобы стрел колдун наделал, острых копий наготовил. Лишь свалился дуб огромный, злое дерево упало, сразу солнце засветило, 220 заблестел на небе месяц, тучи в небе побежали, радуга дугой согнулась над далеким мглистым мысом, над туманным островочком. 225 Стали тут боры стройнее, начал лес расти быстрее, зашумели травы, листья, птицы в кронах зазвенели, на ветвях дрозды запели, 230 громче прочих птиц — кукушка. Ягодники появились, золотых цветов поляны, травы разные возникли, вышли разные растенья. 235 Лишь ячмень не прорастает, драгоценный злак не всходит. Вот уж старый Вяйнямёйнен, думу думая, шагает краем синего залива, 240 берегом воды обширной, здесь он шесть находит зерен, семь семян он поднимает, с берега того морского, с мелкого того песочка, 245 в кунью сумочку их прячет, в шкурку с ножки белки летней. Засевать принялся землю, рассыпать зерно на поле рядом с Калевы[30] колодцем, 250 на краю поляны Осмо[31]. Так протенькала синица: «Не взойдет ячмень у Осмо, Калевы овес не встанет, коли почву не расчистишь, 255 для пожога лес не свалишь, не спалишь огнем подсеку[32]». Вековечный Вяйнямёйнен попросил сковать секиру, вырубил пожог просторный, 260 преогромную подсеку, свел красивые деревья. Лишь березоньку оставил, где бы птицы отдыхали, где б кукушка куковала. 265 Прилетел орел небесный — пересек простор воздушный, прилетел узнать, в чем дело: для чего стоять осталась эта стройная береза, 270 дерево породы славной? Молвил старый Вяйнямёйнен: «Для того стоять осталась, чтобы птицы отдыхали, чтобы мог орел садиться». 275 Так сказал орел небесный: «Хорошо ты это сделал, что березоньку оставил, дерево породы славной, где бы птички отдыхали, 280 где б сидеть удобно было». Тут пернатый выбил пламя, огненную искру высек. Си́верик[33] зажег подсеку, распалил восточный ветер, 285 всю дотла спалил подсеку, превратил деревья в пепел. Тут уж старый Вяйнямёйнен шесть отыскивает зерен, семь семян в своем кисете, 290 в сумочке из куньей шкурки, в кошельке из ножки белки, в горностаевом мешочке. Засевать пошел он землю, рассыпать на почву семя, 295 сам сказал слова такие: «Сею семя, рассеваю, сыплю через божьи пальцы, всемогущего ладони на удобренную почву, 300 плодородную поляну. Ты, владычица поляны[34], почвы славная хозяйка, землю побуди работать, почвы мощь заставь трудиться, 305 у земли в достатке силы, что вовеки не иссякнет, если дочери природы добротой не оскудеют. Пробудись от сна, землица, 310 божий луг, очнись от дремы, поднимай из недр побеги, стебли укрепляй растений, тыщами гони побеги, сотнями толкай колосья 315 на моих полях, посевах, за мои труды-заботы! Ой ты, Укко, бог верховный, ты родитель наш небесный, облаков седых властитель, 320 повелитель туч небесных. Собери совет на тучах, сходку в солнечном сиянье, подними с востока тучу, с юго-запада вторую, 325 облаков гряду с заката, с юга много туч дождливых, дождь пролей из туч на землю, медом брызни на посевы, на зеленые побеги, 330 прорастающие шумно!» И тогда верховный Укко, облаков седых властитель, свой совет собрал на тучах, сходку в солнечном сиянье. 335 Поднял облако с востока, с юго-запада второе, облако привел с заката, с юга — много туч дождливых, облака сложил боками, 340 совместил краями тучи, пролил их дождем на землю, медом брызнул на посевы, на зеленые побеги, прорастающие шумно. 345 Вот поднялся всход остистый, вышел стебель серебристый из земли, из мягкой почвы, вспаханной искусно Вяйно. Через день ли, два денечка, 350 даже после третьей ночи, по прошествии недели вековечный Вяйнямёйнен свой посев пошел проведать, свою ниву, свою пашню, 355 осмотреть свою работу. Поднялся ячмень на славу — в шесть сторон торчат колосья, три узла на каждом стебле. Вековечный Вяйнямёйнен 360 смотрит, ниву озирает. Тут весенняя кукушка увидала ту березу: «Почему стоять осталась в поле стройная береза?» 365 Молвит старый Вяйнямёйнен: «Потому стоять осталась в поле стройная береза, чтоб на ней ты куковала. Покукуй ты нам, кукушка, 370 птица с грудью золотистой, с серебристой грудью птаха, с оловянною — певунья. Утром пой, кукуй под вечер, Позвени еще и в полдень, 375 чтобы стал наш край прекрасней, чтоб леса милее стали, берега — богаче дичью плодородней — наши нивы.» Песнь третья Вяйнямёйнен копит знания и становится известным, стихи 1-20. — Йовкахайнен отправляется в путь, чтобы победить его в знаниях, но, проиграв состязание, требует поединка на мечах. Вяйнямёйнен, разозленный, заклятьями загоняет Йовкахайнена в болото, с. 21–330. — Йовкахайнен перепугался и после многих обещаний предлагает Вяйнямёйнену в супруги свою сестру. Довольный Вяйнямёйнен вызволяет его из болота, с. 331–476. — Йовкахайнен, пригорюнившись, отправляется домой и рассказывает матери, какая неудача его постигла в пути, с. 477–524. — Мать приходит в восторг, узнав о том, что Вяйнямёйнен будет ее зятем. Однако дочь эта новость очень огорчает, и она начинает плакать, с. 525–580. Вековечный Вяйнямёйнен время жизни коротает в Вяйнёле своей прекрасной, в Калевале вересковой, 5 песни Вяйно распевает, распевает, заклинает. Дни поет без перерыва, ночи все — без передышки, древние поет он песни, 10 изначальные заклятья, их не все герои знают, их не каждый понимает на исходе этой жизни, в убывающее время. 15 Далеко несутся вести, слух расходится повсюду о чудесном пенье мужа, о большом искусстве Вяйно. Донеслись до юга вести, 20 Похьелы молва достигла. Как-то юный Йовкахайнен, худощавый Лаппалайнен[35], будучи в гостях однажды, странную услышал новость, 25 будто песни есть получше, заклинанья — поискусней в рощах Вяйнёлы прекрасной, в Калевале вересковой, лучше тех, что знал он раньше, 30 от отца когда-то слышал. В нем обида зародилась, злая зависть разгорелась, оттого, что Вяйнямёйнен был певцом намного лучше. 35 К матушке своей спешит он, к батюшке идет родному, говорит, что в путь собрался, что поехать он решился к избам Вяйнёлы суровой 40 с Вяйно в пенье состязаться. Запрещал отец сыночку, сыну мать не разрешала ехать к Вяйнёлы жилищам, с Вяйно в пенье состязаться: 45 «Там тебя заклятьем кинут, заклинанием забросят: лбом — в сугробы, ртом — в порошу, пальцами — в крутую стужу, так, что и рукой не двинешь, 50 шевельнуть ногой не сможешь». Молвил юный Йовкахайнен: «Знания отца прекрасны, мудрость матери прекрасней, лучше всех своя наука. 55 Если захочу сравняться, стать с мужами вровень в пенье, сам певца я очарую, сам словами околдую, первого певца на свете 60 сделаю певцом последним, обувь вырублю из камня, сотворю порты из теса, камень на груди повешу, положу плиту на плечи, 65 дам из камня рукавицы, на голову — шлем из камня». В путь собрался, не послушав. Мерина из стойла вывел, изрыгающего пламя, 70 высекающего искры. Огненного впряг он в сани, в расписные, золотые, в сани добрые уселся, разместился поудобней, 75 вицею коня ударил, хлыстиком хлестнул жемчужным. Потрусил неспешно мерин, побежал неторопливо. Едет, катит Йовкахайнен, 80 едет день, второй несется, едет он уже и третий. Вот на третий день поездки к Вяйнёлы межам приехал, к Калевале вересковой. 85 Старый вещий Вяйнямёйнен, вековечный заклинатель, сам в дороге находился, отмерял свой путь неспешно среди Вяйнёлы прекрасной, 90 Калевалы вересковой. Ехал юный Йовкахайнен, мчался он навстречу Вяйно. Тут с оглоблею оглобля, гуж с гужом перехлестнулись, 95 с хомутом хомут столкнулись, стукнулись концами дуги. Вот сидят мужи в раздумье, вот гадают, размышляют. Из дуги вода сочится, 100 пар струится из оглобли. Спрашивает старый Вяйно: «Ты такой откуда будешь, что неловко наезжаешь, налетаешь неуклюже? 105 Ты хомут мне разворотишь, ты мне дуги раскромсаешь, сани жалкие сломаешь, исковеркаешь кошёвку[36]». Вот тогда-то Йовкахайнен 110 слово молвил, так ответил: «Пред тобою — юный Йовко. Сам ты из какого рода, из какого дома будешь, жалкий, из каких людишек?» 115 Вековечный Вяйнямёйнен тут уж имя называет, сам при этом добавляет: «Раз ты юный Йовкахайнен, должен ты посторониться. 120 Ты меня ведь помоложе!» Вот тогда-то Йовкахайнен слово молвил, так заметил: «Что там молодость мужчины, молодость ли, старость мужа! 125 У кого познаний больше, у кого получше память, тот останется на месте, пусть другой дает дорогу. Раз ты старый Вяйнямёйнен, 130 рунопевец вековечный, будем в слове состязаться, посоперничаем в пенье, испытаем-ка друг друга. Чья возьмет, давай посмотрим». 135 Вековечный Вяйнямёйнен так ответил, так промолвил: «Ну какой я песнопевец, ну какой я заклинатель, если жизнь свою я прожил 140 только на полянах здешних, на межах полей родимых, слушал песнь родной кукушки. Только все-таки, но все же дай моим ушам услышать, 145 что всего верней ты знаешь, лучше прочих понимаешь?» Молвил юный Йовкахайнен: «Кое-что, конечно, знаю. Вот что мне всего яснее, 150 что всего точней известно: дымоход есть в крыше дома, у печи чело над устьем. Хорошо в воде тюленю, псу барахтаться морскому: 155 семга вкусная — под боком, рядышком — сиги в избытке. У сигов поляны гладки, ровны потолки у семги. Нерестится щука в стужу, 160 пасть слюнявая — в морозы. Робок окунь крутогорбый — осенью живет в глубинах, летом на мели играет, плещется на мелководье. 165 Если этих знаний мало, знаю кое-что другое, ведаю дела важнее: Север на оленях пашет, пашет Юг на кобылицах, 170 Лаппи — на быках матерых. Бес-горы деревья знаю, сосны Чертова утеса. Высоки деревья эти, мощны сосны преисподней. 175 Есть три грозных водопада, есть три озера огромных, три вершины есть высоких под воздушным этим сводом, в Хяме есть падун Гремучий, 180 в Карьяле[37] порог есть Катра. Нет проплывших через Вуоксу[38], Иматру[39] перешагнувших». Молвил старый Вяйнямёйнен: «Детский опыт, память бабья, 185 но не мужа с бородою, не женатого героя! Изложи вещей истоки, изначальные познанья!» Молвил юный Йовкахайнен, 190 так сказал он, так ответил: «Знаю я синиц начало: из породы птиц — синица, из семейства змей — гадюка, ерш — из рыбьей родословной. 195 Знаю, что железо хрупко, черноземы Похьи — кислы, кипяток нещадно жжется и ожог огня опасен. Мазь первейшая — водица, 200 пена — лучшая примочка. Бог был первый заклинатель, Юмала был первый лекарь. Из горы — воды начало, в небе — пламени рожденье, 205 в ржавчине — исток железа, в скалах гор — начало меди. Кочка старше прочей суши, ива старше всех деревьев, первый дом — навес сосновый, 210 черепок — котла начало». Вековечный Вяйнямёйнен тут сказал слова такие: «Помнишь ли еще хоть что-то или вздор ты свой окончил?» 215 Молвил юный Йовкахайнен: «Я еще немало знаю. Времена такие помню, как распахивал я море, делал в море углубленья, 220 ямы вскапывал для рыбы, углублял глубины моря, наливал водой озера, складывал в холмы каменья, стаскивал утесы в горы. 225 Был шестым к тому ж героем, был седьмым я человеком среди тех, кто землю делал: строил этот мир прекрасный, кто опоры неба ставил, 230 свод небесный нес на место, месяц поднимал на небо, помогал поставить солнце, кто Медведицу развесил, звездами усыпал небо». 235 Молвил старый Вяйнямёйнен: «Говоришь ты здесь неправду. Не было тебя при этом, как распахивали море, вскапывали дно морское, 240 вырывали рыбам тони, бездну моря углубляли, воду в ламбушки вливали, воздвигали гор вершины, скалы складывали в горы. 245 О тебе совсем не знали, не слыхали, не видали среди тех, кто землю делал, строил этот мир прекрасный, кто опоры неба ставил, 250 нес на место свод небесный, месяц поднимал на небо, помогал поставить солнце, кто Медведицу развесил, звездами усыпал небо». 255 Вот тогда-то Йовкахайнен вымолвил слова такие: «Коль познаний маловато, призову свой меч на помощь. Ой ты, старый Вяйнямёйнен, 260 ты, хвастливый песнопевец, что ж, давай мечи померим, на длину клинков посмотрим». Молвил старый Вяйнямёйнен: «Не страшны твои угрозы, 265 ни мечи твои, ни знанья, ни стремленья, ни хотенья. Только все-таки, но все же ни за что с тобой не стану измерять мечей, несчастный, 270 на клинки смотреть, ничтожный». Тут уж юный Йовкахайнен рот скривил, набычил шею, злобно бороду подергал, вымолвил слова такие: 275 «Я того, кто не согласен, кто мечей не хочет мерить, превращу в свинью заклятьем, в борова с поганым рылом. Расшвыряю всех героев, 280 тех налево, тех направо, загоню в навоз коровий, втисну в самый угол хлева!» Прогневился Вяйнямёйнен, прогневился, застыдился, 285 сам тогда он петь принялся, начал заклинать искусно. Это был не детский лепет, детский лепет, бабьи песни, это были песни мужа. 290 Дети не поют такого, юноши — лишь половина, женихи — лишь каждый третий на исходе этой жизни в убывающее время. 295 Пел заклятья Вяйнямёйнен: колыхались воды, земли, горы медные дрожали, лопались от пенья скалы, надвое рвались утесы, 300 камни трещины давали. Одолел лапландца песней: на дугу напел побеги, на хомут — кустарник ивы, на концы гужей — ракиту, 305 сани с бортом золоченым сделал в озере корягой, кнут с жемчужными узлами превратил в тростник прибрежный, обратил коня гнедого 310 в глыбу камня у порога, в молнию — клинок героя с золотою рукояткой, самострел с узором тонким — в радугу над водной гладью, 315 стрелы с ярким опереньем — в стаю ястребов летящих, вислоухую собаку — в камень, из земли торчащий, шапку с головы героя — 320 в грозовую тучу в небе. Превратил он рукавицы в листья лилий на озерке, обратил зипун суконный в облако на синем небе, 325 кушачок его туманный — в Млечный Путь на небосводе. Йовкахайнен сам был загнан аж до пояса в болото, до груди — в сырую пожню, 330 до подмышек — в грунт песчаный. Тут уж юный Йовкахайнен и почувствовал, и понял, что и вправду оказался, что на деле очутился 335 в состязании серьезном с Вяйнямёйненом могучим. Пробует ногою двинуть — вытащить ноги не может. Пробует поднять другую — 340 держит каменный ботинок. Тут уж юный Йовкахайнен чувствует: беда приходит, злое лихо наступает. Так сказал он, так промолвил: 345 «Ой ты, умный Вяйнямёйнен, вековечный заклинатель, поверни слова святые, забери назад заклятья, вызволи меня из лиха, 350 выйти дай из затрудненья. Положу большую плату, дам тебе великий выкуп». Молвил старый Вяйнямёйнен: «Что же мне пообещаешь, 355 коль верну свои заклятья, отменю слова святые, вызволю тебя из лиха, выйти дам из затрудненья?» Молвил юный Йовкахайнен: 360 «Два имею добрых лука, два прекрасных самострела, сильно бьет один по цели, лук другой стреляет метко. Взять из них любой ты можешь». 365 Молвил старый Вяйнямёйнен: «Что твои мне луки, жалкий? Для чего чужие дуги? Луки я свои имею, у стены стоят у каждой, 370 на колках висят по стенам, в лес уходят без хозяев, без героев — на охоту!» Йовкахайнена заклятьем погрузил еще поглубже. 375 Молвил юный Йовкахайнен: «Две имею добрых лодки, парусника два прекрасных, первый легок в состязанье, челн другой хорош для грузов. 380 Взять из них любой ты можешь». Молвил старый Вяйнямёйнен: «Для чего твои мне лодки, для чего челны чужие? Лодки я свои имею, 385 корабли — у всех причалов, на любом заливе — лодки. Те устойчивы на волнах, эти ходят против ветра». Йовкахайнена заклятьем 390 погрузил еще поглубже. Молвил юный Йовкахайнен: «Двух коней имею добрых, двух жеребчиков отменных, первый конь прекрасен в беге, 395 конь другой хорош в упряжке. Взять из них любого можешь». Молвил старый Вяйнямёйнен: «Для чего твои мне кони, белоногие созданья? 400 Я своих коней имею. Те привязаны у яслей, эти — без узды в загонах, спины гладкие лоснятся, словно ламбушки, — на крупах». 405 Йовкахайнена заклятьем погрузил еще поглубже. Молвил юный Йовкахайнен: «Ой ты, умный Вяйнямёйнен, отмени слова святые, 410 поверни назад заклятья, шапку золота отмерю, меру серебра отсыплю, то, что взял отец в сраженьях, на войне родитель до́был». 415 Молвил старый Вяйнямёйнен: «Что мне серебро чужое, золото твое, паршивец! Это все я сам имею, все наполнены амбары, 420 все загружены корзины золотом, как месяц, старым, серебром, как солнце, древним». Йовкахайнена заклятьем погрузил еще поглубже. 425 Молвил юный Йовкахайнен: «Ой ты, умный Вяйнямёйнен, вызволи меня отсюда, дай избавиться от лиха! Все свои отдам я скирды, 430 все распаханные нивы за одно свое спасенье, избавление от лиха». Молвил старый Вяйнямёйнен: «Не нужны твои ни скирды, 435 ни распаханные нивы. Я свои поля имею: в каждой стороне по полю, в каждом поле — скирды хлеба. Мне свои поля дороже, 440 скирды мне свои милее». Йовкахайнена заклятьем погрузил еще поглубже. Тут уж юный Йовкахайнен оробел вконец, несчастный, 445 в топь уйдя до подбородка, бородой — в гнилую тину, ртом — в болото, в моховину, за бревно держась зубами. Молвил юный Йовкахайнен: 450 «Ой ты, умный Вяйнямёйнен, вековечный заклинатель, поверни назад заклятье, сохрани мне жизнь, бедняге, отпусти скорей отсюда — 455 уж теченьем ногу тянет, уж глаза песчинки режут. Коль вернешь назад заклятья, коль свой заговор отменишь, дам тебе сестрицу Айно[40], 460 милой матери дочурку, убирать твое жилище, подметать полы в хоромах, полоскать твою посуду, грязные стирать одежды, 465 ткать накидки золотые, выпекать медовый хлебец». То-то старый Вяйнямёйнен подобрел, развеселился, ведь девица Йовкахайнен 470 станет старому опорой. Сел на камень песнопенья, на скалу отрады вечной, пел мгновенье, пел другое, пел уже мгновенье третье: 475 повернул назад заклятья, взял обратно наважденье — вылез юный Йовкахайнен: скулы поднял из болота, подбородок — из трясины, 480 конь опять возник из камня, сани — из гнилой коряги, кнут — из тонкой камышинки. Сел в повозку Йовкахайнен, опустился на сиденье, 485 в путь отправился, нахмурясь, сильно сердцем опечалясь, едет к матушке родимой, едет к батюшке родному. Быстро едет, поспешает. 490 Подкатил чудно к жилищу: сани поломал о ригу, о крыльцо сломал оглобли. Мать сыночка порицала, упрекал отец родимый: 495 «Поломал нарочно сани, с умыслом разнес оглобли. Что же ты так глупо едешь, бестолково так несешься?» Тут уж юный Йовкахайнен 500 прослезился, опечалясь, пригорюнился, поникнул, шапку на глаза надвинул, губы стиснул от обиды, нос невесело повесил. 505 Мать ему тогда сказала, ласково его спросила: «Отчего, сыночек, плачешь, в юности рожденный, тужишь, губы стиснул от обиды, 510 нос невесело повесил?» Молвил юный Йовкахайнен: «Ой ты, матушка родная! Есть теперь на то причина, повод для того серьезный, 515 есть причина горько плакать, повод — сетовать печально. Буду целый век свой плакать, горевать всю жизнь я стану. Отдал я сестрицу Айно, 520 доченьку твою просватал Вяйнямёйнену в супруги, в суженые — песнопевцу, чтоб защитой стала старцу, мужу дряхлому — опорой». 525 Мать свела свои ладони, руку об руку потерла, молвила слова такие: «Не горюй ты, мой сыночек, сокрушаться нет причины, 530 нет предлога убиваться: я всю жизнь того хотела, весь свой век о том мечтала, чтоб иметь в роду героя, мужа славного в семействе, 535 чтобы зятем стал мне Вяйно, свойственником — рунопевец». Йовкахайнена сестрица обливается слезами, день рыдает, два рыдает, 540 на крыльце ничком стенает от большой своей печали, от кручинушки великой. Молвит мать такое слово: «Что, единственная, плачешь? 545 К знатному уходишь мужу, уезжаешь в дом высокий, знай сиди перед окошком, знай воркуй себе на лавке!» Молвит дочь слова такие: 550 «Ой ты, матушка родная, есть о чем мне сокрушаться: по косе красивой плачу, по кудрям своим прекрасным, по густым и мягким прядям. 555 Мне их в юности упрячут, в молодости их укроют. Стану век свой сокрушаться по теплу родного солнца, волшебству луны прекрасной, 560 красоте земли родимой, коль придется их оставить, в пору юную покинуть у окна отца родного, у ворот родного брата». 565 Так девице мать сказала, старшая проговорила: «Глупая, напрасно плачешь, зря, несчастная, стенаешь. Нет причины для печали, 570 нет предлога для заботы. Божье солнышко сияет и в других краях на свете — не у двери братца только, не у окон лишь отцовских. 575 Есть ведь ягодки на горках, на полянах — земляничка для тебя, моя бедняжка, и в других краях далеких — не на землях лишь отцовских, 580 не на братней боровине». Песнь четвертая Вяйнямёйнен встречается с сестрой Йовкахайнена, когда она ломает веники в лесу, и просит девушку стать его супругой, стихи 1-30. Та в слезах бежит домой и рассказывает матери о случившемся, с. 31–116. — Мать советует ей не печалиться, а наоборот, радоваться и носить красивые наряды, с. 117–188. — Девушка все плачет, говорит, что не желает стать супругой вековечного старца, с. 189–254. — Глубоко опечаленная, она оказалась в дремучем лесу, заблудилась и вышла на незнакомый берег моря, хотела искупаться и утонула, с. 255–370. — Дни и ночи плачет мать о своей утонувшей дочери, с. 371–518. Айно, дева молодая, Йовкахайнена сестрица, в лес за вениками вышла, за пушистыми — в березник. 5 Батюшке связала веник, матушке второй связала, приготовила и третий своему красавцу брату. Путь домой уже держала, 10 сквозь ольшаник поспешала. Шел навстречу Вяйнямёйнен, девушку приметил в роще, юную в нарядной юбке. Так сказал он, так промолвил: 15 «Не для каждого, девица, для меня лишь, молодая, надевай на шею бусы, надевай нательный крестик, заплетай красиво косу, 20 ленточку вплетай из шелка». Говорит ему девица: «Для тебя ли, для другого я носить не стану бусы, ленточку вплетать из шелка. 25 Не хочу заморских платьев, мне пшеничный хлеб не нужен! Обойдусь простой одеждой, ломтиком ржаного хлеба у отца в родимом доме, 30 рядом с матушкой родною!» Сорвала с груди свой крестик, сдернула колечки с пальца, бросила на землю бусы, красную со лба повязку 35 отдала земле на пользу, бросила на благо роще. Поспешила к дому, плача, на отцовский двор — стеная. У окна отец трудился, 40 вырезая топорище: «Что ты плачешь, дочь родная, дочь родная, молодая?» «Есть причина деве плакать, повод — сокрушаться юной. 45 Потому, отец мой, плачу, плачу я и сокрушаюсь: крест с груди моей сорвался, с опояски — украшенье, крест серебряный нагрудный, 50 медные мои подвески». У калитки брат трудился, для дуги тесал лесину: «Что, сестра родная, плачешь, что рыдаешь, молодая?» 55 «Есть причина деве плакать, повод — сокрушаться юной. Потому, мой братец, плачу, плачу я и сокрушаюсь: с пальца сорвалось колечко, 60 с шеи бусы раскатились, то колечко золотое, те серебряные бусы». В уголке крыльца сестрица золотой вязала пояс: 65 «Что, сестра родная, плачешь, что рыдаешь, молодая?» «Есть причина деве плакать, повод — сокрушаться юной. Потому, сестрица, плачу, 70 плачу я и сокрушаюсь: золото с бровей упало, серебро с кудрей скатилось, синий шелк скользнул с надлобья, красный — с головы сорвался». 75 Мать на лесенке амбара сливки с молока снимала: «Что ты плачешь, дочь родная, дочь родная, молодая?» «Ой ты, мать моя, старушка, 80 ой, пестунья дорогая! Есть причина деве плакать, повод — сокрушаться юной. Мать моя, затем я плачу, плачу я и сокрушаюсь: 85 в лес за вениками вышла, за пушистыми — в березник, батюшке связала веник, матушке второй связала, приготовила и третий 90 своему красавцу брату. Путь уже домой держала, сквозь ольшаник поспешала. Осмойнен в ложбинке встретил, Калевайнен — на пожоге: 95 «Не для каждого, девица, для меня лишь, молодая, надевай на шею бусы, надевай нательный крестик, заплетай красиво косу, 100 ленточку вплетай из шелка!» Сорвала с груди свой крестик, бусы с шеи раскатила, ленту синюю с височков, красную со лба повязку 105 отдала земле на пользу, сбросила на благо роще, молвила слова такие: «Для тебя ли, для другого я носить не стану бусы, 110 ленточку вплетать из шелка. Не хочу заморских платьев, мне пшеничный хлеб не нужен. Обойдусь простой одеждой, ломтиком ржаного хлеба 115 у отца в родимом доме, рядом с матушкой родною!» Мать слова такие молвит, дочке говорит родная: «Не горюй, моя дочурка, 120 первенец мой, не печалься! Год питайся чистым маслом — станешь ты других бойчее, на другой — свинину кушай, — станешь ты других проворней, 125 в третий — блинчики на сливках, — станешь ты других красивей. Ты пойди на холм к амбарам, отвори амбар получше. Там на коробе есть короб, 130 есть шкатулка на шкатулке. Распахни ты лучший короб, крышку подними с узором[41], там найдешь семь синих юбок, шесть обвязок золоченых. 135 Соткала их дева Солнца, дева Месяца связала. Помню, в годы молодые, в дни далекие девичьи в лес по ягоды ходила, 140 за малиною под горку: там ткала их дева Солнца, там пряла Луны девица на опушке синей чащи, на краю любовной рощи. 145 Я приблизилась тихонько, подступила осторожно, стала спрашивать любезно, начала просить покорно: серебра у девы Солнца, 150 золота у девы Лунной для меня, никчемной девы, для просящего ребенка! Поднесла мне дева Солнца, дева Месяца дала мне 155 золота — на лоб навесить, серебра — украсить брови. Я домой пришла цветочком, радостью — на двор отцовский. День носила, два носила, 160 разбросала все на третий: золото со лба стряхнула, серебро — с бровей прекрасных, унесла в амбар на горку, положила их под крышку. 165 Там они лежать остались, с той поры их не видала. Лоб стяни ты этим шелком, золото возьми на брови, бусы звонкие — на шею, 170 золотой надень свой крестик, полотняную сорочку, сверх нее надень льняную, сарафан надень суконный, шелковый кушак — на пояс, 175 на ноги — чулки из шелка, ке́нги[42] — из узорной кожи. Заплети красиво косу, лентой прихвати из шелка. Подбери к запястьям кольца, 180 к пальцам — перстни золотые. Приходи домой обратно, возвращайся из амбара всей семье своей на радость, близким людям — на усладу: 185 как цветочек, по лужочку, как малинка, по тропинке. Будешь ты стройней, чем раньше, будешь прежнего красивей». Так родимая сказала, 190 дочке так проговорила. Не послушалась девица, слову матери не вняла. Вышла из дому, рыдая, по двору пошла, стеная, 195 говорит слова такие, речь такую произносит: «Каковы счастливых думы, каковы беспечных мысли? Таковы счастливых думы, 200 таковы беспечных мысли — как волнение на море, словно плеск воды в корыте. Каковы несчастных думы, мысли уточки бездольной? 205 Таковы несчастных думы, мысли уточки бездольной — как сугроб весной под горкой, как вода на дне колодца. Очень часто мои думы, 210 часто мысли девы слабой по увядшим травам бродят, в молодом леске плутают, по лугам-лужайкам кружат, по кустарникам блуждают 215 дегтя черного чернее, темной копоти темнее. Мне б намного лучше было, лучше было бы, наверно, не рождаться, не являться, 220 взрослою не становиться, доживать до дней печальных в этом мире невеселом. Коль угасла б шестидневной, сгинула бы восьмидневной, 225 мне б немного надо было: полотна один вершочек, крохотный клочок землицы, материнских слез немножко, слез отцовских чуть поменьше, 230 ни одной слезинки брата». День рыдала, два рыдала. Снова мать ее спросила: «Что ты плачешь, дочь-бедняжка, что, несчастная, рыдаешь?» 235 «Потому, бедняжка, плачу, горемычная, рыдаю, что меня не пожалела, отдала меня, малютку, быть опорою для старца, 240 быть для дряхлого забавой, для дрожащего — поддержкой, для запечника — защитой. Лучше бы ты приказала под глубокими волнами 245 быть морским сигам сестренкой, быть сестрой подводным рыбам. Лучше в море оставаться, под морскими жить волнами, быть морским сигам сестренкой, 250 быть сестрой подводным рыбам, чем опорой быть для старца, для дрожащего — поддержкой. Он за свой чулок запнется, о любой сучок споткнется». 255 Тут она пошла на горку, тут в амбар она вступила, распахнула лучший короб, крышку подняла с узором, шесть нашла там опоясок, 260 семь сыскала синих юбок, юбки все она надела, затянула стан красивый, золото на лоб надела, серебро — себе на пряди, 265 синим шелком лоб стянула, голову — тесьмою красной. Вот отправилась в дорогу, через поле, вдоль второго, шла по землям, по болотам, 270 по лесам шагала темным. Песню дева напевала, напевала, говорила: «Что-то тягостно на сердце, ломит голову бедняжке, 275 хоть заныло бы сильнее, заломило бы страшнее, чтоб угасла я, бедняжка, чтоб, несчастная, скончалась от больших моих печалей, 280 от забот моих великих. Верно, время наступило этот белый свет покинуть, в Маналу[43] уйти мне время, в Туонелу[44] уйти навечно. 285 Батюшка мой не заплачет, матушка не огорчится, всхлипывать сестра не будет, брат ревмя реветь не станет, хоть бы в воду я упала, 290 к рыбам в море провалилась, глубоко ушла под волны, в тину черную морскую. День шагала, два шагала, наконец уже на третий 295 девушка пришла на море, низкий берег тростниковый. Тут девицу ночь настигла, темнота ее застала. Вечер здесь она рыдала, 300 до рассвета горевала, на морском прибрежном камне, на конце губы́[45] широкой. Ранним утром, спозаранок, глянула на кончик мыса: 305 на мысу три девы было, девушки купались в море, Айно к ним идет четвертой, гибкой веточкою — пятой, юбку сбросила на иву, 310 сарафан — на ветвь осины, на земле чулки сложила, на прибрежном камне — кенги, бусы — на песке прибрежном, кольца — на прибрежной гальке. 315 Был в воде утес узорный, золотом сверкавший камень. До утеса плыть решила, на скалу присесть хотела. Доплыла до камня дева, 320 взобралась затем на камень, на скале морской уселась, на сверкающем утесе — камень в море погрузился, в глубину ушел морскую, 325 с ним на дно ушла девица, со скалою вместе — Айно. Так вот курочка погибла, так вот сгинула бедняжка. Говорила, умирая, 330 утопая, рассказала: «Я пошла купаться в море, доплыла я до утеса. Тут я, курочка, скончалась, приняла погибель, пташка. 335 Пусть мой батюшка вовеки никогда на этом свете рыбы на море не ловит, не берет из этих глубей! Я на берег шла умыться, 340 шла на море поплескаться. Тут я, курочка, скончалась, приняла погибель, пташка. Матушка пускай вовеки никогда на этом свете 345 не берет воды для теста из родимого залива! Я на берег шла купаться, я на море шла плескаться. Тут я, курочка, пропала, 350 приняла погибель, пташка! Пусть вовеки брат родимый никогда на этом свете не поит коня из моря, в этом месте — боевого! 355 Я на берег шла купаться, на море пришла плескаться. Тут я, курочка, пропала, приняла погибель, пташка. Пусть сестра моя вовеки 360 никогда на этом свете не приходит умываться здесь на пристани родимой: сколько есть водицы в море — столько в нем девичьей крови, 365 сколько в этом море рыбы — столько в нем меня, несчастной, сколько тростника вдоль моря — столько здесь костей бедняжки, сколько водорослей в море — 370 столько в нем волос девичьих». То была кончина девы, гибель курочки красивой. Кто же весточку доставит, кто гонцом надежным будет 375 в знаменитый дом девицы, в то красивое жилище? Может быть, послать медведя вестником молвы печальной? Из него гонец не вышел, 380 он застрял в коровьем стаде. Кто же весточку доставит, кто гонцом надежным будет в знаменитый дом девицы, в то прекрасное жилище? 385 Может быть, отправить волка вестником молвы печальной? Не донес и волк известий: он застрял в овечьем стаде. Кто же весточку доставит, 390 кто гонцом надежным будет в знаменитый дом девицы, в то прекрасное жилище? Может быть, отправить ли́са вестником молвы печальной? 395 Не донес и лис известий: он застрял в гусиной стае. Кто ж вестей посланцем будет, вестником молвы печальной в знаменитый дом девицы, 400 в то прекрасное жилище? Может быть, отправить зайца вестником молвы печальной?! Заяц так промолвил твердо: «Слову данному я верен!» 405 Побежал, помчался заяц, лопоухий вскок пустился, косоротый вдаль несется, кривоногий поспешает в знаменитый дом девицы, 410 в то прекрасное жилище. Подбежал к порогу бани, у порога притулился: девушек увидел в бане, веничек в руке у каждой. 415 «Что ты в суп спешишь, зайчишка, на жаровню, лупоглазый, для хозяина — на ужин, для хозяюшки — на завтрак, дочери — на полдник вкусный, 420 на обед хороший — сыну?» Лупоглазый так ответил, гордо заявил зайчишка: «Пусть является к вам Лемпо[46], чтоб в котлах вариться ваших. 425 Я пришел сюда посланцем, вестником молвы печальной: уж красавица угасла, та серебряная брошка, оловянная застежка, 430 медный поясок красивый. Дева в море погрузилась, в глубину ушла морскую, чтобы стать сигам сестренкой, быть сестрой подводным рыбам». 435 Плачет мать, услышав это, обливается слезами, горько сетует сквозь слезы, причитает сквозь стенанья: «Ой вы, женщины-бедняжки, 440 никогда в теченье жизни не укачивайте дочек, не баюкайте родимых для того, чтоб против воли замуж выдавать красавиц, 445 как баюкала я дочку, как я курочку растила!» Плачет мать, струятся слезы, катятся из глаз обильно, из очей стекают синих, 450 по щекам бегут несчастной. Катится слеза, струится, катится из глаз водица, по щекам бежит несчастной, по груди ее высокой. 455 Катится слеза, струится, катится из глаз водица, падает с груди высокой на тончайшие подолы. Катится слеза, струится, 460 катится из глаз водица, падает с подолов тонких на ее чулочек красный. Катится слеза, струится, катится из глаз водица, 465 падает с чулочков красных на ботинки золотые. Катится слеза, струится, катится из глаз водица, с золотых ее ботинок 470 под ноги, в сырую землю. Катится земле на благо, в воду льется ей на пользу. Как стекли на землю слезы, так рекою обернулись — 475 целых три реки возникло из водицы набежавшей, в голове начало взявшей, из очей ее стекавшей. Выросло в потоке каждом 480 по три огненных порога, в каждом огненном пороге по три луды появилось, на краю у луды каждой золотой поднялся холмик, 485 на вершине каждой горки по три выросло березы, наверху березы каждой — по три золотых кукушки. Три кукушки куковали. 490 Первая: «Любви!» — кукует. «Жениха!» — другая кличет. Третья: «Радости!» — желает. Что «Любви, любви» — желала, та три месяца все пела 495 девушке, не полюбившей, в море синем утонувшей. Та, что «Жениха!» — желала, та полгода куковала неудачливому свату, 500 опечаленному мужу. Та, что «Радости!» — желала, та весь век свой куковала, пела матери несчастной, до скончанья дней рыдавшей. 505 Мать девицы так сказала, пенье слушая кукушки: «Ты не слушай, мать-бедняжка, слишком долго песнь кукушки! Лишь кукушка закукует, 510 сразу сердце затоскует, из очей польются слезы, по щекам начнут струиться, покрупней семян гороха, больше зернышек бобовых, 515 век убавится на локоть, на вершок твой стан увянет, вся сама ты постареешь от весенней песни птицы». Песнь пятая Вяйнямёйнен отправляется на море, чтобы выловить сестру Йовкахайнена. Она попадается ему на удочку в облике странной рыбины, стихи 1-58. — Он собирается порезать ее на куски, но рыбина выскальзывает из рук, уходит в воду и, вынырнув, признается, кто она на самом деле, с. 59–133. — Тщетно пытается Вяйнямёйнен уговорами и снастями поймать рыбину вновь, с. 134–163. — В тяжелых думах возвращается он домой и получает от своей покойной матери совет отправиться сватать за себя деву Похьи, с. 164–241. Слух повсюду прокатился, весть далёко разлетелась: дева юная угасла, сгинула навек девица. 5 Вековечный Вяйнямёйнен пригорюнился безмерно, днем он плачет, плачет утром, вот уже и ночью плачет, что красавица погибла, 10 что навек уснула дева, сгинула в зыбучем море, под глубокою волною. Шел герой, вздыхая тяжко, сердцем маятным горюя. 15 Вот пришел на берег моря. Так сказал он, так промолвил: «Унтамо[47], свой сон поведай, расскажи свой сон, почивший, где живет семейство Ахто[48], 20 девы Велламо[49] ютятся?» Унтамо свой сон поведал, рассказал свой сон, почивший: «Там живет семейство Ахто, девы Велламо ютятся — 25 на краю косы туманной, возле мыса островного, под глубокими волнами, на придонной черной тине. Там живет семейство Ахто, 30 девы Велламо ютятся — в небольшой избушке тесной, в узкой маленькой каморке, у скалы под боком пестрым, в пазухе большого камня». 35 Тут-то старый Вяйнямёйнен подошел к своим причалам, удочки свои проверил, осмотрел и переметы. Положил крючок в мешочек, 40 ко́ванец[50] в карман упрятал, начал выгребать на лодке, прибыл к острову средь моря, на конец косы туманной, на пустынный мглистый берег. 45 Этот рыболов искусный, ловко лескою владевший, рыбу сеткой поднимавший, опускает ла́вню[51] в воду, поджидает, подсекает. 50 Медная уда трясется, нить серебряная свищет, золотой звенит шнурочек. Вот однажды днем прекрасным, спозаранок как-то утром 55 за крючок схватилась рыба, в кованец таймень вцепился. Вытащил он рыбу в лодку, положил улов на днище. Поворачивает, смотрит, 60 слово молвит, произносит: «Что за рыбина попалась? Никогда такой не видел. Для сига гладка уж больно, слишком светлая — для кумжи, 65 слишком серая — для щуки, странная — для человека, перьев нет — считаться рыбой, нет подвесок — быть девицей, пояска — быть девой моря, 70 нет ушей, чтоб стать супругой; видно, все же — это семга, окушок волны глубокой». Нож за поясом у Вяйно был с серебряною ручкой. 75 Вот свой нож он вынимает, острое берет железо, чтобы рыбину порезать, чтобы лосося разделать самому себе на завтрак, 80 на закуску в малый полдник, на обед себе обильный, на большой хороший ужин. Лосося лишь начал резать, стал пластать чудну́ю рыбу, 85 семга прыгнула в пучину, пестрая, в волне блеснула, вырвавшись из лодки красной, Вяйнямёйнена ладейки. Подняла из волн головку, 90 правое плечо — из моря на волне прибойной пятой, на шестом валу высоком, правою рукой взмахнула, ножкою мелькнула левой 95 на седьмом высоком гребне, на хребте волны девятой. Так промолвила оттуда, так промолвила, сказала: «Ой ты, старый Вяйнямёйнен, 100 я не лососем явилась, чтоб меня ножом пластали, на кусочки разрезали самому себе на завтрак, на закуску в малый полдник, 105 на обед себе обильный, на большой хороший ужин». Молвил старый Вяйнямёйнен: «Для чего же ты являлась?» «Я из моря появлялась, 110 чтобы стать твоей голубкой, вечною женою в доме, верною твоей супругой, чтоб стелить тебе постели, чтоб взбивать тебе подушки, 115 наводить в избе порядок, подметать полы в жилище, приносить огонь в избушку, раздувать в печурке пламя, выпекать большие хлебы, 120 печь медовые ковриги, подносить в кувшине пиво, для тебя готовить пищу. Не была я вовсе семгой, окунем волны глубокой — 125 молодой была девицей, Йовкахайнена сестрицей, той, о ком весь век ты грезил, той, о ком всю жизнь ты думал. Ой ты, старец бестолковый, 130 слабоумный Вяйнямёйнен, удержать меня не смог ты, деву Велламо морскую, дочь единственную Ахто». Молвил старый Вяйнямёйнен, 135 свесив голову уныло: «Йовкахайнена сестрица! Ты приди еще разочек!» Не пришла ни разу больше, никогда не появлялась: 140 повернулась, покатилась с водной глади в глубь морскую, в недра пестрого утеса, внутрь коричневого камня. Вековечный Вяйнямёйнен 145 думу думает, гадает, как тут быть и что тут делать. Невод шелковый закинул поперек и вдоль залива, вдоль пролива, вдоль другого, 150 протянул по водной глади, вдоль по лудам лососевым, водам Вяйнолы[52] прекрасной, по заливам Калевалы, по морским пучинам темным, 155 омутам большим, глубоким, Йовколы широким плесам, побережьям дальней Лаппи. Наловил немало рыбы, всякой живности подводной, 160 не сумел поймать лишь рыбки, о которой долго грезил, — девы Велламо прекрасной, дочери красивой Ахто. Тут уж старый Вяйнямёйнен, 165 свесив голову уныло, наклонив печально шапку, говорит слова такие: «Ох я, глупый, неразумный, бестолковый, горемычный, 170 был когда-то дан мне разум, был рассудок мне дарован, сердце мне дано большое, было все в былое время. Только нынче, в эту пору, 175 в этом возрасте преклонном, на исходе целой жизни мысли все перемешались, думы унеслись куда-то, все не так идет, как надо. 180 Та, о ком весь век я думал, та, кого я ждал полжизни, — дева Велламо морская, что ушла недавно в море, та, кого хотел я в жены, 185 в вечные свои супруги, — на крючок ко мне попалась, оказалась даже в лодке, я же взять не догадался, унести домой добычу, 190 отпустил обратно в море, под волну воды глубокой!» Он пошел, вздыхая тяжко, он побрел, горюя сильно, поспешил к родному дому. 195 Так сказал он, так промолвил: «Пели прежде мне кукушки, птицы радости былые, пели вечером и утром, куковали также в полдень. 200 Что же нынче не кукуют, что же смолк красивый голос? Грусть им голос надломила, извела забота песню. Потому и не кукуют, 205 не поют мои кукушки мне на радость каждый вечер, по утрам — на утешенье. Я теперь совсем не знаю, как тут быть и что мне делать, 210 как мне жить под этим небом, по земле ходить родимой. Если б мать жила на свете, в здравии была родная, мне она бы подсказала, 215 как тут быть, как удержаться, от печали не сломаться, от заботы не угаснуть в это тягостное время, в этом мрачном настроенье!» 220 Из могилы мать сказала, из-под волн проговорила: «Мать твоя жива покуда, в здравии еще родная, вот она тебе подскажет, 225 как тебе прожить на свете, от печали не сломиться, от заботы не угаснуть в это тягостное время, в этом мрачном настроенье. 230 В Похьеле бери невесту. Там красивее девицы, дочери в два раза краше, в пять и в шесть — порасторопней неуклюжих дев из Йовки, 235 глупых недотёп из Лаппи. Там сосватай, мой сыночек, лучшую из дочек Похьи, что лицом мила, пригожа, что своим прекрасна станом, 240 на ногу легка, проворна, что ловка в своих движеньях». Песнь шестая Йовкахайнен таит злобу на Вяйнямёйнена и выслеживает его на пути в Похьелу, стихи 1-78. — Он видит, как Вяйнямёйнен переезжает верхом на коне через реку, и стреляет в него, однако попадает лишь в коня, с. 79–182. — Вяйнямёйнен падает в воду, сильный ветер уносит его на морской простор, и Йовкахайнен радуется, думая, что Вяйнямёйнен спел свою последнюю песню, с. 183–234. Вековечный Вяйнямёйнен навестить решил однажды то холодное селенье, темной Похьелы деревню. 5 Взял коня под цвет соломы, цвет горохового стебля, удила засунул в зубы, обуздал свою лошадку, сам верхом на ней уселся, 10 обхватив бока ногами. Едет он, катит тихонько, путь неспешно отмеряет на коне под цвет соломы, скакуне под цвет гороха. 15 Едет Вяйнолы полями, краем Калевалы славной, конь трусит, бежит дорога, дом все дальше, цель все ближе. На морской хребет приехал, 20 на открытые просторы, сухи у коня копыта, не забрызганы лодыжки. Юный парень Йовкахайнен, худощавый Лаппалайнен, 25 злобу давнюю лелеял, гнев вынашивал и зависть к Вяйнямёйнену седому, к древнему певцу заклятий. Огненный он лук сработал, 30 выгиб лука разукрасил, сделал выгиб из железа, верх его отлил из меди, золотом весь лук отделал, серебром облагородил. 35 Тетиву где взял для лука, где добыл тугую жилу? Жилы взял у лося Хийси[53], нить льняную взял у Лемпо. Лук искусно разукрасил, 40 самострел доделал быстро. Был чудесным лук по виду, стоящим — снаряд отменный: красовался конь на ложе, по прикладу мчал жеребчик, 45 дева на дуге лежала, у курка скакал зайчишка. Целый ворох стрел наделал, кучу настрогал трехпёрых, стержни выточил из дуба, 50 острия — из пней смолистых. Только стержень дострогает, тут же стрелку оперяет перьями касаток малых, воробьиными летками. 55 Закаляет эти стрелы, укрепляет эти пики черным ядом змей ползучих, кровью гадов ядовитых. Только стрелы приготовил, 60 тетиву напряг на луке, начал ждать он старца Вяйно, мужа Сувантолы[54] вечной. Ждал все утро, ждал весь вечер, ждал однажды даже в полдень. 65 Долго ждал приезда Вяйно, долго ждал, не уставая, у окна сидел упорно, на крылечке ждал бессонно, вслушивался у прогона, 70 караулил на поляне, за спиной колчан набитый, наготове лук под мышкой. Ожидал вдали от дома, за вторым, соседним домом, 75 на мысу косы огнистой, у сигнального кострища. Ждал над огненным порогом, над стремниною священной. Вот однажды днем прекрасным, 80 как-то утром спозаранок к северу он взгляд свой бросил, посмотрел затем под солнце, точку черную приметил, что-то синее увидел: 85 «Уж не туча ли с востока, не заря ль встает с восхода?» Это не с востока туча, не заря встает с восхода — это старый Вяйнямёйнен, 90 заклинатель вековечный, в Похьелу как раз он ехал, в Пиментолу[55] направлялся, на коне под цвет соломы, скакуне под цвет гороха. 95 Тотчас юный Йовкахайнен, тощий парень Лаппалайнен, лук свой огненный хватает, самострел свой самый лучший Вяйнямёйнену на гибель, 100 на смерть мужу Сувантолы. Мать с вопросом подоспела, так родная говорила: «На кого ты лук нацелил, на кого навел железный?» 105 Так ответил Йовкахайнен, так сказал он, так промолвил: «На того я лук нацелил, на того навел железный — на погибель старцу Вяйно, 110 на смерть мужу Сувантолы. Вяйнямёйнена повергну, меткую стрелу направлю через сердце, через печень, через мышцы меж лопаток». 115 Мать стрелять не разрешала, отвращала, запрещала: «Не стреляй ты в старца Вяйно, не губи ты калевальца! Вяйно — из большого рода, 120 он к тому же мне племянник. Коли Вяйно ты повергнешь, коль застрелишь калевальца, в мире радости не станет, на земле не будет песен. 125 Радость — лучше в этом мире, песни на земле — приятней, нежели в селеньях Маны, нежели в жилищах Туони!» Йовкахайнен, юный парень, 130 призадумался немного, призадумался, помедлил — выстрелить рука велела, запретила бить другая, жилы пальцев принуждали. 135 Наконец он так промолвил, произнес слова такие: «Пусть хоть дважды сгинет радость, канет всякое веселье, пусть все песни изведутся, 140 застрелю, не испугаюсь!» Лук каленый напрягает, тянет он струну заце́пом[56], тетиву к курку подводит, заступив ногою стре́мя[57]. 145 Из колчана стержень вынул, перышко — из кисы лисьей, взял стрелу из самых быстрых, выбрал самый лучший стержень, вставил в желобок на ложе, 150 в тетиву упер льняную. Огненный свой лук он поднял к правому плечу прикладом, принял стойку боевую, в старца Вяйно лук нацелил, 155 сам сказал слова такие: «Бей, кривуля из березы, из сосны изгиб, распрямься, отпружинь, струна льняная! Коль рука нацелит ниже, 160 пусть стрела возьмет повыше, коль рука нацелит выше, пусть стрела возьмет пониже!» Спусковой крючок он тронул, выстрелил стрелою первой — 165 выше чума полетела, в небеса над головою, к дождевым умчалась тучам, к облакам бегущим взмыла. Выстрелил, не внял запрету, 170 выстрелил второй стрелою — Ниже чума полетела, в землю-мать стрела вонзилась — чуть весь мир не рухнул в Ману, холм песчаный чуть не треснул. 175 Вскоре выстрелил и третьей — угодил стрелою третьей в шею лося голубого[58]. Он сразил под вещим Вяйно жеребца, что из соломы, 180 лошадь ту, что из гороха. Ей в плечо стрела вонзилась через левую подмышку. Вековечный Вяйнямёйнен пальцами уткнулся в море, 185 в волны бухнулся руками, рухнул в пенистую бездну с шеи лося голубого, с лошаденки из гороха. Тут поднялся сильный ветер, 190 волны вздыбились на море, волны Вяйно подхватили, унесли подальше в море, на простор морской широкий, на открытое пространство. 195 Юный парень Йовкахайнен так сказал, кичась хвастливо: «Вот теперь-то, старый Вяйно, ты живым уже не сможешь никогда на этом свете, 200 никогда в подлунном мире по своим ходить полянам, боровинам Калевалы! Шесть годков теперь ты плавай, семь печальных лет качайся, 205 колыхайся восемь весен на морских просторах пенных, на волнах крутых, раздольных, шесть годков — еловой чуркой, семь годков — сосновым кряжем, 210 восемь — старою корягой!» Тут он в избу возвратился, дома мать его спросила: «Неужель убил ты Вяйно, Калевы большого сына[59]?» 215 Тут уж юный Йовкахайнен матери своей ответил: «Застрелил теперь я Вяйно, погубил я калевальца, море подметать отправил, 220 веником махать по волнам. Бросил в самую пучину, прямо в круговерть морскую, пальцами он ткнулся в воду, в волны бухнулся руками, 225 на бок повернулся в море, на спину упал на волны. Пусть его валы гоняют, пенные мотают гребни!» Мать на это отвечала: 230 «Плохо сделал ты, несчастный, что убил ты старца Вяйно, калевальца свел в могилу, мужа Сувантолы славной, красоту всей Калевалы!» 240 на ногу легка, проворна, что ловка в своих движеньях». Песнь седьмая Много дней плавает Вяйнямёйнен в открытом море. Его увидел орел и в благодарность за то, что Вяйнямёйнен оставил расти для него березу среди пожога, взял его к себе на спину и отнес к берегу Похьелы. Вяйнямёйнена подбирает хозяйка Похьелы, приводит к себе домой и хорошо с ним обходится, стихи 1-274. — Вяйнямёйнен, однако, скучает по своим краям, и хозяйка Похьелы дает обещание не только отправить его домой, но и выдать за него свою дочку, если он выкует для Похьелы сампо, с. 275–322. — Вяйнямёйнен обещает послать к ней кузнеца Илмаринена, чтобы тот выковал сампо, и получает от хозяйки Похьелы и сани, и лошадь, чтобы поехать домой, с. 323–368. Вековечный Вяйнямёйнен по морским плывет просторам; пнем качается еловым, движется сосновым кряжем, 5 по волнам шесть дней кочует, летних шесть ночей блуждает, впереди — лишь зыбь морская, позади — лишь свод небесный. Так еще провел две ночи, 10 так два дня проплавал долгих. Вот уже девятой ночью через восемь дней, пожалуй, стало тягостно бедняге, тяжело, невыносимо — 15 на ногах исчезли ногти, стерлись на руках суставы. Вот тогда-то Вяйнямёйнен произнес слова такие: «Ах, какой я разнесчастный, 20 разнесчастный, горемычный, зря родимый край покинул, прежние места оставил, чтоб в ненастье оказаться, в море день и ночь качаться, 25 чтоб меня баюкал ветер, бурные гоняли волны по открытым этим водам, по широкому простору. Здесь мне зябко, неуютно, 30 тягостно, невыносимо постоянно жить на волнах, на морском хребте качаться. И совсем мне неизвестно, как мне быть и что мне делать 35 в этом возрасте преклонном, в иссякающие годы: на ветру ль свой дом поставить, на воде ль срубить избушку? На ветру свой дом поставлю, 40 ветер — зыбкая опора; на воде срублю избушку — унесет избу волною». Вот летит из Лаппи[60] птица, вот летит орел с восхода. 45 Не из самых он огромных, птица не из самых малых. Бил одним крылом по морю, ударял другим по небу, вод морских хвостом касался, 50 клювом колотил по лудам. Полетал он, покружился, осмотрелся, пригляделся — Вяйнямёйнена приметил на морском пространстве синем: 55 «Что ты делаешь средь моря, как на волнах оказался?» Вековечный Вяйнямёйнен произнес слова такие: «Вот что делаю средь моря, 60 как на волнах оказался: ехал я за девой в Похью, в Пиментолу — за невестой. Ехал знай себе неспешно по морской спокойной глади. 65 Вот в один из дней прекрасных, спозаранок как-то утром прибыл я к заливу Луото[61], к устью Йовколы приехал — подо мной коня убили, 70 самого убить хотели. Вот я и свалился в воду, пальцами уткнулся в волны, чтоб меня баюкал ветер, чтоб меня гоняли волны. 75 Тут дохнул северо-запад, тут восток свирепо дунул, далеко меня умчало, унесло в просторы моря. Много дней я здесь блуждаю, 80 много здесь ночей кочую средь морских просторов вольных, средь раздолья вод широких. Я совсем теперь не знаю, не догадываюсь даже, 85 что за смерть меня настигнет, что за гибель будет раньше: то ль умру голодной смертью, то ли под водою сгину». Тут сказала птица неба: 90 «Не горюй ты, не печалься, заберись ко мне на спину, стань у основанья перьев. Подниму тебя из моря, понесу, куда захочешь. 95 Помню времена былые, лучший день припоминаю: жег ты Калевы подсеку, Осмолы валил дубравы, дерево стоять оставил, 100 стройную одну березу, где бы птицы отдыхали, где б и мне местечко было». Тут уж старый Вяйнямёйнен поднял голову из моря, 105 выбрался из вод глубоких, из волны герой поднялся, на крыло орла взобрался, стал у основанья перьев. Вот орел, небесный житель, 110 Вяйнямёйнена уносит по стезе ветров небесных, по дороге суховеев, в дальние пределы Похьи, в край туманной Сариолы[62]. 115 Здесь орел оставил Вяйно, сам поднялся в поднебесье. Вот и плачет Вяйнямёйнен, вот и плачет, и стенает здесь, на берегу у моря, 120 тут, на месте безымянном, на боках его — сто ссадин, тыща — от ударов ветра, бороденка потрепалась, волосы свалялись в космы. 125 Две-три ночи здесь проплакал, столько же и дней, несчастный: он не знал, не ведал вовсе, по какой пойти дороге, чтоб домой к себе вернуться, 130 в край знакомый возвратиться, в ту родимую сторонку, в прежние места родные. Похьи маленькая дева, белокурая служанка, 135 так договорилась с солнцем, с солнцем ясным и с луною: вместе утром подниматься, в то же время пробуждаться. Пробудилась чуть пораньше, 140 до луны, до солнца встала, до того, как крикнул кочет, сын куриный кукарекнул. Пять овец остричь успела, шерсть шести уже скатала, 145 наткала сукна из шерсти, из сукна одежд нашила, прежде чем взошло светило, до того, как солнце встало. Длинные столы помыла, 150 подмела и пол широкий голиком из тонких прутьев, веником из свежих веток. Замела метелкой мусор в медный кузовок красивый, 155 понесла его за двери, по двору пошла на поле, к дальнему пределу нивы, к изгороди самой крайней, там она на мусор встала. 160 Вот прислушалась, вгляделась, услыхала плач на море, громкий ропот — за рекою. Быстро к дому повернула, в дом вошла без промедленья, 165 так сказала, появившись, так, войдя, проговорила: «Слышала я плач у моря, громкий ропот — за рекою». Ловхи, Похьелы хозяйка, 170 редкозубая старуха, выбежала на подворье, подошла к своим воротам, чутко уши навострила, молвила слова такие: 175 «Этот плач — не плач ребенка, этот плач — не жен стенанье, так рыдают лишь герои, с бородой мужчины ропщут». Лодку на воду столкнула, 180 трехтесинную — на волны, начала грести поспешно, и гребет сама, и правит, к Вяйнямёйнену стремится, едет к плачущему мужу. 185 Плачет, стонет Вяйнямёйнен, Уванто жених рыдает у речушки ивняковой, среди зарослей черемух, ус дрожит, уста трясутся, 190 не дрожит лишь подбородок. Молвила хозяйка Похьи, изрекла слова такие: «Ой-ой-ой, старик несчастный, ты в края попал чужие!» 195 Вековечный Вяйнямёйнен голову свою приподнял, так сказал он, так промолвил: «Сам уже давно я понял, что попал в края чужие, 200 в незнакомые пределы. Был я дома лучше многих, на родной земле известней». Ловхи, Похьелы хозяйка, изрекла слова такие: 205 «Не позволишь ли спросить мне, разузнать не разрешишь ли, что за муж ты и откуда, из каких героев будешь?» Вековечный Вяйнямёйнен 210 так ответил, так промолвил: «Называли меня прежде, величали меня раньше вечеров отрадой вечной и певцом долины каждой 215 там, на Вяйнолы полянах, на опушках Калевалы. Кем теперь я стал, несчастный, вряд ли сам об этом знаю». Ловхи, Похьелы хозяйка, 220 изрекла слова такие: «Поднимись, герой, из дола, встань на новую дорогу, мне печаль свою поведай, расскажи о злоключеньях!» 225 Мужа умиротворила, успокоила героя, провела его до лодки, на корму сопроводила. Вот сама взялась за весла, 230 принялась грести усердно в Похью, поперек теченья. Гостя в избу проводила, там героя накормила, обогрела, обсушила, 235 долго Вяйно растирала, мяла, ставила примочки, наконец-то исцелила, силы мужу возвратила. Спрашивая, говорила, 240 говорила, вопрошала: «Что ж ты плакал, Вяйнямёйнен, причитал, Увантолайнен[63], там, на самом гиблом месте, возле моря на прибрежье?» 245 Вековечный Вяйнямёйнен слово молвил, так ответил: «Есть причина, чтобы плакать, повод — пребывать в печали. Долго плавал я по морю, 250 разгребал руками волны на морской открытой глади, на раздолье вод широких. Вечно буду горько плакать, горевать все годы жизни, 255 что родной оставил берег, из краев уплыл родимых к этой двери незнакомой, к этим чуждым мне воротам. Ранят здесь меня деревья, 260 ветки хвойные кусают, каждая сечет береза, каждая ольха стегает. Мне знаком здесь только ветер, только солнце мне родное 265 в этих землях чужедальних, у дверей, мне не знакомых». Ловхи, Похьелы хозяйка, говорит слова такие: «Не печалься, Вяйнямёйнен, 270 не горюй, Увантолайнен, будешь здесь ты жить прекрасно, чувствовать себя вольготно: ешь лосося прямо с блюда, ешь свинины сколько хочешь». 275 Вековечный Вяйнямёйнен сам сказал слова такие: «Впрок нейдет еда чужая даже в доме хлебосольном. Муж в краю родимом лучше, 280 выше он в родимом доме. Если б дал мне Милосердный, коль дозволил бы Создатель поскорей домой вернуться, в край родимый возвратиться! 285 Лучше на земле родимой из-под лаптя пить водицу, чем в земле чужой, немилой мед — из чаши золоченой». Ловхи, Похьелы хозяйка, 290 слово молвила, сказала: «Что ты дашь за то в награду, коль тебя домой доставлю, отвезу к родному полю, на тропу к родимой бане?» 295 Молвил старый Вяйнямёйнен: «Что ты у меня попросишь, коль на родину доставишь, отвезешь к родному полю, где своя поет кукушка, 300 где свои щебечут птички? Золота возьмешь ли меру, шапку ль серебра попросишь?» Ловхи, Похьелы хозяйка, слово молвила, сказала: 305 «Ой ты, умный Вяйнямёйнен, прорицатель вековечный, мне ведь золота не надо, серебра не надо вовсе: золото — детей забава, 310 серебро — краса на сбруе. Сможешь ли сковать мне сампо, расписную крышку сделать из конца пера лебедки, молока коровы ялой, 315 из крупиночки ячменной, из шерстиночки ягнячьей? Я отдам тебе девицу, дочь свою — за то в награду, провожу в края родные, 320 где твои щебечут птицы, где петух поет родимый, — на межу родного поля». Вековечный Вяйнямёйнен слово молвил, так ответил: 325 «Не смогу сковать я сампо, расписную крышку сделать. Отвези в края родные — Илмаринена пришлю я, выкует тебе он сампо, 330 смастерит любую крышку, укротит твою девицу, доченьку твою утешит. Он кузнец у нас умелый, он искуснейший кователь: 335 выковал когда-то небо, крышку воздуха отстукал — молота следов не видно, не найти клещей отметин». Ловхи, Похьелы хозяйка, 340 так ответила, сказала: «Дочь тому я отдала бы, поручила бы родную, кто мне выковал бы сампо, сделал крышку расписную 345 из конца пера лебедки, молока коровы ялой, из крупиночки ячменной, из шерстиночки ягнячьей». Запрягла гнедого в сани, 350 в расписные заложила, до кошевки проводила, усадила Вяйно в сани, на прощанье так сказала, молвила слова такие: 355 «Головы не задирай ты, не смотри наверх, покуда конь от бега не устанет или вечер не наступит. Если голову поднимешь, 360 если ты наверх посмотришь, ждет тебя твоя погибель, на тебя падет несчастье». Вековечный Вяйнямёйнен плеткою коня ударил, 365 в путь льногривого понудил. Вот он едет, поспешает, из владений темной Похьи, из туманной Сариолы. Песнь восьмая По пути домой Вяйнямёйнен встречает красиво одетую деву Похьи, уговаривает ее стать ему женой, стихи 1-50. — Дева обещает принять предложение Вяйнямёйнена, если тот выстругает лодку из кусочков ее веретенца, спустит лодку на воду, не дотрагиваясь до нее, с. 51–132. — Вяйнямёйнен начинает тесать лодку, ранит колено топором и не может остановить кровь, с. 133–204. — Тогда он отправляется искать знахаря, находит старика, который готов остановить кровотечение, с. 205–282. Та прекрасная девица — слава Похьи, гордость моря — на дуге сидит воздушной, на небесном коромысле 5 в одеяниях опрятных, в белых праздничных одеждах, золотые ткет полотна, ткет серебряные ткани, золотом челнок сияет, 10 серебром сверкает бёрдо[64]. Челночок жужжит в пригоршне, вертится в ладони шпулька, слышен шорох медных нитей, звон серебряного берда — 15 дева Похьи ткет полотна, серебром их украшает. Вековечный Вяйнямёйнен едет-катится неспешно из владений темной Похьи, 20 из туманной Сариолы. Вот немного он проехал, одолел пути чуточек, услыхал жужжанье шпульки в вышине над головою. 25 Глянул в небо Вяйнямёйнен, посмотрел в простор небесный: радуга сияет в небе, на ее изгибе дева ткет полотна золотые, 30 ткет серебряные ткани. Вековечный Вяйнямёйнен придержал коня гнедого, произнес слова такие, так заметил, так промолвил: 35 «Сядь со мною, дева, в сани, опустись в мою кошевку». Так ответила девица, так промолвила, спросила: «Для чего я сяду в сани, 40 для чего — в твою повозку?» Вековечный Вяйнямёйнен так ответил юной деве: «Для того ты сядешь в сани, для того — в мою повозку, 45 чтобы печь мне хлеб медовый, доброе готовить пиво, песни петь на каждой лавке, быть отрадою в окошке, в славных Вяйнолы жилищах, 50 на подворье Калевалы». Так ответила девица, так промолвила, сказала: «Я ходила за маре́ной[65], средь цветов резвилась желтых, 55 поздним вечером вчерашним, перед солнечным закатом, мне пичуга пела в роще, дрозд насвистывал на пашне, пел о волюшке девичьей, 60 распевал о бабьей доле. Стала спрашивать у птицы, узнавать у этой птахи: «Ой ты, черный дрозд на пашне, спой, сама хочу услышать, 65 у кого житье получше, у кого приятней доля: у девицы ль в отчем доме, у невестки ль в доме мужа?» Мне синица так пропела, 70 просвистел мне дрозд на пашне: «Светлым день бывает летний, доля девичья — светлее. Лютое в мороз — железо, доля женская — лютее. 75 Девушка в отцовском доме — словно ягодка на горке, женщина в жилище мужа — словно на цепи собака. Редко раб[66] находит ласку, 80 никогда вовек — невестка». Вековечный Вяйнямёйнен произнес слова такие: «Пусты песенки синицы, трель дрозда — совсем никчемна. 85 Дома девушка — ребенок, взрослой станет возле мужа. Сядь со мною, дева, в сани, опустись в мою кошевку. Я не из пустых героев, 90 я других мужчин не хуже». Так ответила девица, так промолвила, сказала: «Назвала б тебя героем, нарекла б тебя мужчиной, 95 если б волос вдоль разрезал ножиком тупым, неострым, завязал узлом яичко, чтобы узел был не виден». Вековечный Вяйнямёйнен 100 конский волос вдоль разрезал ножиком тупым, неострым, сталью, кончик потерявшей, завязал узлом яичко так что узел был не виден. 105 Пригласил девицу в сани, в по́шевни[67] позвал красотку. Дева так в ответ сказала: «За тебя, быть может, выйду, коль сдерешь ты с камня лыко, 110 изо льда жердей наколешь, чтобы лед не разломался, на куски не раскрошился». Вековечный Вяйнямёйнен сделал все, не растерялся: 115 он надрал из камня лыка, изо льда жердей нарезал так, что лед не разломался, на куски не раскрошился. Пригласил девицу в сани, 120 в пошевни позвал красотку. Дева так в ответ сказала, молвила слова такие: «За того пошла бы замуж, кто бы вытесал мне лодку 125 из кусочков веретенца[68], из осколков льнотрепалки[69], лодку на воду спустил бы, новенький корабль — на волны, не толкнув его коленом, 130 не задев его руками, не коснувшись даже локтем, не качнув его плечами». Тут уж старый Вяйнямёйнен вымолвил слова такие: 135 «Не найдется в этом мире, под воздушным этим сводом корабельщика такого, кто бы мог со мной сравниться». Взял кусочки веретенца, 140 крошки пятки веретенной, мастерить пустился лодку, шить кораблик стодощатый на стальной горе высокой, на большой скале железной. 145 Стал тесать на спор ладейку, похваляясь, — лодку строить. День работал, два работал, третий день уже трудился — камня топором не тронул, 150 острым жалом не коснулся. Вот на третий день однажды Хийси дернул топорище, лезвия коснулся Лемпо, рукоять толкнул нечистый — 155 по скале топор ударил, в камень лезвие попало, отскочил топор от камня, сталь вошла в живое тело мужу славному — в колено, 160 в палец на ноге вонзилась. Это Лемпо сталь направил, Хийси подтолкнул на жилы. Кровь потоком побежала, потекла руда рекою. 165 Старый вещий Вяйнямёйнен, вековечный заклинатель, тут сказал слова такие, тут повел такие речи: «Ты, топор с носком горбатым, — 170 с ровным острием, секира — думал ты, что ствол кусаешь, думал, что сосну срубаешь, ствол кондовый рассекаешь, ствол березовый кромсаешь 175 в миг, когда вонзался в тело, в миг, когда врезался в жилы?» Начал сказывать заклятья, заклинания святые. До основ вещей добрался, 180 до последних слов заклятий, слов лишь нескольких не вспомнил из заклятия железа, тех, что могут стать запором, могут быть замком надежным, 185 коль раненье — от железа, коль порез от синей стали. Кровь меж тем текла рекою, водопадом изливалась, затопляла стебли ягод, 190 верещатник на полянах. Не было вокруг ни кочки, чтоб ее не затопило пенистым потоком крови, изливавшимся обильно 195 из колена старца Вяйно, из пораненного пальца. Вековечный Вяйнямёйнен шерсти клок настриг с утеса, мха принес с болотной топи, 200 кочку выдернул из почвы, чтоб заткнуть дыру дрянную, чтоб забить ворота злые: это течь не унимает, даже капельки не держит. 205 Стала боль невыносимой, нестерпимой пытка стала. Вековечный Вяйнямёйнен от жестоких мук заплакал, заложил коня в упряжку, 210 жеребца запряг в кошевку, хорошо в санях уселся, в расписных расположился. Резвого ударил вицей, щелкнул плеткою жемчужной[70]. 215 Конь трусит, бежит дорога, сани мчат, пути — все меньше. Встретилась ему деревня, три дороги повстречались. Вековечный Вяйнямёйнен 220 едет нижнею дорогой, к нижнему подъехал дому, спрашивает за порогом: «Есть ли в доме, кто излечит злую рану от железа, 225 утолит страданья мужа, исцелит мои увечья?» На полу сидел ребенок, мальчик маленький — у печки. Он на это так ответил: 230 «Нету в доме, кто излечит злую рану от железа, утолит страданья мужа, боль героя обуздает, исцелит твои увечья. 235 Есть такой в соседнем доме, отправляйся в дом соседний». Вековечный Вяйнямёйнен резвого ударил вицей, снова едет-поспешает. 240 Вот еще чуть-чуть проехал, прокатил дорогой средней, к среднему подъехал дому. Спрашивает за порогом, под окошком вопрошает: 245 «Есть ли в доме, кто излечит злую рану от железа, усмирит жестокий ливень, водопад уймет кровавый?» Бабка там была у печки, 250 под накидкою — болтунья. Так ответила старуха, лязгнула тремя зубами: «Нету в доме, кто излечит злую рану от железа, 255 кто рожденье крови знает, кто страданья утоляет. Есть такой в соседнем доме, отправляйся в дом соседний!» Вековечный Вяйнямёйнен 260 резвого ударил вицей, снова едет-поспешает. Вот еще чуть-чуть проехал, прокатил дорогой верхней, к верхнему подъехал дому, 265 спрашивает за порогом, под навесом вопрошает: «Нет ли в доме, кто излечит злую рану от железа, усмирит поток кровавый, 270 излиянье черной крови?» Там старик сидел на печке, дед седой — под самой крышей. Произнес седоволосый, буркнул с печки бородатый: 275 «Посильнее течь смиряли, помощнее — запирали силою трех слов Господних, знанием вещей начальных устья рек, озер заливы, 280 жерла злобных водопадов, бухты между берегами, меж озерами — проливы». Песнь девятая Вяйнямёйнен рассказывает старцу о рождении железа, стихи 1-266. Старец проклинает железо и произносит заговор от кровотечения; кровь прекращает течь, с. 267–418. — Старец отправляет своего сына делать мази, смазывает и перевязывает рану. Вяйнямёйнен излечивается и благодарит Бога за помощь, с. 419–586. Тут уж старый Вяйнямёйнен из своих саней поднялся, сам поднялся, распрямился, без подмоги, без поддержки. 5 Вот герой в жилище входит, под навес, в избу вступает. Вот серебряную кружку, золотой кувшин приносят: маловат кувшин огромный, 10 малой доли не вмещает кровотока старца Вяйно, благородного героя. Буркнул с печки старец дряхлый, проворчал седобородый: 15 «Что за муж ты и откуда, из какого рода будешь? Вытекло семь лодок крови, восемь вылилось ушатов из твоей ноги, бедняга, 20 на пол горницы просторной. Помню все слова заклятья, не могу начала вспомнить, как железо зародилось, ржа дрянная появилась!» 25 Вековечный Вяйнямёйнен так промолвил, так ответил: «Знаю сам, как сталь возникла, как железо зародилось. Воздух — это первоматерь, 30 влага — старшая сестрица, младший брат ее — железо, средний брат — огонь свирепый. Укко, сам творец небесный, сил воздушных повелитель, 35 воду отделил от неба, от воды — земные тверди. Не было еще железа, сталь еще не нарождалась. Укко, сам творец небесный, 40 о ладонь потер ладонью, по руке рукой погладил на своем колене левом. Так три девы народились, дочери самой природы, 45 три родительницы стали, синеротого железа. Шли, покачиваясь, девы, краем облака ступали, шли с набухшими грудями, 50 с наболевшими сосцами, молоко текло на землю, из сосочков проливалось на поляны, на болота, на спокойные озера. 55 Молоко, что было черным, дева старшая давала, молоко, что было белым, дева средняя давала, молоко, что было красным, 60 младшая давала дева. Там, где черное струилось, ковкое железо вышло; там, где белое бежало, сталь могучая возникла; 65 там, где красное точилось, там чугун родился хрупкий. Времени прошло немного. Тут железу захотелось повидаться с братом старшим, 70 с пламенем сойтись поближе. Сделался огонь свирепым, стало пламя непослушным, чуть железо не спалило, не сожгло родного брата. 75 Удалось уйти железу, притаиться, схорониться от огня свирепой пасти, обжигающих объятий. Спряталось тогда железо, 80 схоронилось, затаилось посреди зыбучих топей, в черных омутах трясины, на хребтах болот огромных, на вершинах плоскогорий, 85 там, где лебеди гнездятся, серый гусь птенцов выводит. В зыбунах лежит железо, в жидкой грязи отдыхает. Год лежало, два таилось, 90 вот и третий пролежало меж двумя гнилыми пнями, у подножья трех березок. Тщетно пряталось железо, зря из рук огня бежало: 95 вновь пришлось к огню явиться, посетить его жилище, чтобы стать клинком каленым, сделаться мечом могучим. Волк бежал болотом ржавым, 100 бором брел медведь косматый. Проминалась топь под волком, бор песчаный — под медведем: ржа из глуби поднималась, лезло шильями железо 105 из следов глубоких волчьих, из больших следов медвежьих. Вот родился Илмаринен, вот родился, вот и вырос, там, где уголь выжигают, 110 где поляна углежогов. Подрастал с кувалдой медной, с маленькими рос клещами. Ночью Илмари родился, днем уже построил кузню. 115 Стал искать для кузни место, для своих мехов — участок. Увидал он край болотца, влажную полоску суши, посмотреть пошел поближе, 120 разглядеть получше место: тут мехи он и поставил, тут и разместил горнило. На следы наткнулся волчьи, на следы напал медвежьи, 125 увидал шипы железа, синие наросты стали в тех следах глубоких волчьих, в тех больших следах медвежьих. Молвил он слова такие: 130 «Ой ты, жалкое железо, до чего же ты ужасно, до чего же неприглядно на болоте в волчьем следе, в рытвинах от ног медвежьих». 135 Сам гадает, размышляет: «Что получится, что выйдет, коль железо сунуть в пламя, положить в огонь горнила?» В страхе вздрогнуло железо, 140 ужаснулось, испугалось, как напомнили про пламя, про огонь сказали слово. Так промолвил Илмаринен: «Ты ничуть не беспокойся! 145 Своего огонь не тронет, он родни губить не станет. Как придешь к нему в жилище, попадешь к огню в объятья, сразу же похорошеешь, 150 станешь мощным, станешь прочным, будешь для мужей мечами, украшеньями для женщин». С той поры, с тех дней далеких из болот берут железо, 155 добывают в зыбкой хляби, к кузнецу приносят в кузню. Вот руду принес кователь, положил ее в горнило, раз качнул кузнец мехами, 160 два качнул, качнул и третий: тут расплавилось железо, поднялось, набухло шлаком, расплылось пшеничным тестом, поднялось ржаным замесом 165 средь кузнечного горнила, в жарких огненных объятьях. Тут железо закричало: «Ой, кователь Илмаринен, ты возьми меня отсюда, 170 вытащи скорей из пекла!» Слово молвил Илмаринен: «Коль возьму тебя оттуда, можешь ты ожесточиться, озлобиться, разъяриться, 175 брата своего порезать, ранить матери сыночка». Тут железо дало клятву, кузнецу пообещало на огне, на наковальне, 180 под ударами кувалды. Молвило слова такие, речь такую говорило: «Есть деревья, чтобы резать, камень — выгрызать середку, 185 чтоб на брата не бросаться, сына матери не ранить. Лучше будет мне намного, будет мне куда приятней стать для путника собратом, 190 для прохожего — оружьем, чем родных и близких резать, чем родню свою позорить». Вот тогда-то Илмаринен, тот кователь вековечный, 195 из огня извлек железо, положил на наковальню, сделал мягким, сделал ковким, сделал режущим и острым: копьями и топорами 200 и орудьями другими. Лишь чего-то не хватало, был еще изъян в железе: мягковат язык железа, не родился зуб у стали. 205 Твердость не придет к железу, коль не закалишь в купели. Тут кователь Илмаринен сам об этом поразмыслил, растворил золы немного, 210 едкий щелок приготовил для закаливанья стали, упрочения железа. На язык берет он щелок, пробует и размышляет, 215 говорит слова такие: «Щелок этот непригоден для закаливанья стали, упрочения железа». Тут пчела с земли взлетела, 220 синекрылая — с пригорка, полетала, покружила, возле кузни пожужжала. Вымолвил тогда кователь: «Пчелка, легкий человечек, 225 принеси на крыльях меда, притащи во рту напитка с венчиков шести цветочков, с кончиков семи былинок для созданья прочной стали, 230 упрочения железа». Злобный шершень, птичка Хийси, озирается, внимает, смотрит зорко с края крыши, из-под кровельной бересты, 235 как железо закаляют, как умело сталь готовят. Прилетел с жужжаньем шершень, кинул всяких зелий Хийси, бросил яды змей различных, 240 выделенья черных гадов, муравьиного настоя, тайных соков лягушачьих в жидкость для закалки стали, упрочения железа. 245 Тут кователь Илмаринен, вечный мастер дел кузнечных, так размыслил, так прикинул: это пчелка прилетела, птичка с медом возвратилась, 250 принесла напиток сладкий. Вымолвил слова такие: «Вот теперь пригоден щелок для закаливанья стали, упрочения железа!» 255 Быстро сунул сталь в напиток, окунул в состав железо, вынутое из горнила, раскаленное средь жара. От того рассвирепело, 260 в бешенство пришло железо — съело собственную клятву, честь сожрало, как собака, даже брата порубило, родственника искусало, 265 кровь заставило струиться, красную — бежать ручьями». Пробурчал старик на печке, бородой тряхнул, прибавил: «Вот узнал рожденье стали, 270 понял все его привычки. Ой ты, жалкое железо, ты, окалина дрянная, сталь, волшебных сил начальных! Отчего таким ты стало, 275 отчего разбушевалось? Может, выросло великим? Не было таким великим, ни великим и ни малым, не было высокородным, 280 вовсе не было свирепым, молоком когда лежало, молоком парным томилось за сосцами юной девы, в персях девушки прекрасной 285 там у края длинной тучи, там под ровным небосводом. Не было таким великим, ни великим и ни малым в дни, когда лежало грязью, 290 чистою водой стояло посреди больших болотин, на суровых плоскогорьях, там ты в тину превратилось, стало ржавою землею. 295 Не было еще великим, ни великим и ни малым в дни, когда тебя топтали, в топях — лось, олень — в болоте, волк месил тебя когтями, 300 попирал медведь ногами. Не было еще великим, ни великим и ни малым, в дни, когда в болоте брали, черпали из жидкой тины, 305 к кузнецу носили в кузню, к Илмаринену — в горнило. Не было еще великим, ни великим и ни малым в дни, когда вздувалось шлаком, 310 жгучей жижею лежало в пекле жаркого горнила. Клятву твердую давало на огне, на наковальне, под звенящею кувалдой, 315 в жаркой кузне возле горна, где кузнец кует железо. Отчего ж великим стало, почему же обозлилось, не сдержало твердой клятвы, 320 как собака, честь сожрало, ранило родного брата, родственника искусало? Кто толкнул на злодеянье, научил дурному делу? 325 Мать-отец ли научили, или, может, старший братец, или младшая сестрица, или родичи иные? Нет, не мать-отец учили, 330 и совсем не старший братец, и не младшая сестрица, и не родичи иные. Бед само ты натворило, смертному ты навредило. 335 Глянь-ка на свою работу, зло свое исправь скорее — или матери скажу я, сообщу отцу родному. Будет матери обидно, 340 ей прибавится печалей, если сын поступит дурно, совершит дитя злодейство. Прекрати же, кровь, струиться, перестань, руда, сочиться, 345 на меня ты, кровь, не брызгай, не хлещи на грудь героя. Как стена, замри на месте, стой, как крепкая ограда, стой, как меч-трава на море, 350 как осока средь болота, как валун у края поля, словно камень средь порога. Если же струиться хочешь, побыстрей бежать желаешь, 355 двигайся тогда по жилам, по костям скользи быстрее, будет там тебе приятней, поудобней — под покровом. Лучше двигаться по жилам, 360 лучше по костям струиться, чем на землю течь впустую, проливаться в пыль земную. Молоко, на луг не лейся, кровь невинная — на почву, 365 красная руда — на травы, в землю — золото героев. Ведь твое жилище — в сердце, там, под легкими, твой погреб, уходи туда скорее, 370 убегай туда проворней. Ты не речка — вдаль стремиться, ты не ламба — разливаться, ты не ключ болотный — булькать, протекать — не челн дырявый. 375 Кровь бесценная, не капай, красная руда, не лейся! Захлебнись, поток, заглохни! Ведь заглох порог на Турье, Туонелы река зачахла, 380 море ссохлось, небо ссохлось в то засушливое лето, в год неслыханных пожаров. Коли так не подчинишься, есть приемы и другие, 385 есть и способы иные: попрошу котел из Хийси, чтобы кровь сварить мужскую, красную руду героя, чтоб не уронить ни капли, 390 не пролить на землю крови, красной не плеснуть на почву, по земле не дать струиться. Коли нет во мне героя, нету мужа в сыне Укко, 395 чтоб унять теченье крови, перекрыть поток из жилы, есть еще отец небесный, Бог, над тучами живущий, что превыше всех героев, 400 всех мужей сильней на свете, он уймет теченье крови, запрудит поток кровавый. «О, творец верховный Укко, Юмала, наш бог небесный, 405 приходи в беде на помощь, появись на зов героя! Ты закрой десницей рану, надави могучим пальцем, вставь в отверстие затычкой, 410 латкой — на дыру дурную. Наложи листок любовный[71], золотой цветок кувшинки, запруди кровотеченье, перекрой поток кровавый, 415 чтоб на бороду не брызгал, не струился на одежду!» Так закрыл потока устье, запрудил теченье крови. Сына в кузницу отправил, 420 чтобы мазей наготовил, заварив тысячелистник, взяв верхушек трав пахучих, тех, что си́му[72] источают, медом землю окропляют. 425 Вот пошел мальчишка в кузню, чтобы мазей наготовить. Дуб ему в пути попался, спрашивает так у дуба: «Есть ли мед на этих ветках, 430 под корой — напиток сладкий?» Дуб на это отвечает: «Днем минувшим, днем вчерашним мед на ветки с неба капал, тек напиток на вершину 435 с дождевых небесных тучек, с облаков, летящих быстро». Он набрал дубовых щепок, древа хрупкого осколков, всяких трав собрал лечебных, 440 стебельков разнообразных, что растут у нас не всюду, не везде произрастают. На огонь горшок поставил, варево кипеть приладил, 445 полное коры дубовой, добрых трав разнообразных. Бурно варево кипело, все три ночи клокотало, три весенних дня варилось. 450 Стал испытывать лекарство, пробовать, готовы ль мази, действенно ли это зелье. Не готовы были мази, не надежно было зелье. 455 Трав еще в горшок добавил, всевозможных разноцветий, привезенных издалека, из-за сотен переходов, от восьми волхвов чудесных, 460 девяти шаманов добрых. Поварил еще три ночи, целых девять поготовил. Вот горшок с огня снимает, вот он смотрит, проверяет, 465 пробует, готовы ль мази, действенно ли это зелье. Разветвленная осина на меже полей стояла. Разломал ее нечистый, 470 расщепил на половинки — их намазал этой мазью, их натер он этим средством. Сам сказал слова такие: «Если есть в лекарстве этом 475 сила действия на раны, на увечья, на ушибы, пусть осина целой станет, будет прежнего прочнее!» Вот осина стала целой, 480 стала прежнего прочнее, стала вся снаружи гладкой, изнутри — совсем здоровой. Испытал он мази снова, снадобье опять проверил: 485 в камне трещину намазал, щель — в расколотом утесе. Прилепился камень к камню, прочно склеились обломки. Вышел тут сынок из кузни, 490 где варил для раны зелье, добрые готовил мази, передал лекарство старцу: «Вот надежное лекарство, чудодейственное зелье, 495 даже скалы может склеить, накрепко скрепить утесы». Языком проверил старец, взял медовыми устами, снадобье признал отменным, 500 посчитал надежным зелье. Вот помазал раны Вяйно, полечил больного мужа: мазал снизу, мазал сверху, раз мазнул и посередке. 505 Сам сказал слова такие, произнес такие речи: «Не в своей хожу я плоти, я хожу во плоти Бога, не своею силой движусь, 510 двигаюсь всевышней волей, не своим я ртом вещаю, говорю Творца устами. Благозвучны мои речи, речи Бога благозвучней; 515 у меня рука красива, Господа рука прекрасней». Лишь помазал этой мазью, окропил немного зельем, Вяйнямёйнена скрутило, 520 без сознания свалило, в муках мечется, страдает, не находит места Вяйно. Старец боли заклинает, гонит страшные мученья 525 на большую Гору болей, на высокий холм Страданий, чтобы там терзались камни, скалы корчились от болей. Размотал он тюк из шелка, 530 на полоски шелк разрезал, на бинты его разделал — так повязок наготовил. Обвязал он этим шелком, обмотал красивой тканью 535 рану на колене Вяйно, пальцы на ноге героя. Сам слова такие молвил, произнес он речь такую: «Божий шелк повязкой будет, 540 божья полость — покрывалом на колене этом славном, на ноге, на крепких пальцах! Ты присматривай, Создатель, охраняй, великий Боже, 545 чтоб не стала рана хуже, чтобы вновь не заболела!» Вот уж старый Вяйнямёйнен облегченье обретает, выздоравливает вскоре, 550 стал он весь снаружи гладким, изнутри совсем здоровым, никаких в середке болей, никаких изъянов сверху, никаких рубцов снаружи. 555 Лучше стало все, чем было, стало прежнего прочнее. Вот уже нога ступает, вот уже колено гнется, не болит совсем раненье, 560 не саднит ушиб нисколько. Тут уж старый Вяйнямёйнен обратил свой взор на небо, посмотрел с благоговеньем в небеса над головою. 565 Сам такое слово молвил, произнес он речь такую: «Милость нам всегда — оттуда, лишь оттуда нам защита, от небес высоких этих, 570 от всезнающего Бога. Славен будь, Творец всесильный, возвеличен, Бог небесный, что принес мне облегченье, дал надежную защиту, 575 утолил мои страданья, причиненные железом!» Вековечный Вяйнямёйнен к этому еще прибавил: «Люди, возрастом постарше, 580 молодой народ растущий, вы на спор не стройте лодки, не бахвальтесь, начиная! Богу лишь исход известен, лишь Творцу итог подвластен, 585 мастера уменья — мало, даже мастера большого!» Песнь десятая Вяйнямёйнен прибывает домой и уговаривает Илмаринена отправиться сватать за себя деву Похьи, которую он смог бы заполучить, выковав сампо, стихи 1-100. Илмаринен обещает никогда в жизни не ездить в Похьелу, поэтому Вяйнямёйнен вынужден с помощью своего могущества отправить его в путь против воли, с. 101–200. — Илмаринен прибывает в Похьелу, там его хорошо принимают и отправляют ковать сампо, с. 201–280. — Илмаринен выковывает сампо, и хозяйка Похьелы запирает сампо в каменной горе Похьелы, с. 281–432. — Илмаринен просит выдать за него девушку в награду за труд. Девушка выдумывает различные отговорки и заявляет, что еще не может оставить своего дома, с. 433–462. — Илмаринену дают лодку, он возвращается домой и сообщает Вяйнямёйнену, что выковал для Похьелы сампо, с. 463–510. Вековечный Вяйнямёйнен жеребца поймал гнедого, заложил коня в повозку, рыжего завел в оглобли. 5 Сам устроился удобно, в санках ладно разместился. Резвого ударил вицей, хлыстиком хлестнул жемчужным. Скачет конь, бежит дорога, 10 далеко вокруг несется стук березовых полозьев, дуг рябиновых скрипенье. Едет шумно, поспешает, по болотам, по равнинам, 15 по большим опушкам леса. Едет день, второй уж едет, лишь на третий день однажды к длинному мосту подьехал, к боровине Калевалы, 20 к пажитям широким Осмо. Тут слова такие молвил, произнес такие речи: «Волк, волхва сожри дурного, злая хворь, убей лапландца. 25 Он стращал — не быть мне дома, говорил — не видеть больше никогда на этом свете, под луной ночной — ни разу Вяйнолы полян родимых, 30 Калевалы нив прекрасных». Принялся тут Вяйнямёйнен петь заклятья, петь искусно, ель напел с цветущей кроной, древо с хвоей золотою: 35 ель взнеслась вершиной в небо, тучу маковкой пронзила, ветки в небе распрямила, широко их распростерла. Он волхвует, заклинает, 40 поднимает песней месяц на вершину золотую, Семизвездицу — на ветку. Едет дальше, поспешает, к дому милому стремится, 45 в думе горестной, в печали, в шлеме, скорбно наклоненном; он ведь Илмари запродал, кузнеца отдать поклялся за спасенье из неволи, 50 избавление из плена, в Похьелу, обитель ночи, в Сариолу, край тумана. Жеребец остановился, стал у новой нивы Осмо. 55 Тут уж старый Вяйнямёйнен из своих саней поднялся: он услышал стук из кузни, звяканье — из дома углей. Вековечный Вяйнямёйнен 60 поспешил скорее в кузню. Там кователь Илмаринен молотом стучал проворно. Спрашивает Илмаринен: «Ой ты, старый Вяйнямёйнен, 65 где ты пребывал так долго, где все время обретался?» Вековечный Вяйнямёйнен говорит слова такие: «Там я пребывал так долго, 70 там все время обретался — в темной Похьеле суровой, в вечно мрачной Сариоле, там ходил по тропам Лаппи, по владеньям чародеев». 75 Тут кователь Илмаринен так сказал, такое молвил: «Ой ты, старый Вяйнямёйнен, вековечный заклинатель! Что о странствиях расскажешь, 80 возвратясь к родным жилищам?» Молвит старый Вяйнямёйнен: Много есть, о чем поведать: в Похьеле живет невеста, в ледяной деревне — дева, 85 женихов не принимает, самых лучших отвергает. Хвалит девушку пол-Похьи, красоту ее возносит: на бровях сияет месяц, 90 на груди сверкает солнце, на ключицах — Отавайнен, на лопатках — Семизвездье. Поезжай-ка, Илмаринен, вечный мастер дел кузнечных, 95 добывать себе невесту, выбирать себе подругу! Если сможешь сделать сампо, расписать узором крышку, девушку дадут в награду, 100 за труды твои — невесту!» Илмаринен так ответил: «Ой ты, старый Вяйнямёйнен! Неужели посулил ты в Похьелу меня отправить 105 за свое освобожденье, за спасение из плена? Никогда в теченье жизни, свет пока сияет лунный, не пойду к жилищам Похьи, 110 к избам мрачной Сариолы, в землю, что мужей глотает, что героев пожирает». Тут уж старый Вяйнямёйнен говорит слова такие: 115 «Есть еще второе чудо: ель с вершиною цветущей, древо с хвоей золотою на краю поляны Осмо. На вершине ели — месяц, 120 Семизвездица — на ветках». Отвечает Илмаринен: «Ни за что я не поверю, сам покуда не узнаю, сам воочью не увижу». 125 Молвил старый Вяйнямёйнен: «Если мне совсем не веришь, что ж, пойдем посмотрим вместе: правда это или враки!» Посмотреть пошли герои 130 ель с вершиною цветущей, вековечный Вяйнямёйнен, с ним — искусный Илмаринен. Подошли неспешно к ели на краю поляны Осмо. 135 Вот стоит кузнец у ели, чудо-дереву дивится: там Медведица — на ветках, месяц на вершине самой. Молвит старый Вяйнямёйнен, 140 говорит слова такие: «Поднимись, кузнец, на елку, чтобы снять с вершины месяц, взять Медведицу Большую с чудо-ели златохвойной!» 145 Тут кователь Илмаринен высоко залез на елку, вверх вскарабкался до неба, чтоб достать с макушки месяц, взять Медведицу с вершины, 150 с чудо-ели златохвойной. Молвит ель с цветущей кроной, дерево с густой вершиной: «Ой ты, муж какой неумный, богатырь какой ты странный, 155 влез на елку, бестолковый, неразумный — на вершину, чтобы снять поддельный месяц, звезды ложные похитить». Вековечный Вяйнямёйнен 160 начал петь заклятья тихо: ветер вихрем дуть заставил, бурей бушевать принудил. Сам сказал слова такие, произнес такие речи: 165 «Ветер, в челн возьми героя, суховей весенний, — в лодку, чтоб быстрей доставить мужа в темные пределы Похьи!» Ветер вихрем закрутился, 170 бушевать принялся воздух, Илмаринена приподнял, подхватил, понес по небу в темные пределы Похьи, в земли мрачной Сариолы. 175 Быстро мчался Илмаринен, быстро мчался, несся лихо, ехал по дорогам ветра, по путям весенних вихрей, над луною, ниже солнца, 180 над Медведицей Большою, в Похьелу, во двор примчался, в Сариолу, прямо к бане, даже псы не услыхали, не учуяли собаки. 185 Ловхи, Похьелы хозяйка, редкозубая старуха, на своем дворе стояла, у пришельца так спросила: «Из каких мужей ты родом, 190 из каких героев будешь? Прилетел дорогой ветра, вихря санным первопутком — даже псы не услыхали, не облаяли собаки!» 195 Вымолвил в ответ кователь: «Не за тем сюда и прибыл, чтобы лаяли собаки, шерстохвостые ярились под неведомою дверью, 200 под воротами чужими». Тут уж Похьелы хозяйка у пришедшего спросила: «Ты знаком ли, гость  нездешний, доводилось ли встречаться 205 с этим Илмари искусным, с кузнецом мастеровитым? Мы его уж поджидаем, мы давным-давно желаем, чтобы в Похьелу приехал, 210 новое сковал нам сампо». Тут кователь Илмаринен молвит слово, изрекает: «С ним знаком, я с ним встречался, с этим Илмари искусным, 215 если сам я Илмаринен, тот кузнец мастеровитый». Ловхи, Похьелы хозяйка, редкозубая старуха, быстро в избу забежала, 220 молвила слова такие: Доченька моя меньшая, милая моя, родная! Лучшие надень наряды, праздничные одеянья, 225 с кружевным подолом юбку, с пышною каймою платье, бусы дивные — на шею, на виски надень подвески, нарумянь поярче щечки, 230 личико покрой багрянцем! Илмаринен прибыл в Похью, славный мастер вековечный, чтобы выковать нам сампо, расписать узорный купол[73]». 235 Похьи юная девица, диво суши, слава моря, лучшие взяла наряды, праздничные одеянья. Облачилась, нарядилась, 240 украшения надела, медные взяла обвязки, золотые опояски. По двору прошла красиво, легким шагом — из амбара. 245 Взором стала веселее, с виду — выше и стройнее, личиком — еще прекрасней, щечками — еще румяней, золотом вся грудь сияет, 250 серебром чело сверкает. Тут уж Похьелы хозяйка кузнеца сама проводит в эти Похьелы жилища, в те хоромы Сариолы. 255 Сытно гостя накормила, вволю гостя напоила, угостила мужа славно, так затем заговорила: «Ой, кователь Илмаринен, 260 вечный мастер дел кузнечных! Сможешь ли сковать мне сампо, сделать крышку расписную, из конца пера лебедки, молока коровы ялой, 265 из зерниночки ячменной, из пушинки летней ярки? Дам тебе за труд девицу, дочь красивую — в награду». Тут кователь Илмаринен 270 так сказал, такое молвил: «Сампо я сковать сумею, сделать крышку расписную, из конца пера лебедки, молока коровы ялой, 275 из зерниночки ячменной, из пушинки летней ярки. Я ковал и свод небесный, купол мастерил воздушный без начальных заготовок, 280 без исходного припаса. Мастерить пошел он сампо, делать крышку расписную. Кузню спрашивает мастер, ищет инструмент кузнечный. 285 Нет здесь кузни и в помине, нет ни кузни, нет ни горна, ни мехов, ни наковальни, даже ручки от кувалды. Тут кователь Илмаринен 290 так сказал, такое молвил: «Пусть раздумывают бабы, трусы пусть бросают дело, но не муж, хоть из последних, не герой, хоть из сонливых!» 295 Для горнила ищет место, для мехов своих — пространство в тех краях, на землях Похьи, на межах полей просторных. День искал, второй старался, 300 наконец, уже на третий повстречал узорный камень, увидал утес могучий. Тут кузнец остановился, тут развел огонь кователь. 305 В первый день мехи поставил, во второй — очаг построил. Вот кователь Илмаринен, славный мастер вековечный, опустил в огонь припасы, 310 положил поковки в пламя. Он к мехам рабов поставил, самых сильных — у горнила. Вот рабы вовсю качают. пламя сильно раздувают. 315 Так три летних дня трудились, так три ночи хлопотали — скалы выросли на пятках, между пальцами — каменья. Вот уж в первый день работы 320 сам кователь Илмаринен наклонился, пригляделся, посмотрел на дно горнила: что из пламени выходит, появляется из горна? 325 Лук из пламени выходит, золотой встает из пекла, золотой, концы из меди, серебром приклад сверкает. Самострел прекрасен с виду, 330 лишь с повадками дурными: что ни день, то жертвы просит, в день иной берет и по две. Сам кователь Илмаринен не возрадовался луку, 335 разломал дугу на части, лук обратно в пламя бросил. Вновь к мехам рабов поставил, самых сильных — у горнила. День еще один проходит. 340 Сам кователь Илмаринен наклонился, пригляделся, посмотрел на дно горнила: челн из пламени выходит, лодка красная — из пекла, 345 нос из золота у лодки, все уключины — из меди. Хороша по виду лодка, лишь с повадками дурными: без нужды стремится в битву, 350 без причины рвется в драку. Сам кователь Илмаринен не обрадовался лодке: разломал челнок на части, в пламя выбросил обломки. 355 Вновь к мехам рабов поставил, батракам велел работать. Вот на третий день работы сам кователь Илмаринен наклонился, пригляделся, 360 посмотрел на дно горнила: нетель из огня выходит, златорогая — из пекла, звездочка во лбу сверкает, меж рогов — клубочек солнца. 365 Хороша по виду нетель, лишь с повадками дурными: по лесам бы все валялась, молоко сливала б в землю. Сам кователь Илмаринен 370 не обрадовался телке, на куски ее порезал, выбросил в горнило нетель. Вновь к мехам рабов поставил, батракам велел работать. 375 На четвертый день работы сам кователь Илмаринен наклонился, пригляделся, посмотрел на дно горнила: плуг из пламени выходит, 380 лемех золотой — из пекла, нож из золота у плуга, ручки кованы из меди. Плуг прекрасен этот с виду, лишь с повадками дурными: 385 бороздит поля чужие, перепахивает пожни. Сам кователь Илмаринен не обрадовался плугу: разломал его на части, 390 выбросил обратно в пламя. Ветры дуть кузнец заставил, вихри буйные — трудиться. Ветры пламя раздували, дул восток, старался запад, 395 юг еще сильней трудился, север яростней работал. Ветры пламя раздували, дули день, другой и третий. Из окна валило пламя, 400 искры из дверей летели, сажа к небу поднималась, черный дым сгущался в тучи. Сам кователь Илмаринен уж на третий день работы 405 наклонился, пригляделся, посмотрел на дно горнила. Видит — сампо вырастает, всходит крышка расписная. Сам кователь Илмаринен, 410 славный мастер вековечный, принялся ковать усердно, бить кувалдою упорно. Выковал искусно сампо: сделал сбоку мукомолку, 415 со второго — солемолку, с третьего же — деньгомолку. Новое уж мелет сампо, крутится узорный купол. Мелет в сумерках за вечер 420 полный за́кром[74] для питанья, полный закром для продажи, третий закром — для припасов. Счастлива хозяйка Похьи, унесла большое сампо 425 в каменную гору Похьи, в глубь огромной вары медной, за девять замков железных, запустила корни сампо в глубину на девять сажен, 430 в землю-мать внедрила корень, в водоверть другой вонзила, третий — в гору возле дома. Тут кователь Илмаринен попросил отдать невесту. 435 Так сказал, такое молвил: «Выдадут ли мне девицу? Ваше сампо уж готово, купол ваш узорный сделан». Похьелы красотка дева 440 так на это отвечала: Кто же в будущие годы, кто же здесь на третье лето петь кукушечек заставит, куковать — красивых пташек, 445 если я уйду отсюда, укачусь в края чужие. Если б курочка исчезла, если бы пропал гусенок, укатилась прочь брусничка, 450 матери своей дочурка, — все пропали бы кукушки, все бы пташки улетели с дорогих угоров этих, с золотых вершин родимых. 455 Да и некогда девице: не могу же я оставить девичьи свои заботы, летние свои занятья. Ягодки собрать мне надо, 460 обежать все бережочки, с песней звонкой — все поляны, рощи — с девичьей забавой». Тут кователь Илмаринен, славный мастер вековечный, 465 опечалился, поникнул, хмуро голову повесил — думу думает, гадает, об одном лишь размышляет, как домой ему добраться, 470 как попасть в края родные из чужой, из темной Похьи, из туманной Сариолы. Говорит хозяйка Похьи: «Ой, кователь Илмаринен, 475 отчего, скажи, печален, что ты голову повесил? Не домой ли захотелось, не в края ль свои родные?» Так ответил Илмаринен: 480 «В край родной мне захотелось, чтобы там свой век закончить, на земле почить родимой». Тут уж Похьелы хозяйка и поит, и кормит мужа, 485 садит на корму героя, в лодку — к медному кормилу, ветру веять наказала, северному дуть велела. Тут кователь Илмаринен, 490 славный мастер вековечный, поспешил в края родные, через море в путь пустился. Ехал день, второй проехал, наконец уже на третий 495 возвратился в край родимый, на знакомую сторонку. Молвит старый Вяйнямёйнен, спрашивает, вопрошает: «Брат, кователь Илмаринен, 500 славный мастер вековечный, новое сковал ли сампо, сделал ли узорный купол?» Так промолвил Илмаринен, так сказал искусный мастер: 505 «Сампо новое уж мелет, крутится узорный купол, мелет в сумерках за вечер полный закром для питанья, полный закром для продажи, 510 полный закром для припасов». Песнь одиннадцатая Лемминкяйнен отправляется в знаменитый род Сари, чтобы сосватать за себя красавицу Кюлликки, стихи 1-110. Девушки Сари вначале насмехаются над ним, но вскоре знакомятся с Лемминкяйненом очень близко, с. 111–156. — Только дева Кюлликки, ради которой он прибыл на остров, остается недоступной, поэтому Лемминкяйнен похищает ее, насильно сажает в сани и отправляется в обратный путь, с. 157–222. — Кюлликки плачет, сетует на воинственность Лемминкяйнена. Тот обещает ей, что никогда не пойдет на войну, если она не будет бегать по соседям, и они оба дают клятву сдержать свои обещания, с. 223–314. — Мать Лемминкяйнена очарована молодой невесткой, с. 315–402. Время рассказать про Ахти[75], про беспечного задиру. Этот Ахти Сарелайнен[76], сын веселый рода Лемпи[77], 5 вырос в доме знаменитом, в холе матери любимой, в доме за широкой бухтой, у залива Кавконьеми. Там на рыбе вырос Кавко, 10 там был вскормлен окунями, мужем видным стал собою, стройным парнем краснощеким, стал со всех сторон красивым, стал по всем статьям пригожим. 15 Лишь одна имелась порча, лишь один изъян — в привычках: все вертелся возле женщин, по ночам ходил к красоткам, с де́вицами веселился, 20 с длиннокосыми резвился. Кюлликки[78] жила на Сари[79], острова цветок прекрасный, в доме выросла высоком, поднялась в избе богатой, 25 сидя в горнице отцовской посреди скамьи передней. Время шло, молва летела, издалека были сваты в доме девушки красивой, 30 на подворье знаменитом. Солнце сватало за сына — не пошла в жилище солнца, рядом с ним сиять не стала в летний зной, в страду большую. 35 Сыну в жены сватал месяц — замуж за него не вышла, рядышком блистать не стала, по кругам ходить воздушным. Сватала звезда за сына — 40 не пошла девица к звездам по ночам мерцать бессонно на морозном зимнем небе. Женихи пришли из Виро[80], Ингрия[81] сватов прислала — 45 не пошла туда девица, так она сказала сватам: «Золота не изводите, серебра не расточайте — не пойду я замуж в Виро, 50 не пойду, вовек не стану веслами ворочать в ‚иро, плавать между островами, рыбою одной питаться, лишь ухою пробавляться. 55 В Ингрию не выйду замуж, в край холмистый, каменистый. Там на все бывает голод — на дрова и на лучину, на пшеницу и на воду, 60 даже на ржаные хлебы». Беззаботный Лемминкяйнен, тот красавец Кавкомьели, все-таки решил поехать, высватать цветочек Сари, 65 знаменитую невесту, длиннокосую девицу. Сына мать не отпускает, старая остерегает: «Не ходи, сынок, не сватай 70 деву, что тебя получше, ведь тебя не примут в Сари, не возьмут в родню большую». Так ответил Лемминкяйнен, Кавкомьели так заметил: 75 «Если я не знатен домом, не велик отцовским родом, то возьму своею статью, покорю своей красою». Все же мать не отпускает, 80 уговаривает сына не ходить в тот род великий, род великий, именитый: «Высмеют тебя там девы, потешаться станут жены». 85 Что ему остереженья! Говорит слова такие: «Оборву насмешки женщин, пресеку девиц ухмылки — каждой подарю ребенка, 90 каждой дам в подол младенца, вот и кончатся насмешки, прекратятся все ухмылки». Мать на это так сказала: «Горе мне с тобой, сыночек: 95 женщин Сари опозоришь, дев невинных перепортишь, — распря страшная случится, бойня грозная начнется, женихи, что есть на Сари, — 100 сотня воинов с мечами, — на тебя там ополчатся, одного кругом обступят». Что ему остереженья, матери предупрежденья! 105 Жеребца берет получше, запрягает лошадь в сани, едет быстро, поспешает в знатное селенье Сари, в жены брать цветок  прекрасный, 110 знаменитую невесту. Потешались жены Сари, девы сыпали насмешки. Мол, во двор заехал странно, несуразно, мол, примчался, 115 сани вовсе опрокинул, зацепился за ворота. Тут беспечный Лемминкяйнен брови сдвинул, лоб нахмурил, бороду помял рукою, 120 сам сказал слова такие: «Что-то раньше я не видел, и не видел, и не слышал, чтобы жены насмехались, чтобы девы издевались! И 125 Он на все махнул рукою, так промолвил, так ответил: «Есть ли здесь на Сари место, есть ли хоть клочок свободный, где бы мне повеселиться, 130 на лужайке порезвиться, вместе с девушками Сари в хороводах покружиться?» Говорят девицы Сари, полуострова красотки: 135 «Есть местечко здесь на Сари, есть клочок земли свободной, где б ты мог повеселиться, на лужайке порезвиться, коль наймешься ты подпаском, 140 пастушком пойдешь на выгон: отощали дети Сари, зажирели жеребята». Беззаботен Лемминкяйнен. В пастухи пошел по найму: 145 днем стада пасет коровьи, с девами гуляет ночью, в играх девичьих резвится, в хороводах знай кружится. Так беспечный Лемминкяйнен, 150 сам красавец Кавкомьели, оборвал насмешки женщин, девичьи пресек ухмылки: не было такой девицы, недотроги непорочной, 155 чтоб ее он не потискал, не поспал с красоткой рядом. Лишь одна была девица из большого рода Сари, не хотела дева замуж, 160 лучших женихов отвергла — Кюлликки, цветочек Сари, острова краса и гордость. Беззаботный Лемминкяйнен, тот красавец Кавкомьели, 165 истоптал сто пар сапожек, перетер всю сотню весел, покорить пытаясь деву, Кюлликки завлечь стараясь. Кюлликки, цветок красивый, 170 говорит слова такие: «Что ты ходишь здесь, несчастный, плаваешь, зуёк горластый, не даешь покоя девам, поясочкам оловянным[82]? 175 Замуж не пойду, покуда не сотрется весь мой жернов, пест[83] в щепу не разобьется, ступа в пыль не истолчется. Не пойду я за дурного, 180 за дурного, за дрянного, я хочу, чтоб был он стройным, как сама стройна я станом, я хочу, чтоб был он видным, как сама видна собою, 185 чтоб лицом он был прекрасен, как сама лицом прекрасна». Дней немного пролетело, месяца — лишь половина, вот однажды, днем прекрасным, 190 как-то вечером погожим девы стайкою играли, хоровод вели красотки на лужке материковом, на поляне вересковой. 195 Кюлликки была меж ними, острова цветок прекрасный. Вот примчался Лемминкяйнен, подкатил герой беспечный на своей лошадке резвой, 200 на отборном жеребенке. Стал он посреди поляны, в середине хоровода, Кюлликки хватает в сани, увлекает в расписные, 205 садит девушку на шкуры, юную — на дно кошевки. Жеребца кнутом ударил, плеткою хлестнул ременной. В путь пустился, покатился, 210 девушкам сказал, отъехав: «Никогда о том, девицы, никому не говорите, что я к вам сюда являлся, что я девушку похитил! 215 Если ж кто наказ нарушит, будет худо вам, девицы: женихов на смерть отправлю, на войну пошлю заклятьем, не увидите их больше, 220 не услышите вовеки на прогонах деревенских, на лесных полянах здешних». Кюлликки, бедняжка, просит, умоляет дева Сари: 225 «Выпусти меня отсюда, отпусти дитя на волю, я домой хочу вернуться, к матушке своей скорбящей. Если ж ты меня не пустишь, 230 мне домой не дашь вернуться, пять моих родимых братьев, семь сынов родного дяди сыщут по следам зайчишку, защитить сумеют деву». 235 Он не выпустил девицу. Дева тихо разрыдалась, молвила слова такие: «Ах, зачем же я рождалась! Зря рождалась, подрастала, 240 зря жила на свете, дева, коль никчемному досталась, к никудышному попала, угодила к забияке, вечно рвущемуся в драки». 245 Тут беспечный Лемминкяйнен, Кавкомьели так промолвил: «Кюлликки, моя голубка, ягодка моя лесная, не тужи, цветок, напрасно, 250 я тебя лелеять буду: за столом держать в объятьях, на руках носить повсюду, если встану, встанешь рядом, если лягу, рядом ляжешь. 255 Ты о чем, скажи, горюешь, от каких забот вздыхаешь, не о том ли ты печешься, не о том ли ты вздыхаешь, что ни хлеба, ни скотины, 260 ни припасов нет в хозяйстве? Не тужи, цветок, напрасно, у меня скотины вдоволь, много живности удойной: есть Морошка на болоте, 265 Земляничка на пригорке, на бору мычит Брусничка. Их совсем кормить не надо, обихаживать и холить, вечером встречать из леса, 270 по утрам пускать на выгон, нет заботы ни о сене, ни о соли, ни о пойле. Иль о том твои печали, иль о том твои заботы, 275 что мой род не именитый, что мой дом совсем не знатный? Пусть мой род не именитый, пусть мой дом пока не знатный — огневой клинок имею, 280 жало, сыплющее искры. Именит клинок роднею, знаменит происхожденьем: он самим отточен Хийси, высветлен богами в небе. 285 Им свое прославлю племя, сделаю свой род великим огневым клинком каленым, искры сыплющим железом». Тяжело вздохнула дева, 290 так в ответ ему сказала: «Ой ты, Ахти, отпрыск Лемпи, коль меня ты в жены хочешь, в вековечные супруги, курочкой себе под мышку, 295 поклянись мне страшной клятвой не ходить в поход военный, даже золота возжаждав, серебра нажить желая!» Тут беспечный Лемминкяйнен 300 говорит слова такие: «Поклянусь я страшной клятвой не ходить в поход военный, даже золота возжаждав, серебра нажить желая! 305 Дай и ты свою мне клятву на село не бегать тайно, даже вздумав веселиться, в хороводах развлекаться!» Так они скрепили клятву, 310 принесли обет суровый перед Богом милосердным, перед Ликом всемогущим: Ахти — не ходить в походы, Кюлликки — в село не бегать. 315 Тут беспечный Лемминкяйнен резвого ударил вицей, жеребца хлестнул вожжами, сам сказал слова такие: «До свиданья, нивы Сари, 320 корни елей, пней смолистых, все места, где летом бегал, где ходил зимой морозной, по ночам искал защиты, укрывался в непогоду, 325 где за курочкой гонялся, уточкой своей прекрасной!» Едут, катят потихоньку, вот и домик замаячил. Дева так ему сказала, 330 так сказала, так спросила: «Вдалеке изба маячит, нищенская развалюха. Это чья ж изба такая, кто ее хозяин жалкий?» 335 Тут беспечный Лемминкяйнен молвил слово, так ответил: «Не печалься ты о доме, не вздыхай ты о хоромах, избы новые поставим, 340 возведем дома получше, срубим из кондо́вых[84] бревен, из кряжей поставим крепких». Вот беспечный Лемминкяйнен вскоре в дом к себе приехал, 345 к матушке своей родимой, к той родительнице старой. Мать такое слово молвит, слово молвит, изрекает: «Долго ж ты, сынок, скитался, 350 на чужбине обретался». Тут беспечный Лемминкяйнен так сказал, такое молвил: «Осмеять хотел я женщин, отомстить решил святошам 355 за издевки, за насмешки, за обиды, униженья — лучшую из них я выбрал, в сани усадил на шкуры, на удобное сиденье 360 под свою медвежью полость. Так я отплатил девицам, женщинам — за их насмешки. Ой ты, мать моя родная, милая моя пестунья, 365 я достал, за чем поехал, что просил, того добился. Постели ты нам перины, взбей пуховые подушки, отдохнуть в родимом доме, 370 с молодой поспать девицей». Отвечает мать на это, произносит речь такую: «Слава Господу на небе, Вышнему — благодаренье, 375 что послал он мне невестку, дал помощницу по дому, превосходную ткачиху, добросовестную пряху, разворотливую прачку, 380 дал белильщицу полотен! Будь и ты судьбой доволен — славная тебе досталась, славную послал Создатель, славную дал Бог всевышний. 385 Пуночка чиста средь снега, но твоя невеста чище, пена волн бела на море, но твоя белей невеста, уточка стройна на волнах, 390 но твоя жена стройнее, звездочка ярка на небе, ярче звездочка, что рядом. Настели полы просторней, проруби пошире окна, 395 новые воздвигни стены, новый дом поставь добротный, сделай новые пороги, двери новые — к порогам, ты ведь выбрал молодую, 400 присмотрел себе красотку, самого себя получше, познатней себя сосватал». Песнь двенадцатая Кюлликки забывает свою клятву и отправляется на игрища деревенских девушек, чем очень сильно рассердила Лемминкяйнена. Он решил тут же бросить жену и пойти сватать деву Похьи, стихи 1-128. — Мать пытается воспрепятствовать отъезду сына, предупреждает его, что он найдет там погибель. Расчесав свои волосы, Лемминкяйнен с вызовом бросает гребень, заявив, что как только его ранят, начнет кровоточить и гребень, с. 129–212. — Лемминкяйнен принимает обереги, отправляется в путь и, прибыв в Похьелу, заколдовывает своими заклинаниями всех мужчин в доме Похьелы, кроме одного дрянного пастуха, с. 213–504. Беззаботный Лемминкяйнен, сам красавец Кавкомьели, потихоньку поживает с молодой своей супругой. 5 Не спешит в походы Ахти, Кюлликки в село не ходит. Вот однажды днем прекрасным, как-то утром на рассвете беззаботный Лемминкяйнен 10 к нерестилищам поехал. К вечеру он не вернулся, к ночи в дом не возвратился. Кюлликки спешит в деревню, в хоровод идет девичий. 15 Кто о том расскажет мужу, кто о том нашепчет Ахти? Айникки[85], сестрица Ахти, обо всем ему сказала, понасплетничала брату: 20 «Дорогой мой братец Ахти, Кюлликки была в деревне, у чужих была калиток, в играх девичьих резвилась, в хороводах веселилась». 25 Юный Ахти, славный Ахти, беззаботный Лемминкяйнен рассердился, обозлился, затаил надолго злобу, говорит слова такие: 30 «Ой ты, мать моя родная, постирала бы рубашку мне в змеином черном яде, просушила бы скорее, чтоб отправиться мне в битву 35 к Похьелы кострам походным, на войну с сынами Лаппи. Кюлликки была в деревне, у чужих была калиток, в играх девушек резвилась, 40 в хороводах веселилась!» Кюлликки тогда сказала, так промолвить поспешила: «Ой ты, Ахти, мой любимый, не ходил бы ты в сраженья! 45 Сон зловещий мне приснился, лишь заснуть успела крепко: полыхнул огонь из горна, ярким пламенем взметнулся — то под окнами промчится, 50 пронесется возле стенки, то ворвется вихрем в избу, заклокочет водопадом, к потолку рванется с пола, от окна к окну промчится». 55 Тут беспечный Лемминкяйнен сам сказал слова такие: «Бабьим снам не доверяю так же, как и женским клятвам. Ой ты, матушка родная, 60 принеси мои доспехи, боевые дай одежды! Мной желанье овладело вновь пригубить пиво битвы, мед сражения отведать!» 65 Мать на это отвечала: «Ой ты, Ахти, мой сыночек, не ходил бы ты в сраженье, есть у нас и дома пиво в небольшой ольховой бочке, 70 за дубовою затычкой. Подносить тебе я стану, пей хоть целый день до ночи!» Так ответил Лемминкяйнен: «Не хочу домашней браги, 75 лучше пить речную воду с лопасти весла смолистой — та вода намного слаще, чем домашние напитки. Принеси мои доспехи, 80 боевые дай одежды! Я пойду к жилищам Похьи, на поля сражений в Лаппи, чтобы золотом разжиться, серебром обогатиться». 85 Мать на это отвечала: «Ой ты, Ахти, мой сыночек, золота довольно в доме, много серебра в амбаре. Только днем вчерашним, в полдень, 90 на рассвете, ранним утром раб пахал гадючью ниву, клин распахивал змеиный, сошником шкатулку поднял, выпахал ларец с деньгами, 95 спрятаны в нем были сотни, тысячи на дне лежали. Отнесла в амбар шкатулку, подняла ларец на полку». Так ответил Лемминкяйнен: 100 «Что мне нажитое в доме. Вот в бою добуду марку[86] — мне она милее будет, чем все золото в амбаре, что сохой добыто в поле. 105 Принеси мои доспехи, боевые дай одежды, в Похью на войну отправлюсь, в бой вступлю с сынами Лаппи. Мной желанье овладело, 110 мне на ум явилась дума, сам хочу услышать въяви, увидать хочу воочью, впрямь ли Похьелы невеста, дева Пиментолы темной, 115 женихов всех отвергает, даже молодцев хороших». Мать на это отвечала: «Ой ты, Ахти, мой сыночек, Кюлликки — твоя супруга. 120 Нет жены своей превыше, ведь нелепо — две супруги на одной постели мужа». Так промолвил Лемминкяйнен: «Кюлликки моя — гулена, 125 пусть побегает по играм, пусть поспит в избушке каждой, пусть в кругу девиц резвится, в хороводах веселится!» Не пускает мать сыночка, 130 старая предупреждает: «Только все же, сын родимый, не ходи к жилищам Похьи без познаний, без науки, без волшебного искусства, 135 не ходи к кострам далеким, на поля сражений в Лаппи. Заклянет тебя лапландец, заколдует Турьалайнен, по уши загонит в пепел, 140 в угли жгучие — по локти, пальцами — в горячий пепел, в раскаленные каменья». Так ответил Лемминкяйнен: «Ведь меня уж заклинали 145 эти змеи-ворожеи, три лапландца заклинали ночью летнею одною, волхвовали возле камня, без одежд, без опоясок, 150 даже без единой нитки. Лишь того они добились, жалкие, лишь тем разжились, что топор срубает с камня, что сверло берет с утеса, 155 чурка с наледи сдирает, смерть берет в пустом жилище. Погубить меня сулили, только вышло все иначе. Повалить меня хотели, 160 уложить меня грозились, бросить мостиком в трясину, погрузить настилом в лужу, подбородком — в ил паршивый, бородой — в места худые. 165 Только я не из трусливых, я не очень растерялся, сам я стал певцом заклятий, прорицателем могучим. Сам загнал тех чародеев, 170 тех стрелков с волшебным луком, тех волхвов с ножом железным, колдунов со сталью острой в страшные пороги Туони, в глубину пучины грозной, 175 в водопад высокий самый, в бездну жуткой водоверти. Там пускай теперь подремлют, там пускай поспят злодеи, не взойдут покуда травы 180 сквозь их головы и шлемы, не прорежутся сквозь плечи, не пробьются сквозь лопатки почивающих злодеев, крепко спящих чародеев». 185 Все же мать не отпускает Лемминкяйнена на битву, не пускает мать сыночка, не пускает и супруга: «Не ходи, не отправляйся 190 в ту холодную деревню, в темное селенье Похьи! Там таится смерть героя, гибель мужа поджидает, Лемминкяйнена кончина. 195 Хоть сто раз ты мне расскажешь, все равно я не поверю, будто стал ты чародеем, Похьелы мужей сильнее, — языка не знаешь Турьи, 200 не владеешь речью Лаппи!» Беззаботный Лемминкяйнен, сам прекрасный Кавкомьели, расчесал свой волос гребнем, кудри щеткою разгладил, 205 на стене повесил гребень, на столбе у печки — щетку, вымолвил слова такие, произнес он речь такую: «Знайте: гибнет Лемминкяйнен, 210 терпит бедствие, несчастный, коль руда идет из гребня, коль струится кровь из щетки!» В путь пустился Лемминкяйнен, к темной Похьеле поехал, 215 пренебрег советом добрым, материнским запрещеньем. Снарядился, облачился, натянул железный панцирь, застегнул стальной свой пояс, 220 сам сказал слова такие: «Муж в броне́[87] всегда сильнее, в панцире железном крепче, в обручах стальных[88] отважней средь волшебников презренных: 225 самых слабых не боится, не страшится самых сильных». Меч свой верный он хватает, свой клинок берет каленый, что отточен в царстве Хийси, 230 что богами отшлифован, заложил клинок свой в ножны, к поясу чехол повесил. Где взял о́береги[89] Ахти? Где защитой заручился? 235 Там взял оберег свой малый, там защитой заручился, встав под матицей у двери, косяков родных коснувшись, постояв в прогоне скотном, 240 у калитки самой дальней. Здесь герой предохранился против женских чар зловредных. Обереги те пустые — ненадежная защита. 245 Обереги взял вторые — от мужской зловещей силы — у развилки двух тропинок, на огромном синем камне, на болотине зыбучей, 250 в роднике, покрытом рябью, в грозном бурном водопаде, в мощной водной круговерти. Тут беспечный Лемминкяйнен слово молвит, изрекает: 255 «Из земли, герои, встаньте, духи древние с мечами, из ключей — мужи с клинками, с луками из рек явитесь. Лес, воспрянь с лесным народом, 260 бор могучий — с грозной ратью, дух горы — с надежным войском, с чудищами — водный хийси, с воинством — воды хозяйка, старец вод — с чудесной силой, 265 из ложбин явитесь девы, юные в тончайших платьях, поскорей на помощь мужу, знаменитому герою, чтоб его не брали стрелы, 270 колдунов ножи стальные, острое волхвов железо, стрелы лучников зловредных! Если ж этого все мало, Я другое помню средство: 275 вознесу молитвы к выси, помолюсь я богу Укко, что по небу водит тучи, управляет облаками. Ой ты, бог верховный Укко, 280 древний наш отец небесный, ты, вещающий сквозь тучи, сквозь воздушные пространства, принеси мне меч каленый, в ножнах огненных, надежный, 285 разнесу им все помехи, уничтожу все препоны, изрублю земных злодеев, покараю водных духов, спереди свой путь расчищу, 290 сзади отведу опасность, защищу себя я сверху, заслоню с боков обоих, стрелы колдунов отрину, острое волхвов железо, 295 колдунов ножи стальные, все мечи мужей поганых!» Беззаботный Лемминкяйнен, сам красавец Кавкомьели, свистом вызвал жеребенка, 300 златогривого — из лога, жеребенка впряг в повозку, рыжего завел в оглобли, сам в санях своих уселся, примостился сам в кошевке, 305 вицей[90] резвого ударил, щелкнул плеткой узловатой[91]. Конь несется — путь короче, сани мчатся — цель все ближе, золотом звенит дорога, 310 серебром — песок прибрежный! Едет день, второй несется, мчится вот уже и третий, лишь на третий день поездки встретилась в пути деревня. 315 Тут беспечный Лемминкяйнен заспешил, быстрей поехал, едет крайнею дорогой, держит путь к избушке крайней. Спрашивает за порогом, 320 молвит, стоя у навеса: «Есть ли тот в жилище этом, кто б мою супо́нь[92] расслабил, опустил мои оглобли, снял дугу с моих оглобель?» 325 Молвил на полу ребенок, известил малыш с приступка: «Нет того в жилище этом, кто б супонь твою расслабил, опустил твои оглобли, 330 снял дугу с твоих оглобель». Не горюет Лемминкяйнен, резвого ударил вицей, плеткою хлестнул жемчужной, едет дальше, поспешает, 335 среднею спешит дорогой, держит путь к избушке средней. Спрашивает за порогом, молвит, стоя у навеса: «Есть ли тот в жилище этом, 340 кто мои бы принял во́жжи[93], кто б супонь мою расслабил, снял гужи́[94] с моих оглобель?» Говорит с печи старуха, лгунья старая — с лежанки: 345 «Есть, конечно, в этом доме, кто твои отвяжет вожжи, кто твою супонь распустит, кто оглобли наземь сбросит. Есть мужей таких десяток, 350 даже сотня наберется, кто тебе подвоз устроит, выдаст лошадь ездовую, жалкого, домой доставит, гнусного — в твои владенья, 355 на отцовские сиденья, материнские дорожки, к собственным воротам брата, на концы мостков сестрицы, до того, как день угаснет, 360 до того, как солнце сядет!» Не горюет Лемминкяйнен, говорит слова такие: «Застрелить бы мне старуху, погубить стрелой каленой!» 365 Погоняет лошадь дальше, едет с шумом, поспешает, едет верхнею дорогой, едет в верхнюю избушку. Вот беспечный Лемминкяйнен, 370 подъезжая ближе к дому, вымолвил слова такие, произнес такие речи: «Хийси! Пасть заткни собаке, челюсти захлопни псине. 375 Лемпо, сунь затычку в глотку, в зубы клин забей надежный, чтоб не тявкнула собака, прежде чем пройду я мимо». Прошагал во двор неслышно, 380 по земле кнутом ударил, от кнута туман поднялся, мужичок возник в тумане. Хомуты он рассупонил, сбросил на землю оглобли. 385 Тут беспечный Лемминкяйнен стал прислушиваться чутко, незамеченным пробравшись, притаившись неприметным. Услыхал из дома песни, 390 через мох в стене — сказанья, сквозь стену игру услышал, голоса певцов — сквозь ставни. Заглянул тихонько в избу, посмотрел тайком в окошко — 395 колдунов в избе бессчетно, заклинателей — на скамьях, у простенков — музыкантов, знахарей — у самой двери, ведунов — вдоль задней стенки, 400 подпевал — в закуте темном: распевали песни Лаппи, пели заклинанья Хийси. Тут беспечный Лемминкяйнен поспешил преобразиться, 405 изменил свое обличье, в дом вошел сквозь щели сруба, внутрь проник сквозь самый угол, сам сказал слова такие: «Песнь прекрасна окончаньем, 410 речи краткостью красивы, песнь неначатая лучше, чем неконченая песня». Тут сама хозяйка Похьи, что как раз топталась в доме, 415 средь избы переминалась, слово молвила, сказала: «Ведь была у нас собака, был брехун под цвет железа, мясо жрущий, кость грызущий, 420 кровь из свежей раны пьющий. Что за муж ты и откуда, из каких героев будешь, как проник ты к нам в жилище, как прошел сюда сквозь стену, 425 коль и пес тебя не слышал, не учуяла собака?» Отвечает Лемминкяйнен: «Разве б я сюда явился без умения, без знанья, 430 без могущества, без силы, без волшебных чар отцовских, без родительской опеки, чтобы псы меня сожрали, чтоб собаки разорвали. 435 В детстве мать меня купала, маленьким еще ребенком, трижды мыла ночью летней, девять раз — осенней ночью, чтобы стал я чародеем, 440 стал кудесником известным. Сделала певцом для дома, знахарем для всей деревни». Беззаботный Лемминкяйнен, сам красавец Кавкомьели, 445 обернулся чародеем, заклинателем искусным — полы шубы полыхали, очи пламя извергали, пел когда свои заклятья, 450 заклинанья — Лемминкяйнен. Рунопевцев самых лучших сделал худшими певцами, в рот набил камней заклятьем, в глотку навалил каменьев 455 самым лучшим чародеям, самым славным рунопевцам. Разогнал мужей несчастных, раскидал своею песней по бесплодным нивам дальним, 460 по непаханым полянам, по лесным безрыбным ламбам, где не водится и окунь, в водопад свирепый Рутьи[95], в струи огненной пучины, 465 сделал в речке бурунами, в водопаде — валунами, пусть огнем они сгорают, искрами пускай взлетают. Так беспечный Лемминкяйнен 470 заклинал мужей с мечами, тех героев при оружье, молодых заклял и старых, поборол мужей матерых — одного лишь так оставил, 475 пастуха забыл дрянного, старика того слепого. Тут пастух в шапчонке мокрой вымолвил слова такие: «Сын беспечный старца Лемпи, 480 юных ты заклял и старых, поборол мужей матерых, почему меня оставил?» Так ответил Лемминкяйнен: «Потому тебя оставил, 485 что и с виду ты противный, хоть тебя я и не трогал. Ты еще юнцом незрелым, ты еще подпаском подлым дочку матери испортил, 490 осрамил сестру родную, даже кобылиц бесчестил, стригунков совсем уж юных, загонял кобыл в болото, брал в вонючей скользкой жиже». 495 Тут пастух в шапчонке мокрой рассердился, обозлился, из избы за двери вышел, через двор пошел на поле, побежал к потоку Туони, 500 к падунам реки священной, поджидать стал Кавкомьели, караулить сына Лемпи, как отправится из Похьи, как домой к себе поедет. Песнь тринадцатая Лемминкяйнен просит хозяйку Похьелы выдать за него свою дочь. Та дает ему первое трудное задание: загнать и изловить лося Хийси, стихи 1-30. — Горделиво бахвалясь, Лемминкяйнен отправляется на лыжах загонять лося, но вскоре, к своему огорчению, понимает, что лося Хийси одним хвастовством не добудешь, с. 31–270. Тут беспечный Лемминкяйнен молвил Похьелы хозяйке: «Выдай, старая, девицу, приведи свою мне дочку, 5 ту, что лучше всех красавиц, выше всех в кругу девичьем!» Только Похьелы хозяйка так в ответ ему сказала: «Никакой не выдам дочки, 10 никакой не дам девицы, и ни лучшей, и ни худшей, ни высокой, и ни низкой. У тебя ведь есть супруга, прежде взятая хозяйка». 15 Так ответил Лемминкяйнен: «Кюлликки на цепь в деревне посажу к чужим порогам, прикую к чужим воротам, здесь возьму жену получше. 20 Приведи ж скорее дочку, всех красивее девицу, длиннокосых всех пригожей!» Говорит хозяйка Похьи: «Дочку я свою не выдам 25 за ничтожного мужчину, за негодного героя. Лишь тогда проси девицу, лишь тогда цветочек сватай, как догонишь лося Хийси[96] 30 на полях далеких Хийси». Тут беспечный Лемминкяйнен насадил на древко пику, тетиву напряг на луке, наготовил стрел каленых, 35 сам сказал слова такие: «Насадил на древко пику, тетиву напряг на луке, наготовил стрел каленых, нет лишь лю́лю[97] для скольженья, 40 для отталкиванья — ка́лху[98]». Тут беспечный Лемминкяйнен поразмыслил, пораздумал: «Где бы раздобыть мне лыжи, разыскать хотя б дрянные? " 45 Вот пришел он к дому Кавппи[99], в кузню к Люликки[100] приехал: «Ой ты, мудрый житель Вуойо[101], ты, красивый житель Лаппи! Добрые мне сделай лыжи, 50 выстругай красиво калху, чтоб я лося смог настигнуть на полях далеких Хийси! " Люликки ему ответил, Кавппи речь сказал такую: 55 «Зря пойдешь ты, Лемминкяйнен, зря погонишься за лосем: чурку лишь возьмешь гнилую, да и ту — с трудом великим». Не тужит герой беспечный, 60 говорит слова такие: «Сделай люлю для скольженья, для отталкиванья — калху! Лося загонять отправлюсь к рубежам далеким Хийси». 65 Люликки, умелец лыжный, Кавппи, мастер делать калху, люлю мастерит всю осень, зиму калху ковыряет, целый день строгает палку, 70 день второй — колечко ладит. Для скольженья сделал люлю, для отталкиванья — калху, изготовил мастер палки, насадил на палки кольца. 75 Палка стоит шкурку выдры, шубку лисью — кольца  к палкам! Смазал мастер лыжи жиром, салом их натер оленьим, пораздумал, поразмыслил, 80 сам сказал слова такие: «Есть ли в нашей молодежи, в подрастающем народе, кто сумеет встать на люлю, оттолкнуться сможет калху? " 85 Лемминкяйнен так ответил, молвил парень краснощекий: «Есть средь нашей молодежи, в подрастающем народе, кто сумеет встать на люлю, 90 оттолкнуться сможет калху». За спину колчан закинул, лук тугой за плечи бросил, палку ухватил проворно, заскользил на скользкой люлю, 95 стал отталкиваться калху, произнес слова такие: «Нет нигде на божьем свете, ни под этим небосводом, ни в лесу — зверей подобных, 100 бегунов четвероногих, чтоб их лыжи не настигли, не догнали эти калху, лыжи Калевы героев, Лемминкяйнена полозья». 105 Хийси это услыхали, ю́тасы[102] про все узнали, стали хийси делать лося, ютасы творить оленя, голову из пня создали, 110 из развилка ивы — рожки, пальцы ног — из лоз прибрежных, голени — из длинных кольев, сделали хребет из прясла[103], сухожилья — из соломы, 115 из речных кувшинок — очи, из озерных лилий — уши, из коры еловой — шкуру, из стволов прогнивших — мясо. Наставляет лося Хийси, 120 своего оленя учит: «Мчись вперед, созданье Хийси, убегай, олень прекрасный, на места своих отелов, на поля сынов лопарских. 125 Семь потов сгони с погони, с Лемминкяйнена — побольше!» Вот помчался лось из Хийси, поскакал олень пятнистый, вдоль амбаров дальней Похьи, 130 по земле сынов лопарских. Сбил ушат копытом в чуме, сшиб с огня котел кипящий, вывалял все мясо в пепле, выплеснул в очаг похлебку. 135 Шум и гам кругом поднялся на земле сынов лопарских: принялись брехать собаки, дети Лаппи заревели, жены Лаппи рассмеялись, 140 люди Лаппи зароптали. Там беспечный Лемминкяйнен продолжал за лосем гнаться по сухим местам, по топям, по открывшимся полянам. 145 Из-под лыж летело пламя, дым из палок извергался, все же лося не увидел, не увидел, не услышал. По низинам мчал, по взгоркам, 150 объезжал за морем земли, обошел все дебри Хийси, даже все угодья Калмы, мимо рта промчался Смерти, позади жилища Калмы. 155 Смерть уже уста разверзла, Калма вытянула шею, чтоб схватить зубами мужа, проглотить живьем героя. Не смогла схватить героя, 160 не успела, не сумела. Краешек один остался, уголок лесистой ко́рбы[104] на задворках дальних Похьи, на обширных землях Лаппи. 165 Побежал и тот проверить, осмотреть закраек корбы. Лишь туда едва добрался, шум и гам услышал страшный в дальних Похьелы пределах, 170 на земле сынов лопарских. Услыхал он лай собачий, услыхал он плач ребячий, услыхал он женский хохот, услыхал невнятный ропот. 175 Беззаботный Лемминкяйнен лыжи вмиг туда направил, где собаки заливались на обширных землях Лаппи. Он сказал, туда явившись, 180 так спросил, прибыв на место: «Почему хохочут жены, почему здесь плачут дети, почему стенают старцы, отчего собаки лают?» 185 «Потому хохочут жены, потому здесь плачут дети, потому стенают старцы, оттого собаки лают: пробежал здесь лось из Хийси, 190 проскакал здесь быстроногий, сбил ушат копытом в чуме, сшиб с огня котел кипящий, вылил варево на угли, выплеснул в очаг похлебку». 195 Тут красавец краснощекий, беззаботный Лемминкяйнен, лыжею скользнул по снегу, словно быстрою гадюкой, полозом сосны болотной, 200 как живучею змеею, сам сказал, скользя по снегу, молвил, палкою толкаясь: «Сколько есть мужей тут в Лаппи — всем нести со мной оленя, 205 сколько есть тут женщин в Лаппи — мыть котлы для варки мяса, сколько есть детишек в Лаппи — собирать щепу для топки, сколько есть котлов здесь в Лаппи — 210 все собрать для варки лося!» Поднатужился, напрягся, отпихнулся, оттолкнулся, первый раз ногою двинул, — взору стал недосягаем, 215 он второй раз лыжей двинул — недоступным стал для слуха, в третий раз лишь оттолкнулся — сел на спину лося Хийси. Взял тяжелый кол кленовый, 220 свил березовую вязку, лося привязал в загоне, за дубовою оградой: «Вот и стой тут, лось из Хийси, бей копытом в прочном стойле!» 225 Стал поглаживать по шерсти, стал похлопывать по шкуре: «Отдохнуть бы здесь неплохо, полежать на мягкой шкуре вместе с девушкой красивой, 230 с курочкой, еще растущей!» Тут взъярился лось из Хийси, стал лягаться, благородный, сам сказал слова такие: «Пусть тебе позволит Лемпо 235 отдыхать на мягкой шкуре, с девушкой своей валяться!» Поднатужился, напрягся, разорвал тугую петлю, искорежил кол кленовый, 240 разломал загон дубовый, вырвался олень на волю, побежал своей дорогой — по болотам, по полянам, в гору мчал по мелколесью, 245 взору стал недосягаем, недоступным стал для слуха. Тут красавец краснощекий рассердился, обозлился, очень сильно прогневился, 250 ринулся на лыжах следом. Только раз и оттолкнулся, люлю под ногой прогнулась, у проушины сломалась, лопнула под пяткой калху, 255 отлетел конец от пики, палка лыжная сломалась. Убегает лось из Хийси, головы уже не видно. Тут беспечный Лемминкяйнен 260 сник в печали, впал в унынье, посмотрел на снаряженье, сам сказал слова такие: «Пусть никто в теченье жизни, пусть никто из всех героев 265 не бахвалится, охотясь, добывая лося Хийси, как бахвалился я, бедный. Я лишился лыж хороших, палку лучшую утратил, 270 самый быстрый меткий дротик!» Песнь четырнадцатая С помощью обычных охотничьих заклинаний и уговоров Лемминкяйнен наконец добывает лося и отводит его в Похьелу, стихи 1-270. — В качестве второго трудного задания ему назначают обуздание огнедышащего мерина Хийси, которого он добывает и пригоняет в Похьелу, с. 271–372. — В качестве третьего задания он должен подстрелить лебедя в реке Туонеле. Лемминкяйнен приходит к реке Туони. Там его подстерегает презренный пастух, который убивает Лемминкяйнена и сбрасывает в пороги Туони. В довершение всего сын Туони разрубает тело убитого на куски, с. 373–460. Вот беспечный Лемминкяйнен думу думает, гадает, по какой тропе пуститься, по какой пойти дорожке: 5 то ли бросить лося Хийси, побрести домой тихонько, то ли снова попытаться пробежать еще на лыжах к радости хозяйки леса, 10 девам корбы на усладу? Молвил он слова такие, произнес такие речи: «Ой ты, Укко, бог верховный, старец наш, отец небесный! 15 Сделай мне прямые лыжи, легкие сработай калху, чтоб я мог бежать по снегу через топи, через тверди, в земли Хийси мог добраться, 20 пробежать борами Похьи, где дорожки лося Хийси, где сохатого тропинки! На просторы леса выйду, из людской избы — на волю, 25 путь возьму на Тапиолу[105], мимо Тапио[106] избушек. Здравствуйте, холмы и горы, здравствуй, гулкий темный ельник, здравствуй, частый мой осинник, 30 сам приветствующий, здравствуй! Распахнись, расщедрись, корба, раскошелься, Тапиола, проводи меня на остров, отведи меня на горку, 35 где добыча притаилась, спряталась лесная живность! Нюрикки, сын Тапиолы, муж опрятный в красном шлеме, сделай зате́си[107] на соснах, 40 крестики оставь на ва́рах[108], чтоб сумел я, бестолковый, здесь чужой, найти дорогу, в поисках даров таежных, в промыслах лесной добычи! 45 Мьеликки[109], хозяйка леса, чистая, с красивым станом, золото пусти на волю, серебро — рассыпь по лесу, на ловца веди добычу, 50 на охотника — удачу! Ключиками золотыми, что висят в кольце на бедрах, отвори амбары корбы, отопри кладовки леса 55 в дни моей охоты славной, в пору промысла лесного! Если же сама не хочешь, то пошли своих работниц, повели своей прислуге, 60 прикажи своим служанкам! Ну какая ж ты хозяйка, если в доме нет прислуги, нет хотя бы ста работниц, тысячи служанок шустрых, 65 что пасут стада большие, обихаживают живность. Маленькая дева леса, медоустая красотка! Ты подуй в рожок медовый, 70 в сладкозвучную свирельку, на ушко сыграй хозяйке, золотой лесной старушке, чтобы сразу услыхала, чтоб скорее с ложа встала, 75 ведь она меня не слышит, в дреме сладкой пребывает, хоть давно молю усердно, сыплю золото заклятий». Только все же Лемминкяйнен 80 остается без добычи. По болоту мчит, по суше, по лесам скользит дремучим, божьим угольным угорам, угольным полянам Хийси. 85 День бежит, второй несется, вот на третий день к полудню на большую вышел гору, на утес взбежал огромный, глянул пристально на запад, 90 за болотину — на север: избы Тапио маячат, блещут двери золотые с севера, из-за болота, из кустарника под варой. 95 Вот беспечный Лемминкяйнен подошел к жилищу ближе, подбежал вплотную к дому, прямо к окнам Тапиолы, в избу заглянул, пригнувшись, 100 посмотрел в окно шестое: там дарительницы жили, живности лесной хозяйки, в будничных своих одеждах, в замусоленных лохмотьях. 105 Так промолвил Лемминкяйнен: «Почему, хозяйка леса, ходишь в будничных одеждах, в рваном рубище для риги? Отчего ты не умыта, 110 почему ты неопрятна, выглядишь теперь так дурно, смотришься так некрасиво? Раньше здесь, в лесу бывая, я всегда три замка видел — 115 замок был один из кости, два — из дерева, из камня. Шесть окошек золоченых было по углам тех замков. Заглянул в окно однажды, 120 стоя под окошком замка: Тапио, хозяин дома, замка добрая хозяйка, Теллерво[110], их дочь-красотка, Тапиолы домочадцы 125 золотом одежд блистали, серебром сверкали платьев. У самой лесной хозяйки, у владычицы таежной, руки — в золотых браслетах, 130 в золотых колечках — пальцы, в золотых заколках — кудри, в прядках золотых — прическа, серьги золотые — в мочках, в скатном жемчуге — вся шея. 135 Милая хозяйка леса, медоустая старушка! Обувь скинь, что для покоса, лапти сбрось, что для пожога, рубище сними для риги, 140 повседневную рубаху. Нарядись в одежды счастья, облачись в наряд удачи в дни моей лесной охоты, в пору поиска добычи! 145 Грустно мне всегда бывает, очень грустно и обидно оттого, что нет удачи, нет удачи, нет добычи. Хоть бы изредка давала, 150 присылала мне добычу. Скучен вечер без веселья, без добычи день скучнее. Старец леса бородатый, в шапке хвойной, хвойной шубе! 155 Приодень боры в полотна, чащи — в ткани дорогие, в синее сукно — осины, ольхи — в лучшие наряды. Серебра навесь на сосны, 160 золота — на ветви елей, кондам дай на пояс меди, серебра — сосёнкам юным, золотых серег — березам, пням — бубенчиков звенящих. 165 Сделай, как бывало прежде, в дни поры твоей чудесной, чтоб луной сверкали ели, чтоб сияли солнцем сосны, чтобы медом пахло в чаще, 170 симой сладкой — в синих рощах, суслом — на краях опушек, у болот — топленым маслом! Милая девица леса, Туликки, дочь Тапиолы, 175 живность выгони на склоны, на открытые поляны. Если дичь бежит лениво, семенит неторопливо, ты возьми в лесочке вицу, 180 в корбе выломай березку, щекотни бока легонько, тронь под мышкою тихонько, чтоб скорее дичь бежала, чтоб проворнее скакала, 185 чтобы шла навстречу мужу, выходила на тропинку! А когда навстречу выйдет, ты пошли ее по тропке, вытяни оградкой руки, 190 вдоль тропы поставь ладони, чтобы дичь не увернулась, в сторону не ускользнула. Если дичь свернет с дорожки, если спрячется в сторонке, 195 за уши поставь на тропку, за рога верни на стежку! Коль бревно лежит на тропке — отодвинь его в сторонку, преграждает путь валежник — 200 разломай его на части! Если встретится ограда, повали ограду наземь на длину пяти пролетов, меж семью свали колами! 205 Преградит река дорогу, в ручеек тропа упрется — протяни шелка мосточком, сукна красные — настилом. Перекинь их над проливом, 210 над широкой водной гладью, поперек потока Похьи, через водопад бурлящий. Дома Тапио хозяин, дома Тапио хозяйка, 215 старец с белой бородою, золотой король таежный, Мимеркки[111], хозяйка леса, раздающая добычу, в синей мантии старушка, 220 дух болот в чулочках красных, золотом давай меняться, серебром давай считаться. Золоту всего лишь месяц, серебро вчера добыто, 225 на войне богатство взято, в битве нажита добыча. В кошельке сотрутся деньги, очень быстро потемнеют, если золота не тратят, 230 если серебром не платят!» Так беспечный Лемминкяйнен по лесам на лыжах бегал, песню спел у каждой чащи, три — под мышкой каждой корбы, 235 умилил хозяйку леса, ублажил владыку бора, покорил служанок леса, юных Тапио красавиц. Вот они к нему пригнали 240 лося Хийси из укрытья, из-за вары Тапиолы, из владений замка Хийси, вывели ловцу навстречу, заклинателю на тропку. 245 Вот беспечный Лемминкяйнен ловко свой аркан кидает на лопатки лося Хийси, на загривок верблюжонка, чтобы сильно не брыкался, 250 если спину станут гладить. Тут беспечный Лемминкяйнен вымолвил слова такие: «Царь земли, тайги хозяин, славный житель боровины, 255 Мьеликки, хозяйка леса, ты, дарительница дичи, золотом я рассчитаюсь, серебром я расквитаюсь, — расстели свои полотна, 260 подложи платок любимый под монеты золотые, под серебряные деньги, чтоб не падали на землю, чтоб в пыли не замарались». 265 В Похьелу затем приходит, говорит слова такие: «Лося я нагнал на лыжах на поляне дальней Хийси. Ты отдай, хозяйка, дочку, 270 выдай деву молодую!» Ловхи, Похьелы хозяйка, так на это отвечала: «Тут же выдам я девицу, милую свою дочурку, 275 лишь ты мерина взнуздаешь, лишь возьмешь коня из Хийси, жеребенка с пенной мордой на краю поляны Хийси». Вот беспечный Лемминкяйнен 280 взял поводья золотые, взял серебряную оброть, мерина искать пустился, светлогривого — по слуху на поляне дальней Хийси. 285 Вот идет себе, шагает, ковыляет потихоньку на зеленую лужайку, на межу святого поля. Там выслеживает лошадь, 290 там выслушивает сивку, подпоясанный уздечкой, конской сбруею увешан. Ищет день, второй уж ищет. Вот на третий день однажды 295 на большую вышел гору, на скалу взошел крутую, повернул свой взор к востоку, бросил взгляд пониже солнца, лошадь на песке приметил, 300 светлогривую — меж елей, пламенем пылала челка, дым густой валил из гривы. Так промолвил Лемминкяйнен: «Ой ты, Укко, бог верховный, 305 ты небесных туч хозяин, белых облаков властитель! Твердь небесную разверзни, в воздухе пробей прорехи, сыпани железным градом, 310 льдинок набросай морозных доброй лошади на гриву, на спину коню из Хийси!» Укко, сам творец верховный, белых облаков властитель, 315 разорвал на части воздух, небо — на две половины, льда насыпал, стужи бросил, град швырнул с небес железный, конской головы чуть меньше, 320 человеческой — чуть больше, доброй лошади на гриву, на спину коню из Хийси. Тут беспечный Лемминкяйнен подошел к коню поближе, 325 разглядеть решил получше, сам сказал слова такие: «Хийтолы жеребчик славный, горный конь с губою пенной, с головою золотою, 330 сунь серебряную морду в золотые колокольца, под серебряные звоны! Обойдусь с тобой не грубо, буду погонять не быстро, 335 я поеду недалеко, проскачу совсем немного, прямо к Похьелы жилищам, ко двору суровой тещи. Если плеткой и ударю, 340 стегану легонько вицей — шелковым платком приглажу, мягкой оботру суконкой». Рыжая лошадка Хийси, жеребенок пенногубый, 345 вставил морду золотую, лоб серебряный просунул в золотые колокольца, под серебряные звоны. Так беспечный Лемминкяйнен 350 мерина взнуздал большого, золотцу надел уздечку, серебру накинул о́броть[112], сам вскочил коню на спину, лошади на круп уселся. 355 Розгой резвую ударил, вытянул хлыстом из ивы, лишь чуть-чуть пути проехал по вершине голой сопки, съехал к северному склону 360 серебристой снежной вары, прискакал к жилищам Похьи, в избу со двора ввалился, говорит, войдя в жилище, молвит, в Похьелу явившись: 365 «Мерина взнуздал большого, жеребца лихого Хийси, на лужайке травянистой, на меже святого поля, изловил я лося Хийси 370 на полянах дальних Хийси. Ты отдай, хозяйка, дочку, выдай деву молодую!» Ловхи, Похьелы хозяйка, так в ответ ему сказала: 375 «Лишь тогда отдам я дочку, выдам деву молодую, как в реке подстрелишь птицу, лебедь юную — в стремнине, в Туонеле, в потоке черном, 380 в омуте реки священной, выстрелив лишь раз из лука, лишь одну стрелу затратив!» Снарядился Лемминкяйнен, сам красавец Кавкомьели, 385 клики лебедей послушать, посмотреть на длинношеих в Туонеле, в потоке черном, в устье Маналы глубокой. Быстрым шагом поспешает, 390 пробирается проворно к Туонеле, реке священной, к нижнему теченью Маны, с добрым луком за спиною, с полной сумкой стрел каленых. 395 Там пастух в шапчонке мокрой, Похьелы старик незрячий, притаился возле Туони, около реки священной, вертит головою, смотрит, 400 Кавкомьели поджидает. Вот однажды днем прекрасным Лемминкяйнена увидел, приближавшегося быстро к Туонеле, реке священной, 405 прямо к лютому порогу, к той бушующей стремнине. Из воды гадюку вынул, ядовитую тростинку[113], прострелил тростинкой сердце, 410 Лемминкяйненову печень, через левую подмышку, правое плечо героя. Тут беспечный Лемминкяйнен боли страшные почуял, 415 так сказал он, так промолвил: «Поступил я неразумно, что спросить забыл, разведать у родительницы милой слова два хотя бы важных, 420 слова три, от силы, нужных, как мне быть и что мне делать в смертный час, годину злую, как лечить укус гадюки, раны от закрытой дудки. 425 Ой ты, мать моя родная, вынесшая мук немало, если б ведала и знала, где теперь твой сын несчастный, прилетела бы, примчалась, 430 поспешила бы на помощь, сына милого спасла бы, увела с дороги смерти, юному не дав погибнуть, сильному уснуть навеки». 435 Похьелы старик незрячий, тот пастух в шапчонке мокрой, Лемминкяйнена бросает, сына Калевы толкает в темные потоки Туони, 440 в круговерть стремнины страшной. Так и сгинул Лемминкяйнен, колотясь в камнях, умчался в быстрине мелькнув, унесся к Туонелы жилищам мрачным. 445 Кровожадный парень Туони там мечом ударил мужа, разрубил на части тело. Лишь одним ударом сильным разрубил на пять кусочков, 450 распластал на целых восемь, выбросил в пучину Туони, в глуби Маналы широкой: «Здесь тебе лежать до веку, с луком, стрелами своими, 455 лебедей стрелять в потоке, водных птиц на быстрых струях!» Так скончался Лемминкяйнен, сгинул сватальщик упрямый, в Туонеле нашел могилу, 460 в устье Маналы — кончину. Песнь пятнадцатая Вот однажды из оставленного Лемминкяйненом гребня начинает капать кровь, и мать сразу догадывается, что ее сын убит. Она спешит в Похьелу и спрашивает у хозяйки Похьелы, куда она спровадила ее сына, стихи 1-62. — Хозяйка Похьелы сначала упирается, но в конце концов признается, куда она послала Лемминкяйнена. Солнце сообщает матери, где он погиб, с. 63–194. — Мать отправляется к порогу на реке Туони, прочесывает длинными граблями воду, пока не выгребает все кусочки, и заново складывает из них сына. С помощью заклинаний и мазей она возвращает Лемминкяйнену прежний облик, с. 195–554. — Придя в себя, Лемминкяйнен рассказывает, как его убили на реке Туони, и отправляется с матерью домой, с. 555–650. Мать родная Кавкомьели думу думает, гадает: «Где же сын мой, Лемминкяйнен, Кавко мой куда девался, 5 почему не возвратился из своих скитаний дальних?» Мать не знает, горемыка, выносившая сыночка, где ее дитя родное, 10 где скитается, кровинка, по сосновым ли пригоркам, по угорам вересковым, по волнам ли в море бурном, по широкому простору, 15 на войне ли он жестокой, в том сражении великом, где бредут в крови по голень, по колено тонут — в красной. Кюлликки, супруга Кавко, 20 мечется, снует по дому, по жилищу Кавкомьели, Лемминкяйнена усадьбе. Смотрит вечером на щетку, поутру глядит на гребень. 25 Вот в один из дней прекрасных, спозаранок как-то утром, кровь из щетки показалась, потекла руда́[114] из гребня. Тут красавица супруга 30 слово молвила, сказала: «Вот уже пропал мой милый, сгинул Кавко мой прекрасный на путях глухих, пустынных, на неведомых дорогах — 35 кровь из щетки показалась, потекла руда из гребня!» Мать родная Кавкомьели уж сама на гребень смотрит, разревелась, разрыдалась: 40 «Горе, горе мне, бедняжке, беззащитной, безутешной: мой сынок, дитя родное, мальчик милый, сиротинка, знать, в беду попал большую, 45 знать, совсем уж пропадает, погибает Лемминкяйнен — кровь из щетки показалась, потекла руда из гребня!» Подхватив подолы платья, 50 полы подобрав рукою, быстро в путь пустилась длинный, побежала, поспешила. Под ногой дрожали горы, опускались, поднимались: 55 опускались вниз вершины, поднимались вверх низины. Вот пришла к жилищам Похьи, стала спрашивать о сыне, спрашивала, вопрошала: 60 «Ой ты, Похьелы хозяйка, ты куда девала сына, Лемминкяйнена родного?» Ловхи, Похьелы хозяйка, так ответила на это: 65 «Я не знаю, где сынок твой, бродит где, куда он сгинул. Запрягла гнедого в сани, огненного заложила — то ль в шугу куда заехал, 70 то ль закоченел на море, то ли сгинул в глотке волка, в пасти злобного медведя». Мать на это отвечала: «Говоришь ты все неправду! 75 Волк не ест моей породы, родичей медведь не губит — сын рукою душит волка, кулаком медведя валит. Коль ты правду не расскажешь, 80 где сынок мой Лемминкяйнен, в новой риге дверь сломаю, петли сампо искорежу». Говорит хозяйка Похьи: «Я его ведь накормила, 85 накормила — напоила, вволю мужа угостила, усадила гостя в лодку, по порогам плыть пустила, вот теперь уж и не знаю, 90 где он сгинул, бедолага, может быть, в пороге бурном, в белопенной водоверти». Мать на это отвечала: «Говоришь ты все неправду! 95 Лучше истину поведай, перестань искать уловки: ты куда услала Кавко, калевальца снарядила? Иль твой смертный час наступит, 100 верная придет погибель!» Говорит хозяйка Похьи: «Что ж, скажу теперь и правду: лося догонять послала, благородного оленя, 105 мерина взнуздать большого, жеребца запрячь велела, лебедь добывать послала, в Туони брать святую птицу! Вот теперь уж и не знаю, 110 где его настигла гибель, где преграда удержала, коль обратно не приходит, коль не требует невесту, де́вицу не просит в жены». 115 Мать пропавшего все ищет, все о сгинувшем горюет, по болотам волком мчится, по глухим лесам — медведем, выдрою плывет по водам, 120 муравьем бежит по суше, семенит ежом по мысу, берег зайцем пробегает, камни двигает с дороги, пни сбивает на обочья, 125 в сторону сметает хворост, под ноги валежник стелет. Долго ищет мать сыночка, долго ищет, не находит, спрашивает у деревьев, 130 о пропавшем вопрошает. Молвит дуб, сосна вещает, дерево в ответ вздыхает: «Мне своих забот хватает без чужих забот о сыне. 135 Мы, деревья, горемыки, созданы себе на гибель, чтобы нас в лесу рубили, чтобы на дрова кололи, чтоб готовили для риги, 140 чтоб валили для пожога». Долго ищет мать сыночка, долго ищет, не находит. Повстречалась ей дорога, мать дороге поклонилась: 145 «Божий путь, творенье Бога, не видал ли ты сыночка? Яблочко где золотое, где серебряный мой посох?» Так ответила дорога, 150 молвила слова такие: «Мне своих забот хватает без чужих забот о сыне. Я, несчастная дорога, создана себе на горе: 155 бегают по мне собаки, скачут кони ездовые, сапоги ступают грубо, каблуки нещадно топчут». Долго ищет мать сыночка, 160 долго ищет, не находит. Встретилась луна в дороге, мать ей низко поклонилась: «Ты, луна, творенье божье, не видала ли сыночка? 165 Яблочко где золотое, где серебряный мой посох?» Вот луна, созданье божье, так печально отвечала: «Мне своих забот хватает 170 без чужих забот о сыне. Я, луна, и так несчастна, создана себе на горе: странствовать одной средь ночи, в небесах сиять в морозы, 175 бодрствовать зимой холодной, летом исчезать надолго». Долго ищет мать сыночка, долго ищет, не находит. Встретилось в дороге солнце, 180 солнцу низко поклонилась: «Солнышко, творенье Бога, не видало ли сыночка? Яблочко где золотое, где серебряный мой посох?» 185 Знало солнышко немного, у него догадки были: «Изведен твой сын несчастный, изведен, погублен, жалкий, в Туонелу-реку он брошен, 190 в Маналы поток извечный, по камням, гремя, унесся, промелькнув в порогах пенных, в дальние пределы Туони, в устье Маналы извечной». 195 Мать родная Кавкомьели сокрушается, бедняжка, к кузнецу приходит в кузню: «Ой кузнец мой, Илмаринен, век ковал ты, век работал, 200 поработай и сегодня, грабли смастери из меди, зубья сделай из железа, каждый зуб — по сто саженей, черенок в пять раз длиннее!» 205 Тут кователь Илмаринен, славный мастер вековечный, грабли выковал из меди, зубья сделал из железа, каждый зуб — по сто саженей, 210 черенок — в пять раз длиннее. Вот родительница Кавко получила эти грабли, понеслась на берег Туони, обратилась к солнцу с просьбой: 215 «О созданье Бога, солнце, яркое творца светило! Посияй сперва сильнее, посвети потом слабее, наконец — со всею силой; 220 усыпи народ усталый, утоми народ подземный, царство Туони убаюкай!» Вот созданье Бога, солнце, яркое Творца светило, 225 на изгиб березы село, на прогиб ольхи спустилось. Посияло посильнее, посветило послабее, наконец — со всею силой; 230 утомило люд усталый, царство Маны усыпило: молодых людей с мечами, с посохами слабых старцев, с копьями — мужей матерых. 235 После этого взлетело, поднялось на свод небесный, село там на старом месте, в прежнем доме поселилось. Тут родительница Кавко 240 принялась грести граблями, начала искать сыночка в волнах пенного порога, в быстротечной водоверти. Как ни ищет — не находит. 245 Вот спускается все ниже, вот уже заходит в воду до подвязок на чулочках, вот уже в воде по пояс, в Туонеле сыночка ищет, 250 тащит грабли по теченью, против быстрого потока, раз ведет, второй проводит, в третий — выгребла рубашку, вынула себе на горе, 255 провела еще разочек — вот чулочки, вот и шапка; принесли печаль чулочки, шапка — горькую кручину. Вот сошла еще пониже, 260 в устье Маналы спустилась, вдоль реки ведет граблями, поперек затем проводит, в третий раз — наискосочек. Только лишь с попытки третьей 265 сноп какой-то зацепили эти грабли из железа. Только был не сноп на зубьях — был беспечный Лемминкяйнен, сам прекрасный Кавкомьели. 270 Он граблями был подцеплен, взят за палец безымянный, за мизинец был подхвачен. Всплыл беспечный Лемминкяйнен, Калевы сынок поднялся 275 на больших граблях из меди на поверхность вод прозрачных. Малости не доставало: головы лишь половины, лишь руки и мышц различных, 280 не хватало и дыханья. Мать, подумав, говорила, горько плача, вопрошала: «Можно ль это сделать мужем, обернуть героем новым?» 285 Слышит ворон этот возглас, так несчастной отвечает: «Мужа нет уже в погибшем, нет в погубленном героя: съедены глаза сигами, 290 щукой выедены плечи. Отпусти героя в море, вытолкни в потоки Туони, может, там трескою станет, вырастет китом огромным». 295 Мать родная Кавкомьели не столкнула сына в море. Снова в поиски пустилась, грабли медные схватила, провела опять вдоль Туони, 300 вдоль и поперек теченья, тянет руку, тянет череп, тащит полхребта из Маны, полребра — из водоверти, много мускулов различных. 305 Собрала из них сыночка, Лемминкяйнена сложила. Плоть соединила с плотью, с костью кость состыковала, часть одну — с другою частью, 310 жилку — с жилкою другою. Связывая сухожилья, складывая их концами, нити жилок заклинала, заклинала, говорила: 315 «Ты, красивая хозяйка, Суонетар — царица жилок, пряха крепких сухожилий со своей красивой прялкой, с медным чудо-веретенцем, 320 с пряслицем на нем железным! Ты приди в нужде на помощь, на призыв явись поспешно, принеси охапку жилок, кожи узелок — под мышкой, 325 жилы все свяжи живее, закрепи концы с концами, где есть рваные раненья, где сияют в теле дыры. Если ж этого все мало, 330 дева есть на небосводе, что сидит в ладье из меди, в челноке с кормою красной. Опустись на землю, дева, с середины небосвода, 335 в лодке с жилками поплавай, в челноке — с частями тела, проплыви по сломам кости, по разрывам мышц различных. По местам расставь прожилки, 340 водвори в места былые, сдвинь сосуды срезом к срезу, встык поставь большие вены, жилки кучные — внахлестку, жилки мелкие — вплотную. 345 Тонкую возьми иголку с тонкой шелковою ниткой, все зашей иглой туманной, оловянною прошивкой, все концы свяжи узлами, 350 обмотай тесьмой из шелка! Если ж этого все мало, Бога попрошу покорно: «Запряги своих лошадок, оседлай коней прекрасных, 355 поезжай в санях узорных через кости, через тело, сквозь разорванные ткани, по протокам жил подвижных, прикрепи ты мясо к кости, 360 сочлени ты жилу с жилой, серебро просунь в разломы, золото — в разрывы жилок. Там, где кожа отделилась, положи лоскутик новый, 365 где прожилки оборвались, новые продень прожилки, там, где кровь ушла из тела, свежей крови влей побольше, там, где кости раздробились, 370 нарасти их новой костью, там, где мясо отвалилось, ты добавь немного мяса. Мышцы уложи на место, мускулы — туда, где были. 375 Мясо с мясом, кость с костями, все соедини, как было!» Так родительница Кавко вновь героя сотворила, облик прежний возвратила, 380 старую вернула внешность. Жлы все заговорила, крепко кончики связала, — речь живую не вернула, слов в уста не возвратила. 385 Так она тогда сказала, молвила слова такие: «Где достать такие мази, раздобыть такого меду, чтобы хворого помазать, 390 исцелить больного мужа, чтобы вновь заговорил он, чтобы вновь запел он песни? Пчелка, маленькая птичка, всех лесных цветов царица, 395 ты лети на поиск меда, на добычу симы сладкой в кущи Метсолы[115] прекрасной, в чащи Тапиолы мудрой, набери с цветов пахучих, 400 с колосков травы душистой, чтоб намазать раны мужа, чтобы исцелить ушибы!» Пчелка, быстренькая пташка, крыльями легко взмахнула, 405 скоро Метсолы достигла, дебрей Тапиолы мудрой, там цветочков поклевала, мед на языке сварила, собранный с шести соцветий, 410 с целой сотни трав душистых. Пчелка шумно прилетела, возвратилась хлопотливо, крылья все — в меду пахучем, перышки — в напитке сладком. 415 Тут родительница Кавко приняла все эти мази, стала ими мазать сына, мужа исцелять больного — не подействовали мази, 420 не вернули речи сыну. Молвила слова такие: «Пчелка, милая летунья, ты слетай в края другие за́ девять морей широких, 425 на морской далекий остров, материк большой медовый, в новую избушку Тури[116], Палвойнена[117] дом без крыши. Там медов чудесных много, 430 добрых мазей — сколько хочешь, годных для любых прожилок, для любых участков тела. Принеси ты эти мази, снадобья доставь скорее, 435 чтобы положить на раны, чтобы окропить ушибы!» Пчелка, легкий человечек, снова быстро улетела за́ девять морей широких, 440 за десятое полморя. День летит, второй несется, вот уже летит и третий, на тростник не опускаясь, на траве не отдыхая. 445 Вот на остров прилетела, материк медовый в море, на горящие пороги, водоверть реки священной. Там варили мед душистый, 450 чудные творили мази, в маленьких горшках мешали, в котелочках аккуратных, где лишь пальчик помещался, кончик малого мизинца. 455 Пчелка, легкий человечек, всяких мазей получила. Времени прошло немного, минуло одно мгновенье, глядь, пчела, жужжа, вернулась, 460 хлопотливо опустилась, шесть горшков неся в охапке, за плечами — семь посудин, полных мазью благотворной, полных снадобьем чудесным. 465 Вот родительница Кавко стала мазать сына мазью — девять мазей выбирает, восемь снадобий хороших. Только все же нету пользы, 470 проку нету никакого. Молвила слова такие, речь такую говорила: «Пчелка, воздуха летунья, в третий раз лети за мазью, 475 поднимись повыше в небо, на девятый свод небесный, много там напитков сладких, меда доброго — сверх меры, ими врачевал Создатель, 480 заговаривал Всевышний, избавлял детей любимых от ушибов темной силы. Крылья обмакни в напиток, окуни в медовый перья, 485 принеси на крыльях симы, на плаще — побольше меду, чтоб намазать поврежденья, чтобы окропить ушибы!» Пчелка, маленькая пташка, 490 молвила слова такие: «Как же мне взлететь на небо, слабосильному созданью?» «Неба ты достигнешь просто, долетишь туда чудесно — 495 над луной пройдешь, под солнцем, между звездами промчишься. Крыльями денек помашешь — сядешь месяцу на брови, на другой денек присядешь 500 ты Медведице на плечи, отдохнешь уже на третий на спине у Семизвездья, там останется немножко, там рукой подать до места, 505 где Создатель обитает, восседает Бог блаженный». Вот пчела взлетела с кочки, медоносица — с травинки. Полетела, запорхала, 510 крылышками замахала, по кольцу луны промчалась, пронеслась по кругу солнца, по Медведицы ключицам, по лопаткам Семизвездья, 515 прилетела в погреб Бога, в кладовые Властелина, там как раз творили мази, зелья разные варили в тех серебряных кувшинах, 520 в золотых горшках красивых. Мед варился посередке, по краям кипело масло, с края южного — напиток, с края северного — сало. 525 Тут пчела, пичуга неба, набрала напитка вволю, меда разного — премного. Лишь мгновенье пролетело, как пчела, жужжа, вернулась, 530 хлопотливо опустилась, сто рожков неся в охапке, тысячу других горшочков, там был мед, а здесь водица — чудодейственные мази. 535 Вот родительница Кавко те испробовала мази, на язык взяла по капле, все пригодными признала: «Эти мази — божьи мази, 540 Всемогущего примочки, ими Бог лечил увечья, раны окроплял Создатель». Окропляет мать сыночка, изувеченного лечит. 545 Мазь наносит на разломы, на различные разрывы, мажет сверху, мажет снизу, посередке раз проводит. Тут сказала речь такую, 550 так она проговорила: «Пробудись от сна, почивший, дремлющий, оставь дремоту, подымись с дурного места, встань с одра своих злосчастий!» 555 Пробудился муж почивший, сбросил тяжкую дремоту, вновь обрел искусство речи, смог сказать слова такие: «Долго же я спал, несчастный, 560 долго же дремал я, жалкий, сладкий сон вкушал беспечно, предавался крепкой дреме». Мать герою так сказала, молвила слова такие: 565 «Ты проспал бы здесь и больше, много дольше пролежал бы, не случись прийти родимой, матери, тебя носившей. Ты скажи, мой сын несчастный, 570 ты поведай мне, родимый, кто тебя спровадил в Ману, кто столкнул в пучину Туони?» Тут беспечный Лемминкяйнен так сказал своей родимой: 575 «Тот пастух в шапчонке мокрой, Унтолы[118] слепец несчастный, он меня спровадил в Ману, он столкнул в пучину Туони, из воды змею он поднял, 580 из волны гадюку вынул, на несчастного направил. Я же вовсе и не ведал, от змеи не знал заклятья, заговора от укуса». 585 Мать герою так сказала: «Ох, герой ты неразумный, ты волхвов заклясть грозился, лопарей[119] заткнуть за пояс, сам змеиных слов не знаешь, 590 заговора от укуса: из воды змея явилась, из пучины — дудка с ядом, из мозгов морянки вышла, из голов морских касаток. 595 Плюнула на воду ведьма, харкнула на волны злюка, вытянула ком водица, солнце тут же размягчило, ветер в люльке убаюкал; 600 дух воды качал легонько, волны к берегу катили, выбросил прибой на сушу». Мать, родительница Кавко, все баюкала сыночка, 605 вид былой ему вернула, прежний облик возвратила, сделала намного лучше, чуть покрепче, посвежее, наконец спросила сына: 610 «В чем еще твои изъяны?» Тут ответил Лемминкяйнен: «Есть во мне еще изъяны: сердце я свое оставил, я свои оставил думы 615 у девиц прекрасных Похьи, у красавиц длиннокосых. Та замшелая старуха дочку за меня не выдаст, если не убью морянку, 620 лебедь не сражу стрелою на реке священной Туони, вековечной водоверти». Тут родительница Кавко говорит слова такие: 625 «Ты оставь своих лебедок, пусть живут себе морянки там в потоке черном Туони, в той горящей водоверти. Поспеши к родному дому 630 с матерью своей несчастной. Будь судьбой своей доволен, восхвали на небе Бога, что помог тебе, бедняжке, что вернул обратно к жизни 635 со стези извечной Туони, из жилищ печальных Маны. Я сама бы не сумела, ничего я не смогла бы, если бы не воля Бога, 640 не Всевышнего деянье». Тут беспечный Лемминкяйнен в путь к себе домой пустился с милой матерью родимой, со своей пестуньей старой. 645 Я теперь покину Кавко, Ахти своего оставлю, возвращусь к нему не скоро. Поведу сказанье дальше, на стезю сверну другую, 650 новою пойду дорогой. Песнь шестнадцатая Вяйнямёйнен отправляет Сампсу Пеллервойнена искать нужные для постройки корабля деревья, а потом из дуба с помощью заклинания вытесывает лодку, но ему недостает трех слов, стихи 1-118. — Нигде их не найдя, отправляется в Туонелу, откуда его не хотят отпускать, с. 119–362. — Однако, прибегнув к своей магической силе, Вяйнямёйнен выбирается из Туонелы и по возвращении предупреждает людей, чтобы они не совершали злых поступков и не оказались в том ужасном положении, в котором пребывают недобрые люди, с. 363–412. Старый вещий Вяйнямёйнен, предсказатель вековечный, мастерил челнок добротный, новую ладью готовил 5 там, на острове туманном, там, на сумеречном мысе. Не было у Вяйно теса, дерева — у корабела. Кто же дерево отыщет, 10 ствол дубовый раздобудет Вяйнямёйнену для лодки, прорицателю — для киля? Пеллервойнен, сын поляны, Сампса[120], мальчик низкорослый, 15 вот кто дерево отыщет, ствол дубовый раздобудет Вяйнямёйнену для лодки, прорицателю — для киля! Вот идет он, вот шагает 20 в направлении восточном, минул горку, взял другую, одолел уже и третью, золотой неся топорик, с медной ручкою секиру. 25 Повстречал в пути осину высотою в три сажени. Захотел срубить осину, по стволу секирой стукнуть. Говорит ему осина, 30 языком разумным молвит: «Что же ты, герой, замыслил, что со мной задумал сделать?» Сампса, юный Пеллервойнен, говорит слова такие: 35 «Вот я что задумал сделать, вот на что ты пригодишься: Вяйнямёйнену на лодку, прорицателю — на остов». Тут осина удивилась, 40 стоветвистая сказала: «Челн такой дырявым будет, неустойчивым на волнах. Изнутри я вся гнилая: только этим летом трижды 45 проедал мне червь середку, надругался над корнями.» Сампса, юный Пеллервойнен, продолжает путь-дорогу, поспешает, размышляет, 50 направляется на север. Повстречал сосну в дороге высотою в три сажени. Топором сосну ударил, по стволу секирой стукнул, 55 сам сказал, такое молвил: «Не могла бы ты сгодиться Вяйнямёйнену для лодки, для челна — певцу заклятий?» Молвила сосна сердито, 60 громко так проговорила: «Из меня не выйдет лодки, шестиреберного судна! Ствол мой весь давно изранен: только этим летом трижды 65 ворон на ветвях качался, в кроне каркала ворона». Сампса, юный Пеллервойнен, продолжает путь-дорогу, поспешает, размышляет, 70 к югу шаг свой направляет. Повстречался дуб в дороге в девять сажен толщиною. Спрашивает, вопрошает: «Станешь ли ты, дуб могучий, 75 остовом рыбачьей лодки, килем судна боевого?» Дуб степенно отвечает, мудро молвит желудевый: «Дерева во мне хватает, 80 чтобы стать надежным килем: не изранен ствол мой стройный, нет во мне дупла гнилого. Только этим летом трижды, этой славною порою 85 солнце ствол мой обходило, освещал вершину месяц, на ветвях кукушки пели, в кроне птицы отдыхали». Сампса, юный Пеллервойнен, 90 тут с плеча берет секиру, в ствол топор вонзает острый, в дуб — отменную секиру. Быстро повалил лесину, наземь дуб поверг прекрасный. 95 Вот отсек сперва вершину, расщепил на части комель. Остов вытесал для лодки, наготовил уйму досок на корабль для рунопевца, 100 на челнок для старца Вяйно. Тут уж старый Вяйнямёйнен, предсказатель вековечный, стал заклятьем делать судно, ладить лодку — песнопеньем 105 из единственного дуба, из его обломков хрупких. Спел заклятье — сделал днище, спел другое — борт приделал, вскоре спел и третью песню. 110 Пел, уключины вбивая, ребра лодки закрывая, швы обшивки подгоняя. Закрепив у лодки ребра, подогнав обшивку, понял: 115 не хватает трех словечек, чтоб края бортов доделать, чтоб достроить нос у лодки, завершить корму у судна. Старый вещий Вяйнямёйнен, 120 предсказатель вековечный, так промолвил, так заметил: «Ах, какой же я несчастный! Не спустить мне челн на воду, на волну — корабль мой новый!» 125 Думу думает, гадает, где ж найти слова заклятья, заговор сыскать хороший: не на темени ль касаток, в голове лебяжьей стаи, 130 на спине гусей летящих? Добывать слова пустился. Стаю лебедей изводит, клин гусей уничтожает, ласточек — числом несметным: 135 не нашел словечка даже, не добыл и половинки. Думу думает, гадает: «Сотня слов всегда найдется в зеве летнего оленя, 140 в подъязычье белки белой». Добывать слова пустился, нужные искать заклятья. Уложил оленей поле, настрелял жердину белок, 145 разных слов собрал немало, бесполезных изречений. Думу думает, гадает: «Сотню слов всегда добуду в вечных Туонелы жилищах, 150 в хижинах подземной Маны». В Туонелу пошел за словом, в Маналу за вещим знаньем. Шел, вышагивал степенно, сквозь кустарник шел неделю, 155 сквозь черемушник — вторую, третью — через можжевельник: остров Маналы увидел, Туонелы холмы приметил. Вековечный Вяйнямёйнен 160 лодку зычно вызывает возле переправы Туони, в устье Маналы-потока: «Пригони мне челн, девица, плот пошли мне, дочка Маны, 165 чтобы реку переехать, переплыть пролив широкий!» Туони маленькая дева, низкорослая служанка, стиркой платьев занималась, 170 полосканием одежды в устье Маналы широком, Туонелы потоке черном. Слово молвила, сказала, так она проговорила: 175 «Лодку ты получишь тотчас, как поведаешь причину — в Маналу зачем явился, не погубленный болезнью, смертью праведной не взятый, 180 не сраженный прочей смертью». Вековечный Вяйнямёйнен слово молвил, так заметил: «Вел меня сюда сам Туони, выманил из мира Мана». 185 Туони маленькая дева, низкорослая служанка, говорит слова такие: «Сразу видно: ты обманщик. Если бы привел сам Туони, 190 выманил из мира Мана, Туони сам и доставлял бы, Маналайнен провожал бы в головном уборе Туони[121], в рукавицах вечной Маны. 195 Ты скажи мне правду, Вяйно, в Маналу зачем явился?» Вековечный Вяйнямёйнен тут сказал слова такие: «Сталь меня послала в Туони, 200 привело железо в Ману». Туони маленькая дева, низкорослая служанка, так ответила, сказала: «Снова видно: ты обманщик! 205 Если б сталь послала в Туони, привело железо в Ману, — кровь стекала бы с одежды, падала потоком с платья. Ты скажи мне правду, Вяйно, 210 истину теперь поведай». Вековечный Вяйнямёйнен так заметил, так промолвил: «В Маналу водой пригнало, в Туонелу волной прибило». 215 Туони маленькая дева, низкорослая служанка, слово молвила, сказала: «Снова ложь в ответе слышу! Если бы водой пригнало, 220 если бы волной прибило, влага бы текла с одежды, капала вода с подола. Правду истинную молви, ты зачем явился в Ману?» 225 Тут уж старый Вяйнямёйнен врет еще один разочек: «Пламя в Туонелу пригнало, в Маналу огонь направил». Туони маленькая дева, 230 низкорослая служанка, молвила слова такие: «Снова видно: ты обманщик! Если бы пригнало пламя, в Маналу огонь направил, 235 волосы бы обгорели, борода бы опалилась. Ой ты, старый Вяйнямёйнен, если лодку ожидаешь, сущую скажи мне правду 240 после лжи своей последней, как ты в Маналу явился, не погубленный болезнью, смертью праведной не взятый, не сраженный прочей смертью». 245 Молвил старый Вяйнямёйнен: «Хоть я и солгал немного, раз-другой сказал неправду, истину теперь открою. Знанием я лодку делал, 250 пением корабль свой строил. Пел и день и два заклятья, вот на третий день нежданно санки песен поломались, лопнул полоз заклинаний: 255 я пришел за шилом в Туони, за сверлом явился в Ману, чтоб свои поправить санки, песенный возок наладить. Пригони теперь мне лодку, 260 свой челнок подай скорее, переправиться мне надо, переехать через реку!» Туонетар его ругает, дева Маны порицает: 265 «Ой, герой ты безрассудный, здравомыслия лишенный! Без причин приходишь в Туони, в Маналу без всякой хвори. Для тебя бы лучше было 270 поскорей домой вернуться: много их, сюда пришедших, — возвратившихся немного! Молвил старый Вяйнямёйнен: «Баба с полпути вернется, 275 но не муж, пускай из худших, не герой, хоть из сонливых! Пригони, девица, лодку, челн подай мне, дочка Маны!» Подает девица лодку, 280 старца Вяйно перевозит в этой лодке через реку, через тот пролив широкий, говорит слова такие: «Ой ты, старый Вяйнямёйнен, 285 неубитым едешь в Ману, неумершим — в земли Туони». Туони старая хозяйка, повелительница Маны, принесла для гостя пива, 290 в кружке подала двуручной. Молвила слова такие: «Выпей, старый Вяйнямёйнен». Вековечный Вяйнямёйнен осмотрел пивную кружку: 295 жабы в ней икру метали, по краям кишели черви. Он сказал слова такие: «Не за тем сюда я прибыл, 300 чтобы пить из кубков Маны, чтоб лакать из кружек Туони: пиво пьющие — пьянеют, чарку любящие — гибнут». Молвила хозяйка Туони: «Ой ты, старый Вяйнямёйнен, 305 ты зачем явился в Ману, шел зачем к жилищам Туони прежде чем захочет Туони, прежде чем попросит Мана?» Молвил старый Вяйнямёйнен: 310 «Лодку для себя я строил, новую ладью готовил, трех словечек не хватило, чтоб корму челна доделать, новой лодки нос достроить. 315 Не нашел я тех словечек, не сыскал нигде на свете, в Туонелу пришлось поехать, поспешить к жилищам Маны, чтобы здесь добыть словечки, 320 заклинания запомнить». Тут уж Туонелы хозяйка слово молвила, сказала: «Не дает заклятий Туони, силой слов не наделяет! 325 Да к тому же ты вовеки не уйдешь теперь отсюда, ты домой не возвратишься, не вернешься в край родимый». В сон героя погрузила, 330 дремой путника сморила на мохнатых шкурах Туони. Муж на ложе отдыхает, сладкий сон герой вкушает: спит герой — не спит одежда. 335 В Туонеле была старуха, бабка с челюстью кривою, из железа нить сучила, отливала нить из меди. В сто ячеек сеть связала, 340 в тысячу — огромный невод лишь одною летней ночью, на одном прибрежном камне. В Туонеле старик был дряхлый, человек с рукой трехпалой, 345 он вязал из стали невод, бредень мастерил из меди. В сто ячеек создал невод, в тысячу — огромный бредень лишь одною летней ночью, 350 на одном прибрежном камне. Туони сын железнорукий, криворукий, кривопалый, ставит невод в сто саженей поперек потока Туони, 355 поперек и вдоль пролива, наискось ведет вдобавок, чтоб не скрылся Вяйнямёйнен, не сбежал Увантолайнен никогда на этом свете, — 360 лунный свет пока сияет, — из жилищ суровой Туони, хижин вековечной Маны. Старый вещий Вяйнямёйнен слово молвил, так заметил: 365 «Неужель конец приходит, трудный день мой наступает в избах Туонелы извечной, в этих Маналы жилищах?» Быстренько сменил свой облик, 370 стал совсем другим внезапно: прыгнул в море черной тенью, в камыше укрылся выдрой. Заскользил змеей железной, черною пополз гадюкой 375 поперек потока Туони, сквозь железные тенета. Туони сын железнорукий, криворукий, кривопалый, поутру пораньше вышел 380 проверять рыбачьи сети: сто поймал больших тайменей, тысячу мальков лососьих. Не поймал лишь старца Вяйно, мужа Уванто — в потоке. 385 Тут уж старый Вяйнямёйнен, возвратясь домой из Туони, вымолвил такое слово, произнес такие речи: «Пусть отныне Бог великий 390 не допустит, не позволит, чтобы в Ману уходили, в Туонелу — без приглашенья. Много их, туда ушедших, — возвратившихся немного 395 из домов далеких Туони, обиталищ вечной Маны». Он тогда еще добавил, так сказал, такое молвил для народа молодого, 400 подрастающего люда: «Люди добрые, внемлите, — никогда, нигде вовеки не вините невиновных, праведных не обвиняйте. 405 Вас возмездие настигнет в вечных Туонелы жилищах: там места — для нечестивцев, там для грешников — лежанки из булыжников горячих, 410 из каменьев раскаленных; там из змей ползучих — полость, там из гадов — одеяло». Песнь семнадцатая Вяйнямёйнен отправляется добывать слова у Антеро Випунена и пробуждает его от долгого сна под землей, стихи 1-98. — Випунен проглатывает Вяйнямёйнена, и тот, находясь в его животе, начинает сильно ему досаждать, с. 99–146. — Випунен уже думает, что у него в животе начались колики; с помощью множества заклинаний, уговоров и устрашений он пытается освободиться от Вяйнямёйнена, однако тот угрожает, что останется в животе до тех пор, пока не заполучит у Випунена необходимые для постройки лодки слова, с. 147–526. — Випунен песнопением передает Вяйнямёйнену все свои знания, и Вяйнямёйнен выходит из живота Випунена, возвращается к своим стапелям и завершает строительство лодки, с. 527–628. Вековечный Вяйнямёйнен, трех не раздобыв словечек в этих Туонелы жилищах, в хижинах извечной Маны, 5 все гадает, размышляет, в думах голову ломает: где бы слов набрать пригодных, раздобыть заклятий нужных? Встретил пастуха дорогой. 10 Тот сказал слова такие: «Есть хоть сотня слов пригодных, есть хоть тысяча заклятий: Випунен[122] во рту их держит, Антеро хранит в утробе. 15 Но придется путь проделать, одолеть дорогу надо. Этот путь совсем нелегкий, хоть не слишком и тяжелый: пробежишь ты часть дороги 20 по концам иголок женских, часть другую прошагаешь по концам мечей каленых, третью часть проковыляешь по отточенным секирам». 25 Вековечный Вяйнямёйнен в путь отправиться задумал. В кузницу сперва приходит, говорит слова такие: «Ой, кователь Илмаринен, 30 из железа сделай обувь, скуй из стали рукавицы, сшей рубаху из железа, из железа выкуй ва́гу[123], смастери рычаг из стали, 35 чтобы сталь была в середке, сверху — ковкое железо. Я пойду искать заклятья, добывать слова отправлюсь: Випунен во рту их держит, 40 Антеро хранит в утробе». Тут кователь Илмаринен слово молвил, так заметил: «Випунен давно скончался, Антеро почил навеки, 45 уж давно силков не ставит, по лесам — своих ловушек. Не возьмешь ты слов оттуда, полсловечка не получишь». Вековечный Вяйнямёйнен 50 все же в дальний путь пустился. День шагает беззаботно по концам иголок женских, день второй идет беспечно по клинкам мечей каленых, 55 день вышагивает третий по отточенным секирам. Випунен, хранитель песен, вещий старец, муж могучий, с песнями почил навеки, 60 с заклинаниями сгинул, на спине осина встала, на висках взросла береза, поднялась ольха на скулах, ивы куст — на подбородке, 65 елка беличья — в надбровье, на зубах — сосна большая. Подошел тут Вяйнямёйнен, вынул меч, извлек железо из ножон, обитых шкурой, 70 с пояса воловьей кожи. На спине срубил осину, повалил с висков березы, с челюстей — большие ольхи, срезал ивы с подбородка, 75 ели вырубил — с надбровья, сосны выкорчевал с десен. Подхватил рычаг железный, Випунену в рот засунул, вбил в оскаленные десны, 80 в челюсть дряхлую задвинул. Слово молвил, так заметил: «Просыпайся, человече, пробуждайся от дремоты, ото сна воспрянь скорее!» 85 Випунен, хранитель песен, сбросил вмиг свою дремоту от невыносимой боли, нестерпимого мученья. Начал грызть рычаг железный, 90 прокусил лишь оболочку, прокусить не смог сердечник, разжевать железный стержень. Тут-то старый Вяйнямёйнен, возле рта его стоящий, 95 заскользил одной ногою, оступился левой пяткой, к Випунену в рот свалился, к Антеро скатился в глотку. Випунен, хранитель песен, 100 широко свой рот разинул, челюсти свои раздвинул, проглотил с мечом героя, пропустил в свою утробу Вяйнямёйнена живого. 105 Випунен, хранитель песен, произнес слова такие: «Всякого поел я в жизни: коз едал, едал овечек, яловых вкушал буренок, 110 хряков ел и хрюшек разных — никогда не ел такого, не вкушал подобной пищи!» Вековечный Вяйнямёйнен вымолвил слова такие: 115 «Кажется, конец приходит, смерть-погибель наступает в этом тесном стойле Хийси, здесь, в загоне вечной Калмы!» Думу думает, гадает, 120 как тут быть и что тут делать. На боку был нож у Вяйно, рукоять ножа из капа, сделал челн из рукояти, создал пением кораблик. 125 На челне своем поехал, вдоль кишки поплыл на веслах, в каждом побывал изгибе, в каждый заглянул закуток. Випунен, хранитель песен, 130 ничего тут не почуял. Вот тогда-то Вяйнямёйнен кузнецом оборотился, стал кователем железа. Сделал кузницей рубаху, 135 рукава — меха́ми[124] горна, поддувалом — полушубок, сделал трубами штанины, раструбом чулок устроил, наковальнею — колено, 140 молотом — свой крепкий локоть. Стал ковать кузнец проворно, молотом стучать упорно. Напролет всю ночь работал, день ковал, не отдыхая, 145 у кудесника в утробе, в чреве ведуна большого. Випунен, хранитель песен, вымолвил слова такие: «Из каких мужей ты родом, 150 племени какого будешь? Съел мужей я больше сотни, тысячу извел героев, — никогда не ел такого, головни из глотки лезут, 155 угли рот мне забивают, шлак мне горло обжигает. Выходи, чужой, из чрева, убирайся вон, поганый, до того, как мать узнает, 160 старая твоя прослышит все, что расскажу старушке, что поведаю родимой. Огорчится мать родная, опечалится старушка: 165 сын неладно поступает, жизнь свою проводит дурно. Что-то не пойму я толком, не могу я догадаться, ты пришел откуда, Хийси, 170 лиходей, откуда взялся? И кусаешь ты, и гложешь, и грызешь, и рвешь на части. Может, ты творенье Бога, может, Господа созданье, 175 кем-то сделан ты нарочно, кем-то создан, кем-то послан, может, сотворен за де́ньги[125], за хорошую оплату? Если ты пришел от Бога, 180 от Всевышнего явился, подчинюсь я божьей воле, покорюсь всевышней власти: Бог хорошего не бросит, доброго губить не станет. 185 Если ты нарочно сделан, если ты придуман кем-то, я найду твое начало, выясню происхожденье. Раньше хвори шли оттуда, 190 шли оттуда все недуги: из окрестностей шаманских, из долин волхвов коварных, из родимых мест злодеев, из владений чудодеев, 195 с пустошей песчаных Калмы, из самих глубин подземных, из жилищ людей усопших, со дворов мужей покойных; шли из почвы разрыхленной, 200 из распаханного поля, с галечников перекатных, из песков сыпучих звонких, из ложбин, обильных влагой, из болотин, мха лишенных, 205 из ключей, водой звенящих, из источников шумящих, закромов лесного Хийси, из щелей пяти утесов, с бронзовой вершины горной, 210 с медного холма большого, из кривых шумящих сосен, колыхающихся елей, с маковки сосны трухлявой, из давно прогнившей мянды, 215 с лежбища недугов лисьих, с наста на полях лосиных[126], из берлог медвежьих в скалах, обиталищ — косолапых, с пустырей далекой Похьи, 220 из земель обширной Лаппи, с нив, не знающих подроста, с нераспаханных угодий, с тех больших полей сражений, с места гибели героев, 225 из кровавых тех потоков, с трав, шуршащих на полянах, с тех пространств морских широких, с тех просторов необъятных, из придонной тины черной, 230 глубей в тысячу саженей, из потоков многошумных, из горящих водовертей, из порогов бурной Рутьи, из водоворотов мощных, 235 с самой верхней крышки неба, с края облака крутого, со стези ветров весенних, колыбели юных вихрей. Не оттуда ль ты явился, 240 не оттуда ли спустился, влез невинному в утробу, безобидному — в желудок, чтобы есть меня и мучить, чтобы грызть и рвать на части? 245 Ты замри, собака Хийси, Маналы кобель, затихни, выходи из чрева, изверг, прочь из печени, каналья, перестань терзать мне сердце, 250 ковыряться в селезенке, выворачивать утробу, легкие сверлить несносно, прогрызать мой пуп нещадно, внутренности рвать на части, 255 раздирать мне позвоночник, резать больно поясницу! Если силы мне не хватит, пусть придут, кто посильнее, чтобы справиться с напастью, 260 чтоб разделаться с канальей. Подниму земли хозяек, вызову хозяев пашни, приглашу мужей с мечами, всадников из недр песчаных 265 быть опорой, быть поддержкой, подкреплением, подмогой в этом тяжком, трудном деле, в одоленье мук нещадных. Коль и это не поможет, 270 не подействует нисколько, мощный бор, восстань с мужами, можжевельник — с ополченьем, корба — со своим семейством, с челядью — глухая ламба, 275 встаньте, сто мужей с мечами, тясяча — в железных латах, чтобы гнать отсюда Хийси, Ютаса теснить отсюда. Коль и это не поможет, 280 не подействует нисколько, поднимись, воды хозяйка, в синем чепчике — из глуби, в тонких платьях — из трясины, выйди, чистая, из тины 285 слабосильному подмогой, малорослому опорой, чтоб меня совсем не съели, без болезни не убили. Коль и это не поможет, 290 не подействует нисколько, Каве-мать, природы дева, дорогая, золотая, старшая из жен на свете, первая среди родивших, 295 помоги в моих страданьях, окажи в мученьях помощь, чтоб осилить наважденье, излечиться от болезни. Коль и это не поможет, 300 не подействует нисколько, Укко в середине неба, на краю гремящей тучи, поспеши в нужде на помощь, на призыв приди скорее, 305 избавлять от наважденья, заговаривать от порчи огненным мечом могучим, искры сыплющим железом! Убирайся вон, негодный, 310 сгинь скорее, бес поганый! Для тебя здесь нету места, как бы в нем ты ни нуждался. Поселись в другом жилище, уноси свой дом подальше, 315 где живет твой повелитель, где живет твоя хозяйка! Вот когда туда прибудешь, как до места доберешься, до пределов предков древних, 320 до родительских владений, там подай сигнал условный, обозначь свое прибытье: загреми, как гром грохочет, как огонь, сверкни, как пламя! 325 Отвори пинком ворота, выбей ставни из окошек, в дом ворвись через проёмы, вихрем залети в жилище, крепко ухвати за икры, 330 за ноги — у самой пятки хоть хозяина в закуте, хоть хозяйку у порога, выбей глаз главе семейства, голову разбей хозяйке, 335 преврати их пальцы в крючья, головы сверни им набок! Если этого не хватит, петухом порхни в окошко, залети во двор куренком, 340 грудью — в мусорную кучу; в стойле мерина прикончи, завали в хлеву корову, утопи рога в навозе, хвост коровий выбрось на пол, 345 выколи глаза скотине, выверни коровам шеи! Если принесен ты ветром, ветром послан, вихрем пригнан, дан весенним суховеем, 350 ледяным порывом лютым, — улетай путями ветра, вихря санным первопутком, не присев нигде на ветку, на ольхе не отдыхая, 355 на макушку медной сопки, бронзовой горы вершину, чтобы ветер там баюкал, вихрь покачивал воздушный. Если ты с небес явился, 360 с облаков, сулящих вёдро, вознесись на небо снова, на воздушные высоты, к дождевым далеким тучам, к звездам, на небе дрожащим, 365 пламенем пылать в просторах, искрами сверкать в высотах, на путях воздушных солнца, на кругах луны полночной! Коль тебя водой пригнало, 370 принесло волной морскою, уходи, негодный, в воду, погрузись опять под волны, в замки из морского ила, на хребты валов высоких, 375 чтоб тебя гоняли волны, воды темные качали. Коль ты из владений Калмы, из жилищ людей усопших, восвояси возвращайся, 380 на подворья этой Калмы, в рыхлые пласты земные, в развороченную почву, где лежит народ ушедший, род могучий почивает! 385 Если ж ты пришел оттуда — из щелей лесного Хийси, из жилищ своих сосновых, из еловых обиталищ, я верну тебя заклятьем 390 к лежбищам лесного Хийси, к мяндовым его жилищам, к обиталищам еловым, чтобы там ты был, покуда не сгниют полы в жилищах, 395 не покроет стены плесень, потолок пока не рухнет! Прогоню тебя заклятьем, никудышного, отправлю к косолапому в берлогу, 400 в дом его хозяйки старой, в вечно влажные овраги, на стоячие болота, на зыбучие трясины, на ключи болотных топей, 405 на безрыбные озера, где и окушка не сыщешь. Если там тебе нет места, загоню тебя заклятьем на задворки длинной Похьи, 410 на поля просторной Лаппи, на безлесые равнины, на непаханые нивы, где ни месяца, ни солнца, где и света не бывает. 415 Заживешь ты там счастливо, зажируешь беззаботно: там висят на соснах лоси, благородные олени — ешь, голодный, сколько хочешь, 420 насыщайся, ненасытный. Заманю тебя заклятьем, заклинаньем, повеленьем в водопад могучей Рутьи, в огненные водоверти — 425 кроной рушатся в них сосны, комлями вперед — деревья, сосны — мощными корнями, дерева́ — широкой кроной. Там поплавай, дух поганый, 430 средь кипенья водопада, повертись в воде бурливой, покрутись в теснинах узких. Коль и там тебе нет места, загоню тебя заклятьем 435 в черные потоки Туони, в реку Маналы извечной, чтоб не вышел ты оттуда, чтоб не выбрался вовеки, сам покуда не прибуду, 440 выручать тебя не стану, девять взяв с собой баранов, маткою одной рожденных, девять взяв быков огромных, ношенных одной коровой, 445 девять жеребцов прибавив, жеребят одной кобылы. Если надобна подвода, если не на чем уехать, предоставлю сам подводу, 450 дам прекраснейшую лошадь: конь хороший есть у Хийси, есть на сопке — красногривый, мордой пламя изрыгает, огненный поток — ноздрями; 455 все копыта — из железа, все конечности — из стали, может подниматься в гору, на уступ легко взбираться, коль на нем объездчик добрый, 460 многоопытный наездник. Коль и этого все мало, ты возьми у Хийси лыжи, из ольхи — полозья Лемпо, палку толстую — у беса. 465 Заскользи по землям Хийси, покатись по рощам Лемпо, пробеги по землям Хийси, пронесись по землям беса. Камень встретишь на дороге — 470 пусть на части разлетится, на пути бревно увидишь — надвое пусть распадется, на пути герой возникнет — отшвырни его подальше. 475 Убирайся вон, ненужный, муж дрянной, уйди скорее, до того, как день начнется, как заря забрезжит божья, до того, как солнце встанет, 480 как петух подаст свой голос! Лишним — время убираться, уходить пора — поганым в час, когда сияет месяц, освещает путь светило. 485 Если все же не отстанешь, не отступишь, пес безродный, у орла возьму я когти, крючья алчущего крови, чем хватает хищник мясо, 490 чем добычу коршун держит. Ими я схвачу злодея, усмирю тебя, негодный: головой не пошевелишь, даже и дохнуть не сможешь. 495 Ведь отстал же прежний Лемпо, сгинул матерью рожденный, лишь настало время божье, подоспела божья помощь, отступись и ты, безродный, 500 выйди, выродок ужасный, сгинь, беспутная собака, уберись, кобель ничейный, — есть еще для бегства время, есть пока луна на небе!» 505 Вековечный Вяйнямёйнен тут сказал слова такие: «Жить мне здесь совсем не худо, время проводить не плохо: мне печенка — вместо хлеба, 510 жир — хорошая приправа, легкие на суп годятся, сало для еды подходит. Я поставлю наковальню посередке — в мякоть сердца, 515 буду бить своей кувалдой в те места, где побольнее. Не спасешься ты вовеки, не избавишься от боли, если слов я не услышу, 520 не узнаю заклинаний, не услышу слов побольше, тысячу заклятий разных. Не должны уйти познанья, вещие слова — угаснуть, 525 знанья мощь — в земле погибнуть, хоть волхвы и умирают». Випунен, певец искусный, тот знаток могучих знаний, у кого в устах — премудрость, 530 мощь великая — в утробе, тут раскрыл словесный короб, распахнул шкатулку песен, чтобы лучшие поведать, славные пропеть сказанья 535 о причинах всех явлений, об истоках изначальных. Дети их не разумеют, их не все поют герои в этом возрасте унылом, 540 в убывающие годы. Он раскрыл вещей начала, корни всяческих явлений, рассказал, как волей божьей, как велением господним 545 сам собой родился воздух, из него возникли воды, воды выделили сушу, суша родила растенья. Пел, как месяц создавали, 550 поднимали солнце в небо, ставили небес опоры, устанавливали звезды. То-то Випунен искусный пел умело, вдохновенно! 555 Не слыхали, не видали никогда того доселе, чтобы кто-то пел получше, чтобы сказывал вернее, изо рта слова летели, 560 с языка срывались речи — так рысак бросает ноги, жеребец лихой — копыта. Пел с восхода до заката, ночь за ночью пел бессонно. 565 Даже солнце стало слушать, даже месяц загляделся. Волны замерли средь моря, буруны — в конце залива, перестали течь потоки, 570 водопад затих на Рутье, Вуоксы бег остановился, Замер Иордан на месте. Вековечный Вяйнямёйнен, услыхав тех слов довольно, 575 нужных слов запомнив много, выбрав лучшие заклятья, уходить уже собрался, выбираться стал из глотки, из утробы богатырской, 580 из могучего желудка. Молвил старый Вяйнямёйнен: «Ой ты, Випу Антеройнен, ты раскрой свой рот пошире, челюсти раздвинь получше, 585 чтоб мне выбраться отсюда, чтоб уйти домой скорее!» Випунен в ответ промолвил, высказал слова такие: «Ел я много, пил немало, 590 тьму извел различной снеди, никогда не ел такого, как противный Вяйнямёйнен. Хорошо, что ты явился, — лучше, если бы убрался». 595 Тут уж Випунен могучий обнажил в гримасе десны, рот большой раскрыл широко, челюсти свои раздвинул. Вековечный Вяйнямёйнен 600 многознатца рот покинул, мужа вещего — утробу, грудь большого чародея. Выскользнул из уст разверстых, соскочил проворно наземь, 605 словно белка золотая, златогрудая куница. Зашагал домой обратно, к кузнецу явился в кузню. Илмаринен вопрошает: 610 «Нужные слова узнал ли, раздобыл ли заклинанья, чтобы сделать борт для лодки, для челна корму построить, мачту впереди поставить?» 615 Вековечный Вяйнямёйнен сам сказал слова такие: «Сотню нужных слов услышал, тысячу набрал заклятий, вынес много из-под спуда, 620 из укрытья — заклинаний». К лодке он свой путь направил, к стапелям своим волшебным, лодку там свою достроил, укрепил борта у лодки, 625 у челна корму доделал, мачту впереди поставил: сделал лодку без тесанья, без щепы корабль построил. Песнь восемнадцатая Вяйнямёйнен на новой лодке плывет сватать деву Похьелы, стихи 1-40. — Сестра Илмаринена увидела его и, поговорив с ним, узнала о цели его поездки. Она спешит сообщить брату, что заработанная им когда-то в Похьеле невеста — в опасности, с. 41–266. — Илмаринен после сборов и приготовлений также спешит на лошади по берегу в Похьелу, с. 267–470. — Увидев, что прибывают сваты, хозяйка Похьелы советует дочери выйти замуж за Вяйнямёйнена, с. 471–634. — Девушка, однако, обещает выйти за Илмаринена, выковавшего сампо, а уже подоспевшему в избу Вяйнямёйнену дает отказ, с. 635–706. Вековечный Вяйнямёйнен, пораздумав, поразмыслив, присмотреть решил невесту, длиннокосую сосватать 5 в темной Похьеле туманной, в сумеречной Сариоле, славную девицу Похьи, знаменитую невесту. Лодку в синий цвет покрасил, 10 половину судна — в красный, золотом расцветил перед, серебром корму отделал. Вот однажды рано утром, на рассвете, спозаранок 15 свой корабль спустил на воду, стодощатый челн — на волны, с крепких бревен окоренных, с мощных стапелей[127] сосновых. Мачту поднял посредине, 20 паруса на ней расправил, натянул на рею красный, на другую рею — синий. Сам степенно сходит в лодку, в челн спускается неспешно. 25 Вот плывет герой по морю, по синеющим просторам. Говорит слова такие, молвит он такие речи: «Ты сойди в мой челн, Создатель, 30 в эту лодку, Милосердный, слабосильному поддержкой, малорослому опорой на больших просторах ясных, на волнах морских широких. 35 Ветер, дуй, баюкай лодку, волны, мой челнок несите, чтобы не грести руками, гладь воды веслом не трогать, по морю несите лодку, 40 по широкому простору!» Анникки, чье имя славно, дева ночи, дочь потемков, что сумерничает долго, что встает до зорьки ранней, 45 поутру белье стирала, одеянья полоскала на конце причалов красных, на краю мостков широких, там на острове туманном, 50 там на сумеречном мысе. Обернулась, огляделась, глянула на мир прекрасный, зорко в небо посмотрела, берег моря оглядела: 55 на́ небе сияло солнце, на море блистали волны. Бросила свой взор на море, посмотрела вдаль под солнце через устье речки Суоми, 60 воды Вяйнолы широкой: видит черное на море, видит синее на волнах. Слово молвила, сказала, изрекла слова такие: 65 «Что там на море чернеет, что там на волнах синеет? Если ты гусей станица или милых уток стая, поднимись скорей на крыльях, 70 улети повыше в небо! Если ты лососей луда иль скопленье прочей рыбы, уплывай скорей подальше, уходи в глубины моря! 75 Был бы ты скалистой лудой иль корягой водяною, на тебя б волна катилась, набегал бы вал могучий». Лодка новая подходит, 80 подплывает челн все ближе к краю мглистого мысочка, к берегу косы туманной. Анникки, чье имя славно, поняла, что челн подходит, 85 стодощатый — подплывает. Так промолвила, сказала: «Если ты челночек брата, батюшки кораблик новый, подплывай к родным причалам, 90 поверни к родному дому, к гавани родимой — носом, к пристаням чужим — кормою! Если ты чужая лодка, проплывай скорее мимо, 95 поверни к другим причалам, к этим пристаням — кормою!» Не была своею лодка, не была и чужеземной. Это лодка старца Вяйно, 100 вечного певца кораблик. Вяйнямёйнен подплывает, разговор начать желает: весть отдать, принять другую, третью — громко всем поведать. 105 Анникки, чье имя славно, дева ночи, дочь потемков, корабельщика спросила: «Ты куда собрался, Вяйно, заводей жених, поехал, 110 снарядился, муж прекрасный?» Вековечный Вяйнямёйнен так из лодки отвечает: «Собрался на ловлю лоха, выехал на нерест кумжи 115 к черному потоку Туони, к омутам глубокой Сары». Анникки, чье имя славно, говорит слова такие: «Не мели-ка ты пустое, 120 время нереста я знаю! Батюшка мой по-иному, по-другому мой родитель уезжал ловить лососей, отправлялся брать тайменей: 125 был набит корабль сетями, был заполнен челн снастями: тут и сети, и веревки, сбоку ботала лежали, остроги — на днище лодки, 130 на корме — шесты большие. Ты куда собрался, Вяйно, Увантолы муж, поехал?» Молвил старый Вяйнямёйнен: «Добывать гусей поехал 135 к токовищам пестрокрылых, к игрищам слюнявоклювых на проливах дальней Саксы[128], на речных открытых плесах!» Анникки, чье имя славно, 140 слово молвила, сказала: «Лжет ли кто, я сразу вижу, говорит ли правду, — слышу. Батюшка мой по-иному, по-другому мой родитель 145 шел охотиться на гуся, шел на игры красноклювых: лук упругий был натянут, самострел взведен красивый, пес на поводке был черный, 150 поводок привязан к луку, лайка берегом бежала, по камням щенки скакали. Признавайся, Вяйнямёйнен, ты куда свой путь направил?» 155 Молвил старый Вяйнямёйнен: «Ну а если б я поехал, скажем, на войну большую, на великое сраженье, где в крови по икры бродят, 160 бьются в красной — по колено!» Анникки все повторяет, дева с брошкой оловянной: «Знаю, как идут в сраженье. Вот когда отец, бывало, 165 ехал на войну большую, на великое сраженье, сто мужей на веслах было, тысяча — была без весел, на носу у лодки — луки, 170 острые мечи — на скамьях. Говори скорей всю правду, всю поведай, без утайки: ты куда собрался, Вяйно, Сувантолы муж, поехал?» 175 Вот тогда-то Вяйнямёйнен слово молвил, так заметил: «Ты сойди в мой челн, девица, в лодочку садись, красотка, я поведаю всю правду, 180 всю открою, без утайки!» Анникки в ответ сказала, дева с брошкой оловянной: «Пусть к тебе садится ветер, вихрь опустится весенний! 185 Я челнок твой опрокину, кверху дном поставлю лодку, если правды не услышу. Ты куда надумал ехать, знать хочу теперь всю правду, 190 без утайки, без обмана». Тут уж старый Вяйнямёйнен слово молвил, так заметил: «Что ж, скажу теперь всю правду, хоть до этого лукавил: 195 девушку поехал сватать, добывать себе невесту в темной Похьеле туманной, в сумеречной Сариоле, что героев пожирает, 200 что мужей в пучине топит». Анникки, чье имя славно, дева ночи, дочь потемков, лишь всю правду услыхала без обмана, без утайки — 205 бросила стирать одежды, полоскать не стала платья на краю мостков широких, на конце причалов красных. Собрала одежды в узел, 210 забрала подолы в руку, скорым шагом заспешила, заспешила, побежала. К кузнецу домой явилась, в кузницу пришла девица. 215 Там кователь Илмаринен, вечный мастер дел кузнечных, мастерил скамью стальную, ту серебряную лавку. На затылке — с локоть пепла, 220 копоти с вершок — на шее. Стала Анникки у двери, слово молвила, сказала: «Братец милый, Илмаринен, вечный мастер дел кузнечных! 225 Челночок мне сделай ткацкий, кольца выкуй, перстни сделай, золотые серьги — в уши, пять иль шесть цепочек — в пояс, правду всю тебе открою 230 без обмана, без утайки!» Так ответил Илмаринен: «Коли доброй будет новость, сделаю челнок чудесный, славные скую колечки, 235 крестик сделаю нательный, головное украшенье. Коль дурною будет новость, даже прежние сломаю, брошу в пламя украшенья, 240 зашвырну их под горнило!» Анникки, чье имя славно, говорит слова такие: «Ой ты, братец Илмаринен, думаешь ли брать невесту, 245 что уже давно сосватал, сговорил в свои супруги? Все куешь ты, все хлопочешь, все стучишь без передышки, летом делаешь подковы, 250 удила куешь зимою, сани мастеришь ночами, расписные строишь днями, чтобы в Похьелу поехать, чтобы девицу сосватать. 255 Знай: нашлись и похитрее, попроворней отыскались — девушку твою увозят, суженую похищают, ту, что сватал ты два года, 260 что присматривал три лета, — старый Вяйнямёйнен едет, по морским волнам несется в лодке с золотой кормою, на корме с прави́лом медным, 265 в Похью темную стремится, в сумрачную Сариолу». Кузнеца взяла обида, мастера — досада злая, клещи выронил кователь, 270 выпустил из рук кувалду. Слово вымолвил кователь: «Анникки, моя сестрица, смастерю челнок чудесный, накую красивых перстней, 275 пару золотых сережек, кучу поясных цепочек, сладкую согрей мне баню, всю обдай медовым паром. Тонкими топи дровами, 280 мелкою щепой ольховой. Набери золы немного, щелоку свари маленько, чтобы голову мне вымыть, чтобы добела отмыться 285 от осеннего нагара, зимней копоти и сажи». Анникки, чье имя славно, хоронясь, топила баню ветром сваленной лесиной, 290 молнией сраженным кряжем. В падуне брала каменья, в каменку несла — для пара, чистую носила воду, из ключа любви таскала, 295 в рощице ломала ветки, веничек любви вязала, парила медовый веник, грела на медовом камне, из золы варила щелок, 300 мыло жидкое — из жира, пенистый, шипучий щелок, мыло мыльное — для брата, чтоб жених намылил кудри, добела все тело вымыл. 305 Сам кователь Илмаринен, славный мастер вековечный, наковал колец для девы, починил ее подвески, сделал все, пока топилась, 310 подготавливалась баня, передал девице в руки. Дева так ему сказала: «Баню я уже нагрела, протопила, продымила, 315 я распарила твой веник, лист любовный распушила. Парься всласть, родимый братец, лей себе водицу вволю, чтоб как лен белели кудри, 320 чтоб как снег лицо сияло». Вот кователь Илмаринен сам пошел в парную баню, всласть напарился, намылся, наплескался, накупался, 325 вымыл он лицо до лоска, уголочки глаз — до блеска, как яичко стала шея, белым — тело молодое. Как пришел домой из бани, 330 не смогли узнать героя: так лицо красиво было, так румяны были щеки. Он сказал слова такие: «Анникки, моя сестрица! 335 Дай рубашку мне льняную, праздничные одеянья, чтобы мне принарядиться, жениха надеть одежды!» Анникки, чье имя славно, 340 подала рубашку брату, на красивый стан помытый, на распаренное тело. Принесла штаны в обтяжку, те, что мать когда-то сшила, — 345 брату на крутые бедра, на его литые ноги. Мягкие дала чулочки, те, что мать вязала в девках, — брату на тугие икры, 350 на упитанные ноги. Добрую приносит обувь, в Саксе шитые сапожки, на чулочки шерстяные, те, что мать вязала в девках. 355 Синюю дала поддевку с темно-рыжею подкладкой на тончайшую рубашку, полотняную сорочку. Подала кафтан суконный 360 с расклешенными полами — натянуть поверх поддевки, новенький кафтан, с иголки, шубу с тысячью застежек, с сотней петелек красивых — 365 натянуть поверх кафтана, что обшит сукном прекрасным. Принесла кушак на пояс, золотом обшитый чистым, тканный матерью в девицах, 370 связанный в девичьи годы. Варежки дала с узором, с кромкой золотой перчатки, что вязали дети Лаппи для красивых рук героя. 375 Принесла высокий ки́вер[129], шлем — на кудри золотые, купленный отцом когда-то, в женихах приобретенный. Вот кователь Илмаринен 380 облачился, снарядился, приготовился к поездке. Сак сказал рабу кователь: «Стригунка впряги мне в сани, рыжего коня — в кошевку, 385 чтоб в дорогу я пустился, чтобы в Похьелу поехал!» Так на это раб ответил: «Шесть коней у нас хороших, жеребцов, овес жующих. 390 Заложить какого в сани?» Слово молвил Илмаринен: «Жеребца возьми из лучших, заложи коня в кошевку, запряги гнедого в сани! 395 Шесть бубенчиков[130] хороших, целых семь кукушек синих на дуге расставь для звона, на гужах развесь для гуда, чтоб девицы любовались, 400 чтоб красотки восхищались! Принеси медвежью шкуру мне на сани для сиденья, шкуру принеси тюленью для навеса над санями». 405 Вот работник самый верный, тот батрак, слуга наемный, жеребца завел в оглобли, заложил гнедого в сани. Шесть бубенчиков расставил, 410 целых семь кукушек синих на дуге звенеть развесил, на гужах гудеть заставил. Притащил медвежью шкуру на хозяйское сиденье, 415 шкуру приволок тюленью для навеса над санями. Сам кователь Илмаринен, славный мастер вековечный, бога Укко умоляет, 420 Павванену шлет молитву: «Ты насыпь мне снега, Укко, намети пороши тонкой, чтоб мои скользили сани, чтобы пошевни катились!» 425 Вот насыпал снега Укко, тонкой набросал пороши, стебли вереска засыпал, ягод веточки упрятал. Тут кователь Илмаринен 430 сел в свои стальные сани, сам сказал слова такие, произнес такие речи: «Боже, сядь со мною в сани, ты возьмись за вожжи, Счастье! 435 Счастье рвать вожжей не будет, Бог ломать саней не станет!» Вожжи в руку взял кователь, принял кнут в другую руку, жеребца кнутом ударил, 440 произнес слова такие: «Ну-ка, двигай, Белолобый, шевелись, льняная грива!» Конь трусит, кователь едет по морским песчаным гребням, 445 по заливам медоносным, по холмам, ольхой поросшим, с цоканьем вдоль моря мчится, по песку со звоном скачет; по глазам песчинки хлещут, 450 море в грудь швыряет брызги. Мчится день, второй несется, вот уже и третий едет. Лишь на третий день кователь нагоняет старца Вяйно. 455 Так сказал он, так промолвил, произнес слова такие: «Ой ты, старый Вяйнямёйнен, по рукам давай ударим — будем сватать, состязаясь, 460 соревнуясь, брать невесту: не берут невесту силой, против воли не увозят». Молвил старый Вяйнямёйнен: «Я на уговор согласен — 465 не берут невесту силой, против воли не увозят. За того идти девице, за кого сама захочет. Пусть досада будет легкой, 470 пусть недолгою — обида». Вот продолжили поездку каждый по своей дороге: челн бежал — метались волны, конь скакал — земля гудела. 475 Времени прошло немного, пролетело лишь мгновенье. Вот залаял пес дворовый, сторож крепостной затявкал в Похьеле извечно темной, 480 в этой крепкой Сариоле. Он сперва тихонько лаял, редко тявкал поначалу, задом к пожне прижимаясь, по земле хвостом стегая. 485 Говорит хозяин Похьи: «Ты пойди проведай, дочка, что там лает пес дворовый, что там воет вислоухий». Так ответила девица: 490 «Некогда, отец родимый! Хлев огромный чистить надо, обрядить большое стадо, жернова́[131] вертеть большие, сеять мелкую мучицу. 495 Жернов, тяжкий, мелет мелко, я же — мельник слабосильный». Тихо лает пес проклятый, серый страж рычит негромко. Говорит хозяин Похьи: 500 «Посмотреть сходи, старуха, отчего там Серый лает, тявкает хранитель замка!» Так ответила хозяйка: «Недосуг, работы много — 505 мне кормить семью большую: нужно полдник приготовить, хлеб испечь, скатать ковригу, замесить крутое тесто. Хлеб велик — мелка мучица, 510 я же — пекарь слабосильный». Говорит хозяин Похьи: «Вечно недосуг хозяйкам, заняты всегда девицы, хоть сидят у печки, греясь, 515 хоть валяются в постели. Посмотреть сходи, сыночек!» Сын сказал слова такие: «Недосуг, работы много — мне топор поправить надо, 520 дерево свалить большое, нарубить поленьев тонких, дров поленницу поставить. Дров — гора, поленья тонки, дровосек я слабосильный!» 525 Лает пес без передышки, заливается дворовый, гавкает собака злая, сторож острова ярится, задом к пожне прижимаясь, 530 хвост поджав между ногами. Говорит хозяин Похьи: «Серый зря не станет лаять, пес матерый — выть напрасно. Не рычит же он на сосны!» 535 Сам отправился разведать. Через двор прошел хозяин, к дальней ниве прогулялся, к заднему пришел загону. По носу собаки глянул, 540 в направленье морды псиной на вершины ветровые, на ольховые макушки. Вот уже хозяин понял, почему так Серый лает, 545 гавкает земли избранник, тявкает мохнатохвостый: лодка красная спешила по заливу Лемменлахти, расписные санки мчались 550 вдоль опушки Симасало. Тут же Похьелы хозяин в дом направился поспешно, быстро в избу возвратился, слово молвил, так заметил: 555 «Гости едут издалека, синим морем поспешают, в расписных санях несутся вдоль опушки Симасало, на челнах плывут огромных 560 ближним берегом залива». Говорит хозяйка Похьи: «По каким узнать приметам, что за гости прибывают? Ой ты, маленькая дева! 565 Положи в огонь рябину, дерево святое — в пламя. Коли кровь сочиться будет, значит, к нам идут с войною. Коль вода сочиться будет, 570 прибывают гости с миром». Маленькая дева Похьи, та послушная служанка, бросила в огонь рябину, дерево святое — в пламя. 575 Кровь из веток не сочилась, не текла ни кровь, ни влага — мед струился из рябины, сима сладкая сочилась. Из угла старуха молвит, 580 из-под тряпок — приживалка: «Если мед бежит из ветки, сима сладкая сочится, это значит: гости едут, поезжа́не[132] прибывают». 585 Тут уж Похьелы хозяйка, за хозяйкою — и дочка, быстро за порог скользнула, выбежала на подворье, взгляд свой бросила на море, 590 обратила взор под солнце. Видит: судно подплывает, лодка новая несется, стодощатый челн подходит по заливу Лемменлахти. 595 Лодочка сверкает синим, челночок блистает красным. В лодке муж сидит красивый, держит медное кормило. Видит: конь стремится резвый, 600 сани красные несутся, расписные едут быстро вдоль опушки Симасало. Золотые семь кукушек на дуге кукуют звонко, 605 шесть звоночков, птичек синих, на гужах поют, ликуют, статный муж сидит в кошевке, сам герой упряжкой правит. Молвит Похьелы хозяйка, 610 говорит слова такие: «За кого из них ты выйдешь, если захотят сосватать, пригласят подругой вечной, курочкой родной под мышку? 615 Тот, кто в лодке подъезжает, на челне несется красном по заливу Лемменлахти, это — старый Вяйнямёйнен, на челне везет богатства, 620 ценности — в огромной лодке. Тот, кто в санках подъезжает, в пестрых пошевнях несется вдоль опушки Симасало, это — славный Илмаринен, 625 он везет пустые враки, полный короб обещаний. Как войдут в жилище сваты, принеси им кружку меда, в братине подай двуручной, 630 протяни тому напиток, за кого ты замуж хочешь! Поднеси ты кружку Вяйно: он везет с собой богатства, ценности — в огромной лодке». 635 Тут красавица из Похьи так разумно отвечала: «Ой ты, матушка родная, славная моя пестунья! Выхожу не за богатство, 640 не за славу, не за имя — за красивого героя, за высокий стан прекрасный. Да к тому ж девиц и прежде не меняли на богатства. 645 Деву надо выдать даром Илмаринену в невесты, он ведь выковал нам сампо, сделал крышку расписную». Говорит хозяйка Похьи: 650 «Глупенькая ты овечка — к кузнецу идешь ты в жены, к вечно потному — в супруги, чтоб стирать ему рубашки, отмывать от сажи кудри!» 655 Так ответила девица, молвила слова такие: «Не пойду за старца Вяйно, дряхлому женой не стану, будут с ним одни заботы, 660 с престарелым — лишь печали». Вековечный Вяйнямёйнен в доме первым оказался. Лодку красную причалил, свой корабль поставил синий 665 на катки из твердой стали, на мостки из красной меди, сам направился в жилище, поспешил под крышу дома, у дверей остановился, 670 став под матицей, промолвил, произнес слова такие, высказал такие речи: «Станешь ли моей женою, вековечною подругой, 675 неизменною супругой, курочкою мне под мышку?» Тут красавица из Похьи поспешила так ответить: «Вытесал ли ты мне лодку, 680 сделал ли большое судно из кусочков веретенца, из осколков льнотрепалки?» Молвил старый Вяйнямёйнен, сам сказал слова такие: 685 «Славное я сделал судно, вытесал корабль добротный, он устойчив даже в бурю, он надежен в непогоду. Может плыть и против ветра, 690 через волны проноситься, пузырем скользить по гребням, легкой двигаться кувшинкой по широким водам Похьи, по волнам, по гребням пенным». 695 Тут красавица из Похьи так промолвила, сказала: «С моря муж мне не по нраву, не по сердцу мореходец: ветер ум уносит в море, 700 вихрь весенний сушит разум. Не бывать мне за тобою, не могу я дать согласье стать твоей подругой вечной, курочкой тебе под мышку, 705 чтоб стелить тебе постели, чтоб взбивать тебе подушки». Песнь девятнадцатая Илмаринен входит в дом Похьелы, сватает деву Похьи и получает опасные задания, стихи 1-32. — Благодаря советам девы Похьи благополучно выполняет трудные задания: перепахивает змеиное поле, добывает медведя Туонелы, волка Маналы, вылавливает большую щуку из реки Туонелы, с. 33–344. — Хозяйка Похьелы обещает выдать свою дочь и заключает брачный союз с Илмариненом, с. 345–498. — Огорченный Вяйнямёйнен возвращается из Похьелы и запрещает состязаться в сватовстве с молодыми, с. 499–518. Тут кователь Илмаринен, славный мастер вековечный, в дом решительно проходит, в избу Похьелы вступает. 5 Вот приносят кружку с медом, братину с напитком сладким, Илмаринену подносят. Так промолвил Илмаринен: «До поры, пока на свете 10 золотой сияет месяц, пить не стану я напитка, коль невесты не увижу. Подготовлена ли дева, собрана ли в путь невеста?» 15 Тут уж Похьелы хозяйка слово молвила, сказала: «Трудно деву подготовить, нелегко собрать невесту: не совсем нога обута, 20 не обута и другая. Деву тотчас подготовят, снарядят невесту сразу, лишь гадючье поле вспашешь, взбороздишь змеиный выгон, 25 чтоб сохой земли не трогать, плугом пашни не касаться. Вспахивал ту ниву Хийси, бороздил когда-то Лемпо бронзовыми лемехами, 30 огневыми сошниками. Даже мой сынок несчастный клин невспаханным оставил». Тут кователь Илмаринен к девушке пошел в светелку, 35 сам сказал слова такие: «Дева ночи, дочь потемков! Помнишь ли, как здесь когда-то новое ковал я сампо, делал крышку расписную? 40 Поклялась ты вечной клятвой перед божеством верховным, перед ликом всемогущим, обещала стать моею вековечною супругой, 45 мужу славному подругой, курочкой ему под мышку. Мать тогда лишь обещает дочь свою родную выдать, как взрыхлю я клин змеиный, 50 как вспашу гадючью ниву». Тут пришла на помощь дева, подала совет герою: «Ох, кователь Илмаринен, славный мастер вековечный! 55 Золотую сошку сделай, плуг серебряный сработай. Им взрыхлишь ты клин змеиный, им гадючье поле вспашешь». Вот кователь Илмаринен 60 бросил золото в горнило, серебро — в очаг кузнечный, сошку выковал неспешно, сделал башмаки из стали, па́голенки[133] — из железа, 65 натянул себе на ноги, наложил себе на икры, облачился в крепкий панцирь, пояса надел стальные, взял железные перчатки, 70 каменные рукавицы, выбрал огненную лошадь, мерина запряг из лучших, ниву бороздить пустился, начал вспахивать поляну. 75 Видит: головы вертятся, черепа шипят, грозятся. Он сказал слова такие: «О змея, творенье Бога, голову твою кто поднял, 80 кто заставил, кто понудил голову — тянуться кверху, шею гибкую — не гнуться? Уходи скорей с дороги, уползай в траву сухую, 85 ускользай в сырой валежник, в мураве густой укройся. Если голову поднимешь, Укко череп твой проломит, стрелами пробьет стальными, 90 размозжит железным градом». Вот вспахал гадючье поле, вот разрыхлил клин змеиный, вывернул всех змей на бровки, поднял всех гадюк на гребни. 95 Он сказал, работу справив: «Я вспахал гадючье поле, взбороздил змеиный выгон, обработал клин червивый. Приведут ли мне девицу, 100 отдадут ли мне невесту?» Тут уж Похьелы хозяйка слово молвила, сказала: «Приведут тебе девицу, отдадут тебе невесту, 105 коль возьмешь медведя Туони, коль взнуздаешь волка Маны в чащах Туонелы дремучих, за дворами хижин Маны. Сотни укрощать пытались — 110 не пришел никто обратно». Тут кователь Илмаринен поспешил в светелку к деве, так сказал он, так промолвил: «Снова мне заданье дали — 115 волка Маналы доставить, привести медведя Туони из лесов дремучих Туони, Маналы окраин дальних». Тут пришла на помощь дева, 120 подала совет герою: «Ох, кователь Илмаринен, славный мастер вековечный, сделай удила стальные, недоуздок скуй железный 125 на скале среди потока, между трех порогов пенных! Только так возьмешь медведя, волка Маналы взнуздаешь». Вот кователь Илмаринен, 130 славный мастер вековечный, удила из стали сделал, недоуздок — из железа на скале среди потока, между трех порогов пенных. 135 Укрощать пустился зверя, сам сказал слова такие: «Дева дымки, дочка хмари! Решетом насей тумана, хмари натруси погуще 140 на звериные тропинки, чтоб шагов не слышно было, чтобы звери не пугались!» Вот взнуздал кователь волка, вот надел медведю оброть 145 средь боров песчаных Туони, в глубине чащобы синей. Он сказал, придя обратно: «Отдавай, хозяйка, дочку — взял я Туонелы медведя, 150 волка Маналы осилил». Тут уж Похьелы хозяйка так промолвила, сказала: «Отдадут тебе морянку, утку синюю уступят, 155 коль возьмешь большую щуку, рыбу верткую — в потоке, в Туонеле-реке изловишь, в устье Маналы поймаешь, в воду невода не бросив, 160 сеть ручную не поставив. Сто мужей ловить пытались — не пришел никто обратно». Илмаринен омрачился, опечалился кователь. 165 Поспешил в светелку к деве, вымолвил слова такие: «Мне работу поручили, потрудней заданье дали: изловить большую щуку, 170 рыбу верткую — в потоке, в этих черных водах Туони, в устье Маналы извечной, без сетей, без всякой снасти, без другого снаряженья». 175 Тут пришла на помощь дева, подала совет герою: «Ох, кователь Илмаринен! Не горюй ты, не печалься! Выкуй огненную птицу, 180 грифа пламенного сделай! Он тебе поймает щуку, рыбу верткую, большую в этих черных водах Туони, в устье Маналы извечной». 185 Вот кователь Илмаринен, славный мастер вековечный, сделал огненную птицу, грифа пламенного создал, когти выковал из стали, 190 из железа лапы сделал, крылья — из бортов от лодки. Там взошел орлу на спину, между крыльями уселся на хребте огромной птицы. 195 Стал давать орлу советы, наставленья — птице неба: «Мой орел, мой гриф крылатый! Ты лети, куда направлю, — к черному потоку Туони, 200 к устью Маналы извечной! Там возьмешь большую щуку, рыбу верткую поймаешь!» Вот летит орел прекрасный, машет крыльями могучий, 205 чтоб схватить в потоке щуку, страшнозубую — в пучине, в водах Туонелы глубокой, в устье Маналы извечной. По воде крылом проводит, 210 достает другим до неба, бороздит когтями море, клювом луды задевает. Вот кователь Илмаринен стал искать большую щуку 215 в водах Туонелы глубокой — рядом с ним орел на страже. Водяной из волн поднялся, крепко в кузнеца вцепился, гриф напал на водяного, 220 шею вывернул злодею, голову пригнул каналье, в тину затолкал поглубже. Появилась щука Туони, приплыла воды собака. 225 Не из малых эта щука, рыба эта не из крупных: в две секиры — язычище, зубы — каждый с грабловище, пасть — огромных три порога, 230 в семь челнов — длина хребтины. Кузнеца схватить хотела, проглотить живьем желала. Прилетел орел свирепый, яростная птица неба. 235 Не из малых был орлище, был орел не из великих: зев орлиный — в сто саженей, глотка — в целых шесть порогов, был язык длиной в шесть копий, 240 в пять серпов — орлиный коготь. Увидал большую щуку, рыбу верткую приметил, налетел, вцепился в щуку, чешую пронзил когтями. 245 Вот тогда большая щука, рыба верткая в потоке, потащила птицу в воду, потянула в глубь морскую. Вырвался орел из глуби, 250 из воды поднялся в небо, муть лишь черную оставил на просторах вод прозрачных. Полетал он, покружился, сделал новую попытку, 255 острый коготь свой вонзает в спину той огромной щуки, в крепкий горб речной собаки, вот второй вонзает коготь в твердую скалу стальную, 260 в бок железного утеса. Отскочил от камня коготь, лишь чуть-чуть утес царапнул, щука в волны ускользнула, чудище ушло под воду 265 из когтей орлиной лапы, из железных пальцев грифа, на боку — следы от когтя, на плечах — большие раны. Вот орел — стальные когти — 270 снова ринулся на щуку; пламенем сверкали крылья, жаром очи полыхали. Ухватил когтями щуку, лапою — воды собаку. 275 Вытащил большую щуку, ту уродину речную, вырвал из-под волн глубоких на прозрачную поверхность. Так орел железнопалый 280 только лишь с попытки третьей одолел ту щуку Туони, рыбу верткую, большую выловил в потоке Туони, в устье Маналы извечной: 285 не была вода водою — месивом была чешуек, даже воздух был не воздух — тучею орлиных перьев. Вот орел — стальные когти — 290 перенес большую щуку на высокий дуб с плодами, на сосну с широкой кроной. Там на вкус ее отведал, распорол у рыбы брюхо, 295 отщипнул груди кусочек. напрочь голову отрезал. Тут сказал орлу кователь: «Ой, орел ты злополучный, что за птица ты дрянная, 300 что за чудище такое, коль успел отведать щуки, распороть у рыбы брюхо, отщипнуть груди кусочек, напрочь голову отрезать?» 305 Вот орел — железный коготь — рассердясь, в полет пустился, высоко вознесся в небо, к краю облака большого: мчались тучи, твердь скрипела, 310 крышки неба накренялись, божья радуга сломалась, лунные рога согнулись. Тут кователь Илмаринен голову приносит щучью — 315 свой подарок для свекрови. Так сказал он, так промолвил: «Пусть сиденьем будет вечным в доме Похьелы прекрасной». Он сказал слова такие, 320 так сказал, такое молвил: «Я вспахал гадючье поле, взбороздил змеиный выгон, волка Маналы осилил, заковал медведя Туони. 325 Я поймал большую щуку, рыбу мощную осилил, взял в потоке темной Туони, в устье Маналы извечной. Отдадите ли девицу, 330 приведете ли невесту?» Молвила хозяйка Похьи: «Поступил ты очень дурно — напрочь голову отрезал, распорол у рыбы брюхо, 335 отщипнул груди кусочек, мяса щучьего отведал!» Тут кователь Илмаринен произнес слова такие: «Нет добычи без изъяна, 340 взятой даже в лучшем месте, в водах Туонелы — тем паче, в устье Маналы извечной. Подготовлена ли дева, собрана ли в путь невеста?» 345 Молвила хозяйка Похьи, изрекла слова такие: «Подготовлена невеста, собрана в дорогу дева. Уточку отдать придется, 350 милую мою морянку, Илмаринену в невесты, кузнецу навек в супруги — спутницей ему до гроба, курочкой ему под мышку». 355 На полу сидел ребенок, с пола так запел младенец: «Вот уже к жилищам нашим принеслась чужая птица, прилетел орел с востока, 360 коршун с неба к нам примчался — бил крылом по тверди неба, мел другим поверхность моря, задевал хвостом за волны, головой небес касался. 365 Покружился, повертелся, присмотрелся, пригляделся, на мужскую сел обитель, постучал по крыше клювом: из железа крыша замка — 370 в крепость не сумел проникнуть. Покружился, повертелся, присмотрелся, пригляделся, полетел на женский терем, постучал по крыше клювом: 375 крыша вся была из меди — в крепость не сумел проникнуть. Покружился, повертелся, присмотрелся, пригляделся, на девичью сел обитель, 380 постучал по крыше клювом: крыша та была льняная — в крепость девичью проникнул. Подлетел к трубе высокой, на стреху вспорхнул оттуда, 385 приоткрыл оконный ставень, опустился на окошко, сел орел на подоконник, на углу присел пернатый, стал рассматривать красавиц, 390 вглядываться в длиннокосых, деву лучшую увидел, отыскал, что всех красивей, всех нежней, в венце жемчужном, всех милей, в венке цветочном. 395 Вот орел ее хватает, цапает когтями коршун, лучшую берет из стаи, утку, что других стройнее, всех милее, всех нежнее, 400 всех живее, всех белее. Ту схватил летун воздушный, ту зацапал, длинный коготь, что держала шею прямо, станом стройным выделялась, 405 всех нежней была крылами, перышками всех красивей». Молвила хозяйка Похьи, так заметила, сказала: «Как узнал ты, подвене́чный[134], 410 золотой мой, где услышал, что девица подрастает, длиннокосая взрослеет? Серебра ли блеск увидел, звон ли золота услышал, 415 наше ль солнце вам светило, иль сиял наш ясный месяц?» C пола вымолвил младенец, нараспев сказал ребенок: «Так узнал он, подвенечный, 420 так сумел найти, везучий, путь к избе девицы славной, ко двору красотки юной. Об отце гремела слава: он корабль большой построил. 425 Cлава матери вернее: мать знатна прекрасным хлебом, караваями большими, хлебосольством знаменита. Так узнал он, подвенечный, 430 догадался, чужедальний, что девица подрастает, нареченная взрослеет: по двору прошел однажды, прогулялся за амбаром 435 как-то рано на рассвете, как-то в утреннюю пору, дым вставал, веревкой вился, сажа густо поднималась над избой девицы славной, 440 над усадьбой знаменитой. Дева там муку молола, жернова сама вращала: рукоять кукушкой пела, уткой крякала лопа́тка[135], 445 вечея́[136] сверчком звенела, жемчугами звякал жернов. Приходил он и вторично, прошагал по краю поля, девица брала марену, 450 собирала желтый корень, парила одежды в красном, в желтом чане кипятила. В третий раз прошел он мимо под окошками девицы, 455 услыхал, как ткет невеста, как постукивает бёрдо. Челночок в руках порхает, будто горностай в каменьях, щелкают пластины бёрда, 460 будто дятлы на деревьях, вертится наво́й[137] проворно, словно белка между веток». Тут сама хозяйка Похьи так промолвила, сказала: «Дождалась теперь девица! 465 Разве я не говорила: не кукуй в лесу еловом, весело не пой в долинах, прикрывай округлость шеи, 470 белизну руки прекрасной, высоту девичьей груди, стройность всей своей фигуры! Осень целую твердила, лето все я убеждала, 475 в пору страдную, весною, в посевные дни — вторично: тайную избу построим, крохотные в ней окошки, где бы ты ткала спокойно, 480 ни́ченки[138] лишь поднимала, чтоб не знали, не слыхали женихи и сваты в Суоми!» C пола так сказал младенец, двухнедельный так воскликнул: 485 «Cкрыть легко бывает лошадь, пышнохвостую упрятать, деву юную не спрячешь, длиннокосую не скроешь, хоть из камня сделай крепость, 490 хоть ее средь моря выстрой, чтобы девушек там прятать, чтобы там растить красоток, — даже там девиц не спрятать, не укрыть и там красоток, 495 чтобы сваты не прознали, женихи не разыскали, не явились в пышных шлемах на конях стальнокопытных! — Вот тогда-то Вяйнямёйнен, 500 опечалясь, пригорюнясь, в путь обратный отправляясь, так сказал, такое молвил: «Горе, горе мне, бедняге! Отчего ж не догадался 505 в ранней юности жениться, вовремя найти супругу! Только тот о всем жалеет, кто жалеет, что женился, что детей родил ребенком, 510 что семью он создал юным». Остерег тут Вяйнямёйнен, заказал Сувантолайнен старцу зариться на юных, притязать на дев красивых, 515 запретил соревноваться, взапуски грести на волнах, деву сватать, состязаясь, с тем тягаясь, кто моложе. Песнь двадцатая В Похьеле забивают к свадьбе большого быка, стихи 1-118. — Варят пиво, готовят угощения, с. 119–516. — Отправляют вестников созывать народ на свадьбу, не приглашают только Лемминкяйнена, с. 517–614. А сейчас о чем поведать, песнь о чем теперь продолжить? Вот о чем поведать надо, вот о чем продолжить песню. 5 Мы споем о пире в Похье, о застолье в Юмалисте. Долго свадьбу собирали, припасали угощенья в этих Похьелы жилищах, 10 в славных избах Сариолы. Что же к свадьбе припасали, к предстоящему застолью, к многолюдному веселью, к продолжительному пиру, 15 чтобы весь народ насытить, накормить толпу большую? В Карьяле взрастал теленок, в Суоми бык тучнел огромный. Был не малым, не великим, 20 был теленком подходящим. Хвост быка болтался в Хяме, голова моталась в Кеми[139], каждый рог был в сто саженей, морда бычья — в полтораста. 25 Целую неделю ласка обегала бычью шею, ласточка весь день летела между бычьими рогами, если очень торопилась, 30 коль в пути не отдыхала. Целый месяц белка мчалась от хвоста до холки бычьей — только все же и за месяц до конца не поспевала. 35 Вот какой бычок огромный, вот какой теленок Суоми, взят был в Карьяле прекрасной, к Похьелы межам доставлен. Сто мужей в рога вцепились, 40 в морду — тысяча героев, так быка домой тянули, в Похьелу сопровождали. Ковылял бычок вразвалку вдоль пролива Сариолы, 45 мураву хватал с болотин, небо задевал хребтиной. Некому телка зарезать, заколоть быка большого, в Похье нет таких героев, 50 нет среди большого рода, средь растущей молодежи, среди старших поколений. Вот пришел старик нездешний, Вироканнас[140] тот карельский. 55 Он сказал слова такие: «Погоди, телок несносный, я приду с большой дубиной, с колотушкою огромной, меж рогов тебя ударю — 60 впредь не будешь божьим летом мордою своей соваться, тыкаться поганым рылом в эти травы луговые у пролива Сариолы!» 65 Забивать быка собрался, резать взялся Вироканнас, Палвойнен — держать скотину. Головой мотнул бычище, глянул черными очами — 70 улетел старик на елку, в чаще сгинул Вироканнас, Палвойнен — средь веток ивы. Ищут вновь того, кто свалит, кто забьет быка большого, 75 ищут в Карьяле красивой, на просторных нивах Суоми, ищут в ласковой России[141], ищут в Швеции отважной, на межах просторной Лаппи, 80 на земле могучей Турьи, в Туонеле повсюду ищут, в Манале, подземном мире. Ищут всюду — не находят, ищут — отыскать не могут. 85 Вновь пошли за скотобойцем, свежевателем теленка, на морском просторе ищут, на хребте волны широкой. Черный муж встает из моря, 90 из волны герой выходит средь широкого простора, средь открытого пространства. Был герой не очень рослым, маленьким он тоже не был: 95 мог лежать герой под чашей, мог стоять герой под ситом. Этот муж с железной дланью был и сам под цвет железа, шлем на голове — из камня, 100 на ногах — из камня кенги, нож из золота у мужа, ручка у ножа — из меди. Так был найден скотобоец, так отыскан свежеватель 105 для быка большого Суоми, для чудовищной скотины. Лишь быка герой увидел, вывернул теленку шею, сбил скотину на колени, 110 завалил быка на землю. Много ли съестного вышло? Не сказать, чтоб очень много: мяса — сто ушатов полных, колбасы — все сто саженей, 115 крови — целых восемь лодок, шесть больших бочонков — жира, все для славной свадьбы в Похье, для застолья в Сариоле. В Похьеле был дом построен, 120 срублена изба большая: по длине — саженей девять, в ширину — все семь саженей. Запоет петух под кровлей — на полу его не слышно, 125 зарычит в углу собака — у дверей ее не слышно. Похьелы хозяйка в доме хлопотала по хозяйству, посреди избы топталась. 130 Думала себе, гадала: «Где ж мы пива раздобудем, как мы браги наготовим к нашей свадьбе предстоящей, к предназначенному пиру? 135 Я начал не знаю браги, пива доброго рожденья». Там старик лежал на печке, вот старик с печи промолвил: «В ячмене — начало пива, 140 в хмеле — буйного напитка, им нужна вода при этом, им огонь свирепый нужен. Хмель, веселый сын Шумилы, маленьким был сунут в землю, 145 брошен в пахоту змеенком, кинут зернышком крапивы возле Калевы колодца, на меже поляны Осмо. Молодой взошел росточек, 150 поднялся побег зеленый, он на деревце взобрался, он вскарабкался на крону. Счастье-дед ячмень посеял на меже поляны Осмо. 155 Поднялся ячмень прекрасный, дружные взошли посевы на пожоге свежем Осмо, сына Калевы новине. Времени прошло немного — 160 хмель на дереве воскликнул, закричал ячмень с поляны, молвила вода в колодце: «И когда ж мы будем вместе, повстречаемся друг с другом? 165 В одиночку жизнь тосклива, жить вдвоем-втроем прекрасней!» Осмотар[142], хозяйка пива, Капо, браги мастерица, набрала семян ячменных, 170 шесть взяла отменных зерен, хмеля — семь больших головок, восемь ковшиков водицы, ставит варево на пламя, на огонь — котел для пива. 175 Пиво пенное варила летним днем, летящим быстро, на краю косы туманной, мглистом острове далеком, вылила в бочонок новый, 180 в чан березовый сцедила. Заварить сумела пиво, только не смогла заквасить. Пораздумав, поразмыслив, так промолвила, сказала: 185 «Что бы мне еще добавить, что бы положить такое, чтоб заквасить пиво в бочке, забродить заставить брагу?» Дева Калевы, красотка, 190 та, чьи пальчики прекрасны, чьи движения красивы, что всегда быстра, проворна, посреди избы порхала, возле печки хлопотала, 195 много сделать успевая, меж двумя снуя котлами. Видит у печи лучину, подняла лучину с пола. Повертела, посмотрела: 200 «Что же из лучины выйдет, чем в руках у девы станет, в пальцах у красивой Капо, коль отдам лучину в руки, в пальцы девушки красивой?» 205 Отдала лучину в руки, в пальцы девушки красивой. Приняла лучину Капо, меж ладонями потерла, провела по бедрам щепкой — 210 белка белая явилась. Так сынка учила Капо, так бельчонка наставляла: «Золотце холмов лесистых, цвет земли, краса пригорков! 215 Ты беги, куда направлю, укажу куда дорогу: в рощи Метсолы родимой, в чащи мудрой Тапиолы. Влезь на дерево поменьше, 220 влезь на крону, что погуще, чтоб орел тебя не сцапал, птица неба не схватила. Принеси еловых шишек, кожуры семян сосновых, 225 передай их в руки Капо, в пальцы Осмотар — для пива». Пробежать успела белка, пышнохвостая — промчаться, одолеть смогла дорогу, 230 расстояние большое, чащу вдоль, насквозь — другую, третью — наискось немножко, к рощам Метсолы родимой, к дебрям Тапиолы мудрой. 235 Видит три могучих ели, маленьких сосны — четыре. Поднялась на ель в низине, на сосну взвилась на горке, там орел ее не сцапал, 240 птица неба не схватила. Нарвала еловых шишек, кончиков сосновых веток, бережно взяла когтями, лапками к себе прижала, 245 принесла их в руки Капо, в пальцы девушки красивой. Капо опустила в брагу, в свой напиток положила, только пиво все не ходит, 250 брага свежая не бродит. Осмотар, хозяйка пива, Капо, браги мастерица, все гадает, размышляет: «Что еще сюда добавить, 255 чтоб заквасить пиво в бочке, забродить заставить брагу?» Дева Калевы, красотка, та, чьи пальчики прекрасны, чьи движения красивы, 260 что всегда быстра, проворна, посреди избы порхала, возле печки хлопотала, много сделать успевая, меж двумя снуя котлами. 265 Видит щепочку у печки, поднимает щепку с пола. Посмотрела, повертела: «Что из этой щепки выйдет, чем в руках у девы станет, 270 в пальцах у красивой Капо, коль отдам находку в руки, в пальцы девушки красивой?» Отдала находку в руки, в пальцы девушки красивой. 275 Приняла девица щепку, меж ладонями потерла, провела по бедрам щепкой — вышла чудная куница. Златогрудую учила, 280 сиротинку наставляла: «Ой, голубушка куница, в шубке денежной зверюшка, побеги, куда направлю, укажу куда дорогу: 285 к каменной норе медвежьей, к той лесной усадьбе хвойной, где медведи вечно бьются, косолапые ярятся. Набери дрожжей в ладони, 290 пенистой слюны — в пригоршню, положи в ладони Капо, Осмотар отдай для пива». Пробежать смогла куница, златогрудая — промчаться, 295 одолеть смогла дорогу, расстояние большое, поперек и вдоль две речки, третью — наискось немножко, до пещеры косолапых, 300 до жилья лесных хозяев. Там медведи вечно бьются, косолапые ярятся на утесе из железа, на горе из твердой стали. 305 Пена падает из зева, дрожжи — из зловещей пасти. Набрала дрожжей в ладони, пенистой слюны в пригоршню. Отнесла их в руки Капо, 310 в пальцы девушки прекрасной. Осмотар бросает в пиво, Капо погружает в брагу — все еще не бродит пиво, не бурлит питье мужское. 315 Осмотар, хозяйка пива, Капо, браги мастерица, все гадает, размышляет: «Что еще сюда добавить, принести какой закваски, 320 замешать какие дрожжи?» Дева Калевы, красотка, та, чьи пальчики прекрасны, чьи движения красивы, что всегда быстра, проворна 325 посреди избы порхала, возле печки хлопотала, много сделать успевая, меж двумя снуя котлами; стебелек нашла гороха, 330 подняла стручок зеленый. Повертела, посмотрела: «Что же выйдет из гороха, что в руках родится Капо, в пальцах девушки прекрасной, 335 коль отдам стручок ей в руки, в пальцы девушки прекрасной?» Вот стручок вручила Капо, в пальцы девушки прекрасной. Приняла стручок девица, 340 меж ладонями потерла, провела стручком по бедрам — из него пчела возникла. Так свою учила пчелку, наставляла эту птичку: 345 «Пчелка, быстрая летунья, королева луговая! Ты лети, куда направлю, укажу куда дорогу: к острову в открытом море, 350 к лудам на морском просторе! Там девица почивает, медный пояс, отдыхает, сбоку — травка-медуница, медоносица — в подоле. 355 Принеси на крыльях симы, меда сладкого — в накидке, с травяной макушки сочной, с золотых соцветий ярких, принеси в ладони Капо, 360 Осмотар отдай для пива». Пчелка, быстрая летунья, полетела, поспешила, быстро путь преодолела, расстоянье сократила, 365 поперек и вдоль два моря, третье — наискось немножко, к острову в открытом море, к лудам на морском просторе. Видит спящую девицу, 370 деву с брошкой оловянной, на лужайке безымянной, на поляне медоносной, с золотой травой под боком, с муравою серебристой. 375 Обмакнула крылья в симу, перышки — в нектар пахучий с травяной макушки сочной, с золотых соцветий ярких. Принесла в ладони Капо, 380 в пальцы девушки прекрасной. Капо в брагу положила, Осмотар — в хмельной напиток. Сразу пиво забродило, забурлил напиток свежий 385 в том ушате деревянном, в том березовом бочонке. Поднялся до ручек чана, через край уже полился, по земле потечь готовый, 390 побежать по половицам. Времени прошло немного, пролетело лишь мгновенье, пить герои прибежали, раньше прочих Лемминкяйнен, 395 выпил Ахти, выпил Кавко, шустрый захмелел проказник от напитка девы Осмо, девы Калевы прекрасной. Осмотар, хозяйка пива, 400 Капо, браги мастерица, говорит слова такие: «Горе, горе мне, несчастной! Дурно я сварила пиво, плохо сделала напиток: 405 поднялось из бочки пиво, на пол вылился напиток!» Снегирек пропел на ветке, под стрехою дрозд чирикнул: «Неплохое вышло пиво, 410 поднялся напиток добрый. Надо вылить пиво в бочку, бочку в погребе поставить, пусть в дубовой бочке бродит, в медных обручах доходит». 415 Так и зародилось пиво — Калевы сынов напиток. Славу добрую снискало, стало всюду знаменитым, потому как было добрым, 420 добрым только для разумных: побуждало жен смеяться, всем мужам несло веселье, радость праведным давало, буйства глупым прибавляло». 425 Вот тогда хозяйка Похьи, разузнав рожденье пива, принесла воды в ушате, налила воды полбочки, всыпала ячменных зерен, 430 хмеля множество головок. Принялась варить напиток, брагу крепкую готовить в новой бочке деревянной, в том березовом ушате. 435 Месяцами греют камни, воду кипятят годами, многие сожгли дубравы, осушили все колодцы, все чащобы поредели, 440 все источники иссякли — все ушло на варку пива, на закладку доброй браги для широкой свадьбы Похьи, многолюдного застолья. 445 Дым над островом клубится, на мысу пылает пламя. Дым встает густой и плотный, к небу марево восходит от костров, горящих грозно, 450 полыхающих опасно — аж пол-Похьи застелило, Карьялу всю ослепило. Весь народ кругом дивился, поражался, изумлялся: 455 «Дым такой откуда взялся? Марево пришло откуда? Дым войны — намного больше, меньше — дым костров пастушьих». Мать-старушка Кавкомьели 460 как-то утром спозаранок за водой к ключу приходит, видит дым густой и плотный, с севера гонимый ветром. Так промолвила, сказала: 465 «Это дым костров военных — знак великого гоненья». Сам же Ахти Сарелайнен, сам прекрасный Кавкомьели, присмотрелся, пригляделся, 470 так подумал, так размыслил: «Не сходить ли поразведать, посмотреть пойти поближе, дым такой откуда взялся, марево пришло откуда? 475 Может, это дым военный — знак великого гоненья?» Кавко сам пошел разведать, разузнать причину дыма. Это был не дым военный — 480 знак великого гоненья: на кострах варили пиво, приготавливали брагу у пролива Сариолы, там под мышкою у мыса. 485 Вот стоит и смотрит Кавко, смотрит пристально, свирепо гневным глазом, злобным оком, рот кривя в усмешке мрачной, наконец промолвил, глядя, 490 крикнул с берега пролива: «Ой ты, теща дорогая, Похьи добрая хозяйка, навари хорошей бражки, пива славного наделай 495 напоить гостей ораву, Лемминкяйнена — особо на его прекрасной свадьбе с юной дочерью твоею!» Вот уже готов напиток, 500 сварено питье мужское. Унесли напиток красный, квас поставили отменный, поместили под землею, в каменный спустили погреб 505 побродить в дубовой бочке, за добротной пробкой медной. Тут уж Похьелы хозяйка принялась еду готовить. На огне котлы клокочут, 510 треск идет от сковородок. Завела большое тесто, испекла большие хлебы накормить гостей хороших, угостить народ на славу 515 в Похьеле на долгой свадьбе, в Сариоле — на пирушке. Напекла хозяйка хлебов, накатала караваев. Времени прошло немного, 520 лишь мгновенье пробежало, заходило пиво в бочке, забродила брага в склепе: «Вот теперь пришел бы бражник, выпивальщик бы явился, 525 куковальщик мой искусный, мой певец мастеровитый!» Вот певца искать пустились, славного певца для свадьбы, куковальщика для пира, 530 для застолья музыканта. Приводили петь лосося, куковать просили щуку. Но какой певец из лоха, куковальщик — из щуренка! 535 Скривлена у лоха челюсть, зубы редки у щуренка. Вновь певца искать пустились, славного певца для свадьбы, куковальщика для пира, 540 для застолья музыканта. Привели певцом ребенка, куковальщиком — мальчишку. Не умеет петь ребенок, куковать — юнец слюнявый. 545 Неуклюжа речь ребенка, мальчика язык негибок. Пиво красное грозится, молодой шумит напиток в бочке маленькой дубовой, 550 за добротной пробкой медной: «Коль певца ты не разыщешь, славного певца для свадьбы, куковальщика для пира, для застолья музыканта — 555 обручи порву у чана, вышибу у бочки днище». Вот тогда хозяйка Похьи с весточкой гонца послала, нарочного в путь пустила. 560 Молвила слова такие: «Ой ты, маленькая дева, вечная моя служанка! Созови народ на свадьбу, пригласи мужей к застолью! 565 Приведи убогих, нищих, всех несчастных, всех незрячих, покалеченных, увечных. Привези незрячих в лодках, на коне — хромых, увечных, 570 покалеченных — на санках. Позови народ всей Похьи, жителей всей Калевалы, пусть приедет старый Вяйно, пусть певцом законным будет. 575 Не зови лишь Кавкомьели, Сарелайнена на свадьбу!» Маленькая та служанка молвила слова такие: «Отчего ж не звать мне Кавко, 580 Сарелайнена на свадьбу?» Тут уж Похьелы хозяйка так служанке отвечала: «Оттого не надо Кавко приглашать на свадьбу в Похью, 585 что задира он известный, всяких ссор и драк зачинщик, вечно свадьбы посрамляет, вечно пиршества позорит, дев высмеивает чистых 590 в одеяниях нарядных». Маленькая та служанка так промолвила, сказала: «Как же я узнаю Кавко, чтоб не звать его на свадьбу? 595 Как узнать жилище Ахти, Кавкомьели двор приметить?» Молвила хозяйка Похьи, так ответила, сказала: «Кавко дом узнать нетрудно, 600 Сарелайнена жилище. Дом на острове поставлен, у воды — жилище Ахти, у широкого залива, у излуки Кавко-мыса». 605 Маленькая та служанка, та наемная прислуга в шесть концов разносит вести, в восемь разных направлений. Позвала народ всей Похьи, 610 жителей всей Калевалы, всех работников наемных, батраков в кафтанах узких. Только Ахти миновала, лишь его не пригласила. Песнь двадцать первая Жениха и сопровождающих его принимают в Похьеле, стихи 1-226. — Гостей досыта угощают яствами и пивом, с. 227–252. — Вяйнямёйнен поет хвалу хозяевам дома, с. 253–438. Вот сама хозяйка Похьи, старшая из женщин дома, по двору как раз ходила, по хозяйству хлопотала. 5 Слышит свист кнута с болота, с берега — скрипенье санок. На восток свой взгляд бросает, обращает взор под солнце, думает она, гадает: 10 «Что за люди подъезжают, к берегам моим стремятся? Уж не войско ли большое?» Вот сама спешит разведать, посмотреть идет поближе: 15 это вовсе и не войско — сваты[143] прибыли толпою, сам жених — посередине, средь хорошего народа. Тут сама хозяйка Похьи, 20 старшая из женщин дома, поняла, что зять приехал, так промолвила, сказала: «Думала, что дует ветер, сыплется гора поленьев, 25 волны рушатся на берег, катится морская галька. Посмотреть пришла на это, поглядеть вблизи решила. То совсем не ветер дует, 30 то не сыплются поленья, рушатся не волны вовсе, катится совсем не галька — это зять с гостями едет, поезжан везет две сотни. 35 Как меж них узнаю зятя, жениха в толпе примечу? Зять среди толпы приметен, как черемуха средь рощи, как дубок средь перелеска, 40 как меж звезд на небе месяц. Жеребец у зятя черный, схожий с волком ненасытным, схожий с вороном летящим, с грифом, реющим в просторах. 45 Шесть кукушек златоперых на дуге кукуют звонко, семь прекрасных пташек синих на гужах не умолкают». Шум донесся от прогона, 50 стук оглобель — от колодца: зять уже во двор въезжает, люди зятя — на подворье, сам жених — посередине, окружен народом славным. 55 Он не самым первым едет, но не самым и последним. «Побыстрей во двор, герои, рослые мужи, — на волю! Распускать супонь скорее, 60 вынимать из петель дуги, опускать оглобли наземь, зятя провожать в жилище!» Пролетел жеребчик зятя, сани быстрые промчались 65 по двору усадьбы тестя. Говорит хозяйка Похьи: «Ой ты, раб, слуга наемный, казачок[144] пригожий самый! Жеребца прими у зятя, 70 со звездой во лбу гнедого, выпростай из медной сбруи, из супони оловянной, из гужей добротной кожи, ивовой дуги упругой! 75 Жеребца прими у зятя, отведи его неспешно за шелковые поводья, за серебряную оброть, поваляться на толо́ке[145], 80 побарахтаться на поле, на земле молочно-белой, свежевыпавшей пороше. Дай ты жеребцу напиться в ближнем роднике прозрачном, 85 что зимой не замерзает, что звенит ключом обильным там, под елью золотою, под мохнатою сосною! Накорми коня досыта 90 из лукошка золотого, небольшой корзинки медной мытым житом, чистым хлебом, летней пареной пшеницей, яровой толченой рожью. 95 Отведи коня гнедого в подобающее стойло, на почетнейшее место в той конюшне самой дальней. Привяжи коня за повод, 100 за колечки золотые к крепкому кольцу стальному, к прочному столбу витому. Жеребцу задай ты корма: принеси овса кадушку, 105 колосков травы — вторую, третью — сеяной мякины! Поскреби ты лошадь зятя гребешком моржовой кости, чтобы шерсть не подсекалась, 110 волос конский не ломался. Жеребца укрой попоной, тканью, серебром расшитой, золотой кошмой красивой, медной красною накидкой. 115 Деревенские ребята, зятя в избу проводите, проходите в дом без шапок, в горницу без рукавичек. Дайте посмотреть на зятя, 120 сможет ли пройти он в двери, чтобы не снимать их с петель, чтобы косяки не трогать, чтоб не повышать проема, чтоб не понижать порога, 125 не ломать стены передней, нижнего бревна не двигать. Не вступить в жилище зятю, не войти красавцу в двери, чтобы не снимать их с петель, 130 чтобы косяки не трогать, чтоб не повышать проема, чтоб не понижать порога, не ломать стены передней, нижнего бревна не двигать — 135 зять на голову всех выше, на ухо других длиннее. Поднимись, косяк, повыше, чтобы шапка не коснулась, опустись, порог, пониже, 140 чтоб каблук не зацепился, косяки, раздайтесь шире, двери, сами распахнитесь — входит зять в жилище наше, муж великий в дом вступает. 145 Богу славному спасибо, зять уже вошел в жилище! Дайте я сама проверю, горницу окину взглядом — все ли тут столы помыты, 150 все ли ска́мьи здесь обтерты, выскоблен ли пол в жилище, вычищены ль половицы? Всю избу я осмотрела, дома вовсе не узнала: 155 из каких он срублен бревен, из каких краев доставлен, из чего у дома стены, из чего полы у дома? Из ежовой кости — стены, 160 лицевая — из оленьей, задняя — из росомашьей, притолока — из ягнячьей. Балки сделаны из яблонь, столб — из дерева витого, 165 из листов кувшинок — лавки, крыша — из чешуек рыбьих. Стулья в доме — из железа, скамьи — из саксонских кряжей, стол расписан позолотой, 170 пол в избе застелен шелком. Печка отлита из меди, выложен из плит припечек, каменка — из крупной гальки, бревен Калевы — подпечек». 175 Втиснулся жених в жилище, зять вошел под крышу дома, так сказал он, так промолвил: «Ниспошли здоровья, Боже, в эти славные покои, 180 в знаменитое жилище!» Молвит Похьелы хозяйка: «Будь здоров и ты, вошедший, навестивший нас сегодня в этом низеньком жилище, 185 в горнице из крепких сосен, в гнездышке из лучших бревен! Ой ты, маленькая дева, ты, наемная батрачка, запали скорей бересту, 190 кончик щепочки смолистой — разглядеть хочу я зятя, жениха глаза увидеть, красны ли глаза, иль сини, иль белы, как холст беленый!» 195 Тут уж маленькая дева, та наемная батрачка, принесла огня в бересте, на конце щепы смолистой. «Свет неровный у бересты, 200 пламя дымное у щепки задымит все очи зятю, закоптит ему все щеки. Принеси огня на свечке, света яркого на воске». 205 Тут уж маленькая дева, та наемная батрачка, принесла огня на свечке, света яркого — на воске. Светлый дым встает над воском, 210 пламя яркое — над свечкой. Осветило очи зятя, озарило лик прекрасный. «Вижу, вижу очи зятя: не красны глаза, не сини, 215 не белы, как холст беленый, све́тлы, как морская пена, как морской камыш, красивы, как морской тростник, прекрасны. Деревенские ребята, 220 зятя под руки ведите на переднюю скамейку, на почетное сиденье — задом к синему простенку, передом к столу большому, 225 ликом к званому застолью, грудью к шумному веселью!» Тут уж Похьелы хозяйка поит-кормит приглашенных — масло на устах лоснится, 230 пригоршни полны лепешек; кормит всех гостей досыта, лучше всех — родного зятя. Был и лосось на подносах, по краям была свинина, 235 до краев полны все чаши, миски все набиты снедью, чтобы гости угощались, прежде прочих — зять родимый. Молвит Похьелы хозяйка: 240 «Ой ты, маленькая дева! Принеси-ка в кружке пива, в братчине подай двуручной всем гостям, к застолью званным, прежде всех — родному зятю». 245 Вот уж маленькая дева, та наемная служанка, братчину кругом пустила, в пять ободьев кружку с пивом, чтоб хмельным усы обрызгать, 250 выбелить напитком пенным всем гостям, к застолью званным, зятю нашему — особо. Что теперь нам скажет пиво, хмель — из-за пяти ободьев, 255 если рядом рунопевец, куковальщик превосходный? Вековечный Вяйнямёйнен, лучший мастер песни древней, зван сюда певцом умелым, 260 заклинателем искусным. Вот берет он кружку с пивом, говорит слова такие: «Пиво, наш напиток славный, не пои мужей задаром! 265 Пусть мужи поют нам песни, пусть кукуют златоусты! Иначе хозяин спросит, удивятся все хозяйки: неужель иссякли песни, 270 языки у всех отсохли? Знать, сварила дурно пиво, завела плохой напиток, коль певцы не запевают, рунопевцы не ликуют, 275 не кукуют златоусты, звонкой радости кукушки. Кто ж теперь нам покукует, кто же пропоет нам песни на большой пирушке Похьи, 280 славной свадьбе Сариолы? Ведь не петь же в доме лавкам, коль молчат на лавках гости, ведь не петь же половицам, если петь не будут люди, 285 ликовать не станут окна, коль хозяин не ликует, стол приплясывать не будет, коль застольники не пляшут, дымник сам гудеть не станет, 290 коль под ним шуметь не будут». На полу сидел ребенок, у припечка — малолеток. С пола так сказал ребенок, от припечка — малолеток: 295 «Хоть годами я не вышел, хоть совсем не крепок телом, только все-таки, но все же, раз уж не поют другие, сытые молчат мужчины, 300 толстые — не распевают, я спою, мальчонка тонкий, закукую, худосочный, я спою при тощем теле, при худых боках сыграю, 305 чтоб веселым вечер сделать, день прошедший возвеличить». На печи промолвил старец, высказал слова такие: «Что возьмешь с ребячьих песен, 310 с лепетанья малолетних: выдумки — в ребячьих песнях, пустота — в девичьих виршах! Песню мудрому отдайте, гостю славному на лавке». 315 Тут уж старый Вяйнямёйнен говорит слова такие: «Есть ли тут средь молодежи, есть ли в племени великом, кто б свои мне подал руки, 320 пальцы мне вложил бы в пальцы, стал бы сказывать сказанья, петь бы начал песнопенья, чтобы день воспеть ушедший, славный вечер возвеличить?» 325 На печи старик промолвил: «Здесь мы прежде не слыхали, не слыхали, не видали никогда на этом свете, чтобы кто-то пел прекрасней, 330 чтобы куковал искусней, чем я сам в былые годы пел в ту пору молодую в лодке на волнах залива, куковал в борах песчаных, 335 в ельниках звенел кукушкой, звонко в рощах заливался. Голос громким был и славным, и напев мой был прекрасным, лился он, как льется речка, 340 как воды поток, струился, лыжею скользил по снегу, лодкой парусной — по волнам. Сам теперь совсем не знаю, сам не понимаю вовсе, 345 что мой голос загубило, отчего охрип чудесный, не струится, словно речка, как поток воды, не льется, — бороной скрипит по кочкам, 350 хворостиною по насту, по песку реки — санями, днищем лодки — по каменьям». Тут уж старый Вяйнямёйнен вымолвил слова такие: 355 «Коль напарника не будет, чтобы петь со мною вместе, я один начну сказанье, я один продолжу пенье, раз уж я певцом был создан, 360 коль рожден был рунопевцем, спрашивать пути не стану, сам найду стезю сказанья». Тут уж старый Вяйнямёйнен, лучший мастер песни древней, 365 принялся творить веселье, песенным занялся делом, — рядом с ним все песни были, под рукой — слова любые. 370 Заклинает Вяйнямёйнен, и поет, и заклинает: слов не исчерпаешь речью, пеньем песен не убавишь, раньше горы скал лишатся, лилий — ламбушки глухие. 375 Вековечный Вяйнямёйнен веселил гостей весь вечер: женщины кругом смеялись, улыбались все мужчины, вместе слушали, дивились, 380 как чудесно пел им Вяйно, радость всех переполняла, даже тех, кто и не слушал. Молвил старый Вяйнямёйнен, так свое закончил пенье: 385 «Да какой я рунопевец, да какой я заклинатель! Ничего я не умею, ни на что я не пригоден. Если б это пел Создатель, 390 сладостными пел устами, вот тогда бы было пенье, вот бы было волхвованье! В мед моря он превратил бы, обратил в горох песчинки, 395 в солод — всю морскую тину, в соль — все камешки морские, рощи б сделал хлебным полем, лес густой — пшеничной нивой, обратил бы горы в мя́мми[146], 400 в яйца — скалы побережья. Так он пел бы, заклинал бы, волхвовал бы, колдовал бы. В этот дом напел бы щедро нетелей загон огромный, 405 полный хлев буренок разных, выгон — молоко дающих, сотнями — рога носящих, тыщами — носящих вымя. Так он пел бы, заклинал бы, 410 волхвовал бы, колдовал бы — рысьих шуб мужьям напел бы, женам их — суконных свиток, дочерям — сапожек легких, сыновьям — рубашек красных. 415 Дай и присно, Боже правый, дай, Создатель милосердный, чтобы так всегда тут жили, чтобы так и дальше было, на пирах в прекрасной Похье, 420 на гуляньях в Сариоле, чтоб лилось рекою пиво, чтобы мед бежал ручьями, в этих Похьелы жилищах, в славных избах Сариолы, 425 чтобы днем здесь песни пели, вечерами веселились на веку главы семейства, в годы здравия хозяйки. Пусть им Бог воздаст сторицей, 430 одарит Господь небесный, даст на стол главе семейства, даст хозяюшке в амбары, сыновьям — на рыбной ловле, дочерям — за ткацким станом, 435 чтоб не каялись вовеки, через год не сожалели, что так долго пировали, что гостей пришло так много». Песнь двадцать вторая Невесту готовят к отъезду, напоминают ей о былых днях и рассказывают о предстоящих, стихи 1-124. — Невеста озабочена предстоящей разлукой с родимым домом, с. 125–184. — Ее принуждают плакать, с. 185–382. — Невеста горько плачет и сетует, с. 383–448. — Ее утешают, с. 449–522. Вдоволь все напировались, вволю все наугощались в доме Похьелы на свадьбе, на пирушке в Пиментоле. 5 Вот тогда-то и сказала Илмаринену хозяйка: «Что сидишь ты, благородный, что ты ждешь, земли избранник? Не отцова ль держит ласка, 10 материнское вниманье, не убранство ли жилища, не гостей ли вид прекрасный? Не отцова ласка держит, материнское вниманье, 15 ни при чем избы убранство, красота гостей на свадьбе — держит суженой пригожесть, красота невесты юной, белизна девичьей шеи, 20 нежность девы длиннокосой. Женишок, любезный братец, долго ждал ты, жди и дальше: суженая не готова, не наряжена невеста: 25 заплели одну ей косу, надо заплести другую. Женишок, любезный братец, долго ждал ты, жди и дальше. Cуженая не готова, 30 не наряжена невеста: на руку рукав надели, на другую надевают. Женишок, любезный братец, долго ждал ты, жди и дальше. 35 Cуженая не готова, не наряжена невеста: лишь одна нога обута, обувают уж другую. Женишок, любезный братец, 40 долго ждал ты, жди и дальше. Cуженая не готова, не наряжена невеста: на одной руке — перчатка, на другую надевают. 45 Женишок, любезный братец, долго ждал, не утомился. Cуженая уж готова, уточка твоя одета. В добрый путь пора, девица, 50 с Богом, проданная птичка! Час разлуки горькой близок, наступает миг прощанья, рядышком с тобой разлучник, у дверей уж твой повозник, 55 удила грызет жеребчик, деву санки поджидают. Жадной ты была до денег, отдала поспешно руку, торопясь, взяла зало́ги[147], 60 быстренько кольцо надела, вот теперь и прыгай в сани, прыткая, садись в кошевку, шустрая, беги из дому, бойкая, езжай скорее. 65 Ведь не слишком ты, девица, присмотреться торопилась, призадуматься стремилась. Если в сговоре ошиблась, век тебе придется плакать, 70 укорять себя все годы: дом оставила отцовский, бросила места родные, мать покинула родную, материнское подворье. 75 Ведь жилось тебе неплохо во владениях отцовских! На дворе росла цветочком, земляничкой — на пригорке. Утром поднималась к сливкам, 80 к молочку — с постели теплой, к булочкам пшеничным — с ложа, к маслу взбитому — с соломки. Если масла не хотелось, то свининки отрезала. 85 Не было забот-печалей, горьких мыслей — и подавно: соснам думы оставляла, пряслам — все свои заботы, пусть грустит сосна в болоте, 90 плачет на лугу береза. Вольным листиком летала, легкой бабочкой порхала, ягодкой была на поле, на межах полей — малинкой. 95 Ты из дома уезжаешь, дом родимый покидаешь, к матери чужой уходишь, в дом чужой, в семью чужую. Все в другой семье иначе, 100 все иначе в новом доме, там иначе рог играет, там поют иначе петли, там иначе ходят двери, там не так скрипят ворота. 105 То не так проходишь в двери, то не так идешь в ворота, как своя проходит дочка. То не так огонь вздуваешь, то не так ты печку топишь, 110 как того хозяин хочет. Уж не думала ли, дева, не считала ль, не гадала, что пойдешь туда лишь на ночь, что домой вернешься утром? 115 Ты пойдешь совсем не на ночь, и не на ночь, и не на две, ты пробудешь там побольше, там останешься навеки, навсегда отца покинешь, 120 мать — до дней ее последних. Станет двор на шаг длиннее, на бревно — порог повыше, как домой пойти захочешь, пожелаешь возвратиться». 125 Тут девица завздыхала, завздыхала, застонала, защемило сердце девы, взор слезою замутило. Молвила слова такие: 130 «Так я думала, считала, в дни девичьи говорила, в годы юные твердила, что девица — не девица под родительской опекой, 135 на дворе родном, отцовском, в доме матери родимой. Лишь тогда девицей станешь, если, замуж собираясь, на порог поставишь ногу, 140 в сани жениха — другую: станешь на голову выше, на пол-уха подлиннее. Этого весь век хотела, этого ждала все время, 145 словно дней ждала счастливых, словно солнечного лета. Вот мечта и стала явью: приближается разлука, вот нога уж на пороге, 150 в свадебных санях — другая. Только что же приключилось, отчего все изменилось: ухожу без ликованья, отбываю без веселья 155 из родимого жилища, из девичьего гнездовья, из отцовского подворья, дорогой усадьбы детства. Ухожу в большой печали, 160 ухожу в тяжелых думах, как в объятья ночи темной, как на хрупкий лед весенний, где следов не остается, никаких на льду — отметин. 165 Что же у других на сердце, что других невест заботит? Видно, вовсе не горюют, не печалятся нисколько, как печалюсь я, бедняжка. 170 Мысли черные на сердце, сердце черное, как сажа, мысли черные, как уголь. У людей счастливых думы, мысли у людей блаженных, 175 как заря весною ранней, словно солнце вешним утром. У меня ж такие думы, мрачные на сердце мысли, зыбкие, как берег ламбы, 180 черные, как будто тучи, словно тьма осенней ночи, словно зимний день унылый, даже, может, потемнее, помрачней осенней ночи». 185 Старая служанка дома, многолетняя прислуга, молвила слова такие: «Вспомни, дева молодая, что тебе я говорила, 190 сотни раз тебе твердила: женихом не обольщайся, губ красой не восхищайся, блеску глаз не доверяйся, стройностью не восторгайся! 195 Он красиво губы держит, обольщает взглядом нежным, хоть в устах таится Лемпо, хоть во рту живет погибель. Так девицу я учила, 200 наставляла сиротинку: женихи когда приедут, знаменитые прибудут, ты поспорь, не поддавайся, за себя постой потверже, 205 ты слова такие молви, с речью обратись такою: «Не моя судьба, как видно, не моя, похоже, доля быть в невестки увезенной, 210 быть в рабыню превращенной. Девушка с моею статью быть рабыней не захочет, жить в неволюшке не сможет, не захочет быть под гнетом. 215 Мне одно словечко скажут, тотчас я двумя отвечу. Если вцепятся мне в кудри, если за волосы схватят, я за кудри расквитаюсь, 220 отомщу за все обиды». Не вняла моим советам, наставлениям разумным — в пекло самое суешься, лезешь ты в кипящий деготь, 225 в лисьи саночки садишься, по следам идешь медвежьим — увезет лиса в салазках, унесет медведь в котомке к свекру в вечные рабыни, 230 в рабство долгое — к свекрови. Ты сама идешь в ученье, на страданье, на мученье. Та наука будет трудной, продолжительными — муки, 235 куплены уже и вожжи, заготовлены и цепи, не для прочих посторонних, для тебя они готовы. Вот узнаешь, горемыка, 240 на себе ты испытаешь свекра челюсть костяную, каменный язык свекрови, деверя язык морозный, горделивый нрав золовки. 245 Слушай, дева, что скажу я, что скажу я, что промолвлю. Дома ты была цветочком, радостью — в избе отцовской: называл отец луною, 250 мать звала сияньем солнца, братец звал водицей светлой, синеньким платком — сестрица. В дом чужой уходишь нынче, к матери чужой — в прислуги, 255 не сравнить ее с родимой, с матерью твоей любимой: слова доброго не скажет, верного не даст совета. Помелом облает свекор, 260 назовет свекровь обузой, деверь обзовет колодой, злою бабою — золовка. Лишь тогда слыла б хорошей, лишь тогда была бы годной, 265 если бы туманом тонким, дымкою во двор летела, легким листиком порхала, малой искрой проносилась. Не летаешь ты, как птица, 270 не порхаешь, как листочек, не проносишься, как искра, как дымок, не выбегаешь. Ой ты, милая сестрица! Все теперь ты променяешь: 275 батюшку ты променяешь на неласкового свекра, матушку ты променяешь на свекровушку лихую, своего родного братца 280 деверем плохим заменишь, славную свою сестрицу — горделивою золовкой, чистую постель в покоях — дымным ложем у кострища, 285 воды светлые залива — грязной лужей дождевою, берег чистый и песчаный — топким берегом болотным, милые поляны в рощах — 290 вересковою пустошкой, наши ягодные горки — пнями черного пожога. Уж не думаешь ли, дева, не мечтаешь ли, голубка: 295 кончатся твои заботы после этого застолья? Думаешь, поспать увозят, подремать везут из дома. Не для отдыха увозят, 300 не везут для сладкой дремы, — бодрствовать тебя заставят, не смыкать глаза ночами, много выпадет печалей, свалится обид немало. 305 Без платка когда порхаешь, ты и горюшка не знаешь; без повойника хлопочешь, делаешь сама что хочешь. Принесет забот пово́йник[148], 310 головной платок — печалей, полотняный — огорчений, горестей — льняная кичка. Чем не жизнь была в девицах! Дева в батюшкином доме 315 что король в прекрасном замке, лишь меча не носит сбоку. У невестки жизнь другая! Ведь невестка в доме мужа — что в России арестантка, 320 только стражи не хватает. Допоздна она в работе, трудится из сил последних, пот струей течет по телу, каплями со лба стекает. 325 Как придет иное время — девушку бросают в пекло, гонят в жаркое горнило, в лапы пламени большого. Надо бы иметь бедняжке, 330 девице многострадальной, речь ерша, лосося думы, окуней озерных мысли, рот плотвы, живот салаки, утицы морской — познанья. 335 Ни одна не знает дева, даже девять дев не знают, матерью одной рожденных, женщиной одной взращенных, как рождается мучитель, 340 вырастает притеснитель, мясо жрущий, кость грызущий, волосы с корнями рвущий, рассыпающий по ветру, по весенним суховеям. 345 Погорюй, поплачь, девица, посильней поплачь, невеста, проливай горстями слезы, лей пригоршнями водицу, окропи весь двор отцовский, 350 на полу налей озера, затопи водой соленой, раскати по полу волны! Коль сейчас не станешь плакать, наревешься, в дом вернувшись, 355 погостить когда приедешь, как найдешь отца родного задохнувшимся от дыма, в бане, с веником под мышкой. Погорюй, поплачь, девица, 360 посильней поплачь, невеста! Коль сейчас не станешь плакать, наревешься, в дом вернувшись, погостить когда приедешь, как найдешь ты мать родную 365 мертвою в хлеву коровьем, с ношею сухого сена. Погорюй, поплачь, девица, посильней поплачь, невеста! Коль сейчас не станешь плакать, 370 наревешься, в дом вернувшись, погостить когда приедешь, как найдешь родного брата на своем дворе погибшим, у крыльца избы угасшим. 375 Погорюй, поплачь, девица, посильней поплачь, невеста! Коль сейчас не станешь плакать, наревешься, в дом вернувшись, погостить когда приедешь, 380 как найдешь сестру родную на тропе с бельем упавшей, умершей с вальком под мышкой». Дева юная вздохнула, помолчала, повздыхала, 385 вот сама запричитала, прослезилась, плакать стала. Стала слезы лить горстями, лить горючие — пригоршней, двор отцовский затопила, 390 налила в избе озера. Молвила слова такие, так сама заговорила: «Ой, сестрицы дорогие, сверстницы мои родные, 395 все мои подруги детства! Слушайте, что вам открою! Не могу понять, постигнуть, что со мною приключилось, отчего так горько стало, 400 кто послал заботы эти, кто принес тоску-кручину, кто внушил мне грусть такую. По-другому представляла, по-иному век мечтала — 405 чаяла кукушкой вольной куковать по всем пригоркам, как до этих дней дозрею, как дойду до этих мыслей. Нет, не стала петь кукушкой, 410 куковать по всем пригоркам. Как моря́нка[149] я на волнах, как чирок среди залива, плаваю по стылым водам, в ледяных волнах купаюсь. 415 Ой ты, мать моя родная, ой ты, батюшка родимый! Для чего меня родили, принесли на свет, бедняжку? Почему должна я плакать, 420 выносить все эти муки, эти тяжкие заботы, эти горести-печали? Лучше б, матушка родная, милая моя пестунья, — 425 что меня носила в чреве, что своей кормила грудью, — пеленала бы пенечки, камешки бы обмывала, чем купать свою дочурку, 430 пеленать свою малютку, чтоб затем отдать на муки, чтоб обречь на истязанья! Многие вокруг судачат, говорят окрест иные: 435 никаких забот у глупой, дум печальных — и подавно. Говорить не надо людям, незачем судачить бабам: у меня забот побольше, 440 чем камней в пороге бурном, чем кустов на влажных землях, вереска — в местах песчаных. Увезти б не смог и мерин, конь с железною подковой, 445 чтоб дуга не содрогалась, не тряслась, не напрягалась от забот моих тяжелых, от моих печалей черных». На полу пропел ребенок, 450 малорослый — из закута: «Стоит ли грустить девице, слишком сильно убиваться? Пусть грустит в конюшне лошадь, пусть горюет черный мерин, 455 взнузданный, пускай потужит, погрустит, большеголовый. Череп у гнедого крепче, череп крепче, кости тверже, повыносливее шея, 460 лошадиный круп мощнее. Ни к чему девице плакать, незачем ей убиваться — ведь уводят не в болото, ведь бросают не в канаву — 465 с места хлебного увозят на места — богаче хлебом, из избы, богатой пивом, в избу — пивом пообильней. Ты бы в сторону взглянула, 470 посмотрела бы направо, рядышком — жених надежный, добрый молодец — под боком. Добрый конь и муж хороший — дома всякого опора. 475 Рябчики кругом порхают, на дуге поют пичуги, весело дрозды стрекочут, на гужах ликуют звонко, шесть кукушек златогрудых 480 с хомута крылами машут, семь кукушек сизокрылых с передка саней кукуют. Не печалься, дорогая, матушки родная дочка, 485 не туда везут, где хуже, повезут туда, где лучше, пахарю под бок положат, ра́таю[150] — под одеяло, хлеборобу — к подбородку, 490 рыбаку под мышку сунут, в потный дух — к ловцу оленя, к медвежатнику — под шубу. Мужа ты взяла из лучших, доблестней других героев — 495 не висят без дела луки, колчаны не ждут на стенах, не валяются собаки, не лежат на сене дома. Вот и этою весною 500 трижды рано на рассвете у костра он пробуждался, прямо с хвои поднимался, трижды этою весною росы мужа умывали, 505 чуб расчесывала хвоя, ветки чистили одежду. Муж — глава большого рода, главный пестователь стада. Живности у мужа много: 510 бродит по лесным чащобам, бегает по всем пригоркам, ищет тучные долины. Сто голов средь них рогатых, тыща — с выменем обильным. 515 Скирды есть на каждом поле, закрома — у каждой речки. Где ольшаник — там и нива, где ручей — там клин ячменный, где порог — там клин овсяный, 520 где река — поля пшеницы, где каменья — там и деньги, каждый камешек — монета». Песнь двадцать третья Невесту наставляют, как вести себя в замужестве, стихи 1-478. Старая бродяжка рассказывает о своем девичестве, замужестве и о своем уходе от мужа, с. 479–850. Надо дать советы деве, наставления — невесте. Кто учить девицу должен, умные давать наказы? 5 Осмотар всех жен достойней, Калеватар — всех прекрасней, пусть она девицу учит, наставляет сиротину, как в семействе быть приятной, 10 быть покладистой для мужа, как прослыть невесткой славной, быть в почете у свекрови. Так она заговорила, молвила слова такие: 15 «Ой, голубушка, невеста, мой цветочек, мой листочек! Что поведаю, послушай, что скажу, запомни крепче! Ты, цветочек мой, уходишь, 20 земляничка, убегаешь, как ворсинка, улетаешь, убываешь, нежный бархат, отрываешься от дома, от родимого подворья, 25 в дом чужой уходишь, дева, навсегда — в семью чужую. Все не так в чужом жилище, в новом доме все иначе — каждый шаг обдумать надо, 30 взвесить каждый свой поступок, там не то, что в отчем доме, что в усадьбе материнской, там не будешь петь по рощам, куковать на каждой тропке. 35 Как отправишься из дому, все свое возьми с собою, позабудь лишь три предмета: сон дневной после обеда, ласки матери родимой, 40 масло после каждой взбойки. Забери с собой все вещи — короб снов забудь на месте, для девиц оставь домашних, положи на край лежанки. 45 Разложи по лавкам песни, радости свои — по окнам, венику оставь веселье, складкам простыней — забавы, шалости — шесткам домашним, 50 полу — лень свою ребячью. Иль отдай своей подружке, сунь помощнице под мышку, пусть она снесет в кустарник, в вересняк пускай забросит. 55 Новые возьми привычки, старые забудь замашки. Батюшку-отца оставишь, свекра-батюшку получишь — кланяйся ему пониже, 60 ласково с ним обращайся. Новые возьми привычки, старые забудь замашки. Ласки матери оставишь, обретешь свекрови ласку, — 65 ей ты кланяйся пониже, ласково с ней обращайся. Новые возьми привычки, старые забудь замашки. Ласки брата здесь оставишь, 70 ласки деверя получишь, — кланяйся ему пониже, ласково с ним обращайся. Новые возьми привычки, старые забудь замашки. 75 Ласковость сестры оставишь, обретешь золовки ласку, — ей ты кланяйся пониже, ласково с ней обращайся. Не ходи вовеки, дева, 80 свет луны пока сияет, в дом чужой, не зная нравов, рода мужнего привычек. В каждом доме свой обычай, даже в лучшем — свой порядок. 85 Муж твою проверит мудрость, даже лучший — испытает. Мудрость там жене нужнее, где живет семья беспутно, выдержки тем больше нужно, 90 чем беспомощней хозяин. Если дед — что волк за печкой, что медведица — старуха, что упырь под дверью — деверь, во дворе что гвоздь — золовка, 95 все равно ты будь учтивой, кланяйся ты всем пониже, как в жилище материнском, в доме батюшки родного кланялась отцу родному, 100 матери поклоны била. Ты должна иметь смекалку, острый ум, характер добрый, неусыпное раденье, постоянное усердье, 105 зоркий взор, чтоб вечерами холить огонек лучины, чуткий слух, чтобы утрами слушать голос петушиный. Лишь разок воскликнет кочет, 110 не успеет спеть вторично, — молодым уж подниматься, старым — почивать в постели. Коль петух будить не станет, промолчит хозяйский кочет, 115 петуха заменит месяц, час Медведица покажет. Выбегай во двор почаще, выходи смотреть на месяц, на Медведицу Большую, 120 проверять по звездам время. Если Ковш поставлен прямо, черпаком на юг направлен, ручкою на север смотрит, значит, время подоспело 125 ложе муженька оставить, жениха постель покинуть. Угольки раздуй в загнетке, разбуди огонь в горну́шке[151], разожги сухие щепки, 130 не давая распаляться. Коль в золе угасли угли, искорки на дне загнетка, растолкай тихонько мужа, попроси у золотинки: 135 «Дай огня, мой драгоценный, дай огниво, ненаглядный!» Даст тебе кремня кусочек, трута — маленький комочек, высеки огонь умело, 140 укрепи в светце лучину, чистить хлев ступай скорее, покорми пойди скотину. Матушки ревет буренка, лошадь свекра ржет призывно, 145 деверя мычит корова, мечется телок золовки — ждут того, кто даст им сена, кто им клевера подбросит. По двору ходи лишь с ношей, 150 в хлев входи с охапкой сена, с ласкою корми буренок, с нежностью овечек потчуй! Принеси скоту соломки, напои теляток слабых, 155 стебельков дай жеребятам, ярочкам — помельче сена. На свиней не надо шикать, поросят пинать не надо: принеси корыто свиньям, 160 поросятам — пойла в плошках. Отдыхать не надо в хлеве, спать нельзя в углу овчарни! Как управишься ты в хлеве, обрядишь свою скотину, 165 приходи скорее в избу, вихрем залетай в жилище! Там уже ребенок плачет, маленький пищит в пеленках, ведь не объяснит, бедняжка, 170 бессловесный не расскажет, холод мучает иль голод, или что-нибудь другое, прежде чем придет родная, спросит голосом родимым. 175 А когда ты в дом заходишь, заходи сама — четвертой: приноси с водой ведерко, веник лиственный под мышкой, с пламенем в зубах лучину, 180 ты сама четвертой будешь. Станешь в доме прибираться, подметать полы в жилище, пол сперва водой побрызгай, не набрызгай на ребенка. 185 Если на полу ребенок, пусть он даже сын золовки, подними его на лавку, причеши, помой глазенки, в руки сунь кусочек хлебца, 190 положи на ломтик масла. Если нет в жилище хлеба, щепкой пусть дитя играет. Коль мытьем столов займешься, — делай так хоть раз в неделю! — 195 не забудь края столешниц, помни также и о ножках. Окати водою лавки, обмети крылом простенки, оботри края скамеек, 200 щелочки в стене прочисти. Пыль, что на столах скопилась, собралась в избе на окнах, обмахни крылом легонько, оботри ветошкой влажной, 205 чтобы пыль не разлеталась, к потолку не поднималась. С потолка сотри всю копоть, соскобли всю сажу с печки, не забудь столба печного, 210 оботри получше грядки, чтоб изба избой казалась, чтоб жилье жилищем было. Слушай, дева молодая, что скажу тебе, промолвлю! 215 Ты без шушуна не шастай, не шатайся без сорочки, не ходи простоволосой, босоногою не бегай, чтобы муж не рассердился, 220 молодой не прогневился. Берегись, остерегайся на дворе рябин растущих: то — священные деревья, веточки на них — святые, 225 на ветвях — святые листья, ягоды — того святее; ими девицу научат, сиротинушку наставят, как милее стать для мужа, 230 стать сердечней для супруга. Чуткий слух имей мышонка, ноги быстрые — зайчонка. Пусть спина покорно гнется, гнется шейка молодая, 235 как растущий можжевельник, как черемухи вершинка. Бодрой будь, не будь сонливой, не дремли, не забывайся, не стремись присесть повсюду, 240 не спеши прилечь у печки, не клонись к постели теплой, не тянись к подушке мягкой. Деверь ли вернется с пашни, свекор ли придет с работы, 245 муж из леса возвратится, ненаглядный твой — с подсеки, ты подай с водою ковшик, принеси им полотенце, подойди ко всем с поклоном, 250 одари любезным словом. Коль свекровь идет из клети с коробом муки под мышкой, выбеги во двор навстречу, поклонись ты ей пониже, 255 попроси с мукою короб, отнеси его в жилище. Коль сама порой не знаешь, догадаться не умеешь, чем тебе теперь заняться, 260 за какое дело взяться, поспеши спросить свекровку: «Ой ты, милая свекровка! Как у вас ведут хозяйство, как работы выполняют?» 265 Вымолвит в ответ хозяйка, слово выскажет такое: «Так у нас ведут хозяйство, так работы выполняют: здесь толкут и мелют зерна, 270 ручку жёрнова вращают, из колодца носят воду, делают замесы теста, для печи дрова приносят, жарко печку нагревают, 275 круглые катают хлебы, толстые пекут ковриги, чистят, моют всю посуду, ополаскивают миски». Лишь узнаешь у свекрови, 280 что теперь должна ты делать, набери зерна сухого, к жерновам пойди в кладовку. Вот когда придешь в кладовку, к жерновам в чулане встанешь, 285 грохочи не глоткой зычной, не своим девичьим горлом, грохочи гремящим камнем, рукояткою скрипучей! Не кряхти при этом громко, 290 не вздыхай, вращая ручку, чтобы свекор не подумал, не помыслила свекровка, что кряхтишь ты там от злости, что вздыхаешь от досады. 295 Решетом просей мучицу, принеси домой — берестой. Замеси покруче тесто, хлебы раскатай получше, чтоб комков не оставалось, 300 неразмешанной закваски! Коль ушат положен набок, на плечо возьми ушатец, подхвати под мышку ковшик, отправляйся за водою. 305 Ты неси ушат красиво на плече, на коромысле, ветерком лети обратно, мчись весенним суховеем, не задерживайся долго, 310 у колодца ты не мешкай, чтобы свекор не подумал, не помыслила свекровка, что любуешься собою, на себя в источник смотришь, 315 на здоровый свой румянец, на красу свою девичью. Коль пойдешь к костру поленьев, чтобы дров набрать охапку, не бросай плохих поленьев, 320 не гнушайся и осиной. Опусти охапку тихо, не швыряй поленья шумно, чтобы свекор не подумал, не помыслила свекровка, 325 что в сердцах дрова швыряешь, нрав капризный проявляешь. Как отправишься в кладовку, за мукой в амбар хозяйский, долго там не оставайся, 330 на тропе в амбар не мешкай, чтобы свекор не подумал, не помыслила свекровка, что муки ты не жалеешь, раздаешь хозяйкам сельским. 335 Как посуду мыть затеешь, плошки полоскать возьмешься, у кувшина вымой ручку, в кружках вычисти уто́ры[152], моешь кружку — край почисти, 340 моешь ложку — ручку вымой. Ложкам счет веди в хозяйстве, не забудь число посуды, чтоб собаки не таскали, чтобы кошки не катали, 345 чтобы птицы не клевали, не разбрасывали дети. Ведь детей в деревне много, не сочтешь белоголовых, что растаскивают кружки, 350 что разбрасывают ложки. Как наступит банный вечер, наноси водицы в баню, веники распарь на камне, выветри из бани горечь. 355 Не задерживайся в бане, не рассиживайся долго, чтобы свекор не подумал, не помыслила свекровка, что валяешься на лавке, 360 на полочке отдыхаешь. Как придешь домой оттуда, пригласи в парилку свекра: «Дорогой любезный свекор! Для тебя готова баня — 365 есть вода, распарен веник, вымыты полки и лавки, парься вволю, жарься вволю, всласть водою обливайся. Я сама парку подкину, 370 под полком в прохладе сяду». Как придет пора пряденья, для тканья наступит время, не ищи ума в деревне, рук искусных — за рекою, 375 мастерства — в соседнем доме, бёрда — у других хозяев. Напряди сама ты ниток, насучи сама ты пряжи, шерсть пряди не слишком круто, 380 нить льняную делай круче. Намотай в клубок потуже, накрути на мотови́ло[153], с мотовила свей на вью́шку[154], с вьюшки натяни на кро́сно[155]! 385 Бёрдышком стучи позвонче, поднимай проворней ниты, сшей суконные кафтаны, сделай юбки шерстяные, взяв шерстинки половинку, 390 взяв очес овечки зимней, шерсточки овцы весенней, первошерстка летней ярки. Что поведаю, послушай, повторю еще разочек! 395 Навари побольше пива, солодового напитка, взяв ячменную зернинку, полполена дров потратив. Солодить как жито станешь, 400 прорастать положишь зерна, не мешай мутовкой солод, не ворочай ворошилом — перевертывай рукою, поворачивай ладошкой, 405 забегай почаще в баню, чтобы солод не закиснул, на зерно не села кошка, кот на солод не улегся. Ты волков не опасайся, 410 не страшись лесного зверя, как спешить ты будешь к бане в середине темной ночи! Если гость придет в жилище, на него не злись напрасно! 415 Ведь всегда в хорошем доме про гостей запасы держат, мяса лишние кусочки, порумянее лепешки. Усади на лавку гостя, 420 с ласковой начни беседы, угощай его словами, прежде чем обед поспеет. Уходить как соберется, как уже начнет прощаться, 425 не ходи с ним до порога, не веди его за двери — милый может рассердиться, муж любимый — прогневиться. Коль сама ты пожелаешь 430 побывать в гостях в деревне, отпросясь, иди к соседям, с разрешения — в деревню. У чужих в гостях бывая, речи там веди умело, 435 не хули родного дома, не ругай своей свекрови! Если спросят молодухи, жены прочие пристанут, маслица свекровь дает ли, 440 как родная мать давала, никогда не признавайся: не дает свекровь мне масла. Отвечай им, если спросят: «Поварешкою приносит!» 445 Пусть лишь раз дает за лето залежавшегося масла! Вот еще о чем послушай, вот еще про что добавлю: как уйдешь теперь из дому, 450 как придешь в избу чужую, не забудь про мать родную, не печаль свою старушку! Помни — мать тебя взрастила, грудью собственной вскормила, 455 всем своим чудесным телом, всем своим прекрасным станом, не спала ночей с тобою, оставалась без обеда — все тебя качала в зыбке, 460 все заботилась о дочке. Кто родную мать забудет, опечалит дорогую, в Маналу пусть не приходит, в Туонелу благочестивых. 465 В Манале за все отплатят, в Туони отомстят жестоко тем, кто мать свою забудет, кто родную опечалит, выругают дочки Туони, 470 выбранят девицы Маны: «Как ты мать свою забыла, опечалила родную? Мать помаялась немало, вынесла большие муки, 475 на полке когда лежала, на соломе в теплой бане, в час, когда тебя рожала, выводила в мир малютку». На полу сидела бабка, 480 побирушка под накидкой, что пороги обивает, ходит по миру с сумою. Вот как старая сказала, как она проговорила: 485 «Петушок пропел подружке, курий сын — своей красотке, ворон спел порой весенней, в пору летнюю прокаркал! Это мне запеть бы надо, 490 птицам этим помолчать бы. Ведь у них любимый рядом, дорогой супруг под боком — я ж бездомна, бесприютна, бесприютна, одинока. 495 Выслушай меня, сестрица! Как придешь в жилище мужа, угождай не всем желаньям, как я мужу угождала, сладостным внимала трелям, 500 всем капризам потакала. Дома я росла цветочком, веткой вереска красивой, стебелечком возносилась, поднималась вверх росточком, 505 куманикой называлась, золотцем именовалась, на дворе отца — утенком, в доме матери — гусенком, водной птицею — у брата, 510 пташкой малой — у сестрицы. Во дворе была цветочком, в поле — ягодкой-малинкой, возле берега резвилась, прыгала в лугах цветущих, 515 песенки в долинах пела, куковала на пригорках, в рощах весело играла, развлекалась на полянах. Нюх ведет лису в ловушку, 520 в западню хорька заводит. К жениху девицу тянет, в дом чужой ведет обычай. Так и создана девица, убаюкана красотка — 525 стать невесткой в доме мужа, быть служанкой для свекрови. Вот я в край чужой попала, ягодка — в чужие земли, там меня за все бранили, 530 ели поедом, брусничку. Каждый кустик там кусался, каждая ольха стегала, каждая береза била, каждая осина грызла. 535 Я за мужа выходила — за свекровушку попала. Сватали — так обещали, увозили — так сулили целых шесть домов еловых, 540 разных комнат — вдвое больше, вдоль полей, мол, — все амбары, вдоль дорог — луга с цветами, нивы ячменя — вдоль речек, вдоль боров — овсы густые, 545 закрома зерном набиты, обмолота ждут овины. Сотня денег, мол, добыта, добывается — вторая. Я, дуреха, согласилась, 550 соблазнилась, молодая: дом был на шести подпорках, на семи колах — избенка, ненавистью полны нивы, неприязнью полны рощи, 555 полон двор моих несчастий, лес моих печалей полон, злоба ссыпана в сусеки, в скирды сметано коварство, сотня сказана ругательств, 560 наготове — и вторая. Я не очень обижалась, быть хорошею пыталась, чтоб добиться уваженья, чтоб найти любовь и ласку. 565 Я дрова носила в избу, я нагар с лучин снимала — лоб в дверях лишь разбивала, голову лишь расшибала: взгляд встречал меня недобрый, 570 взор сердитый — у порога, глаз косой — среди жилища, око злобное — у окон. С гневных уст летело пламя, с языка срывались угли, 575 с гневных уст дурного свекра, с языка его дрянного. Я не очень обижалась, уживаться все пыталась, быть покорною хотела, 580 быть послушною желала. Словно заяц, я носилась, как хорек, вертелась в доме, очень поздно спать ложилась, очень рано поднималась — 585 уваженья не добилась, не нашла любви и ласки, хоть сворачивала б горы, хоть раскалывала б скалы. В ступе зря толкла я зерна, 590 сеяла крупу напрасно — все свекровка пожирала, огнегорлая глотала, за столом широким сидя, за тарелкой золоченой. 595 Я же, бедная, питалась с жерновов мучною пылью. Был шесток столом невестки, поварешка — вместо ложки. Очень часто я, бедняжка, 600 жалкая невестка в доме, приносила мох с болота, хлеб со мхом себе месила, черпала в колодце воду, лишь водою пробавлялась. 605 Лишь тогда я ела рыбу, ела корюшку, бедняжка, — в дни, когда тянула невод, выбирала сети в лодку. Тут свекровь давала рыбу, 610 не дала такой ни разу, чтоб еды хватило на день, чтоб хоть раз поесть досыта. Лето корм скоту носила, зиму всю навоз метала, 615 как батрачка нанятая, как несчастная рабыня. В доме у моей свекрови мне всегда совали в руки: в риге — цеп потяжелее, 620 льнотрепало покрупнее, на мостках — валек побольше, в хлеве — подлиннее вилы. Думали — не утомится, не умается — считали, 625 хоть мужчины уставали, утомлялись даже кони. Так я, бедная служанка, днями целыми старалась, из силенок выбивалась. 630 Вот пришло иное время: присудили — прямо в пекло, предали огню на милость. Ни за что меня бранили, понапрасну осуждали, 635 хаяли мои привычки, имя доброе чернили. На меня хула валилась, сыпались слова проклятий, словно огненные искры, 640 словно с неба град железный. Я и тут не обижалась, оставалась бы и дольше в услуженье у свекрови, у жестокой бабы в доме. 645 Уж совсем мне тошно стало, стало мне невыносимо — стал жених мой волком лютым, стал медведем мой красавец: спал ко мне всегда спиною, 650 ел, работал — отвернувшись. Оттого лила я слезы, плакала, таясь в амбаре. Вспоминала дни былые, прежнее свое приволье 655 на дворах отца просторных, в доме матери сердечной. Тут уж я заговорила, тут уж я запричитала: «Мать меня родить сумела, 660 деву-яблочко взрастила, подняла побег прекрасный, не туда лишь посадила, сунула росточек стройный в почву жалкую, худую, 665 на поганую поляну, меж тугих корней березы, вечно плакать, горе мыкать, сетовать до самой смерти. Я рассчитывать могла бы 670 на места получше этих, на подворья и пошире, на покои попросторней, на супруга и получше, на героя и покраше. 675 Мне же увалень достался, навязался недотепа: статью ворону подобен, длинным носом схож с вороной, ртом своим похож на волка, 680 на медведя — всем обличьем. Я могла б найти такого, на любой взойдя пригорок, взяв смолевый пень с дороги, в роще — ствол гнилой ольховый, 685 лик слепила бы из дерна, из лишайника — бородку, рот — из камня, лоб — из глины, из углей горящих — очи, уши сделала б из капа, 690 ноги — из развилка ивы». Так, несчастная, я пела, так вздыхала, горемыка. Мой красавец все услышал, за стеною оказавшись. 695 Как он кинулся оттуда, подбежал к дверям амбара — по шагам его узнала, догадалась по ухватке: волосы торчком стояли, 700 чуб без ветра развевался. Пасть от ярости оскалил, выпучил глаза от злости, дрын рябиновый — в ручище, палка гнутая — под мышкой, 705 бил меня своей дубиной, колотил кривою палкой. Вечером — того похуже! Как собрался спать ложиться, положил под руку розги, 710 кнут с гвоздя схватил ременный, чтоб меня терзать, беднягу, — не кого-нибудь другого. Вот пришла домой под вечер, собралась в постель ложиться, 715 улеглась под боком мужа: лечь-то он позволил рядом, только стал толкать локтями, злобно тыкать кулаками, розгами хлестать нещадно, 720 бить моржовым кнутовищем. Встала с ложа ледяного, поднялась с постели стылой. Следом муженек поднялся, гнать меня из дому начал, 725 прядь мою схватил рукою, злобно в волосы вцепился, разметал по ветру кудри, расшвырял по суховею. Где же мне искать совета, 730 у кого найти защиту? Сделала стальные кенги, медные свила шнурочки, у стены стояла долго, слушала в конце прогона, 735 успокоится ли, злобный, усмирится ли, жестокий. Гневный муж не унимался, лютый зверь не усмирялся! Наконец я вся озябла, 740 бедная, закоченела, у стены амбара стоя, за дверями замерзая. Думала я, размышляла: больше я терпеть не в силах 745 этой ненависти вечной, бесконечного презренья в бесовском вертепе Лемпо, в этом чертовом гнездовье. Бросила я дом свой милый, 750 теплое свое жилище, в путь отправилась, бедняжка, по болотам, по суглинкам, по чужим холодным водам. Прикатила к нивам брата, 755 там скрипел засохший ельник, пел сосняк пышновершинный, каркали кругом вороны, стрекотали там сороки: «Дома твоего здесь нету, 760 нет родимого гнездовья!» Не поверила сорокам, побежала к дому брата. Мне калитки проскрипели, мне пожаловались нивы: 765 «Ты зачем домой явилась? Что узнать здесь пожелала? Твой отец давно скончался, опочила мать родная, стал тебе чужим твой братец, 770 страшной злыднею — невестка! Не поверила калиткам, в избу к брату поспешила, подала я ручке руку — ручка обожгла морозом. 775 Вот вошла сама в жилище, у дверей остановилась. Гордою была хозяйка — не пришла обнять золовку, мне руки не протянула. 780 Гордою была и гостья — не пошла обнять невестку, ей руки не протянула. Протянула руку к печке — холодны бока у печки. 785 Сунулась в очаг рукою — в очаге остыли угли. На скамейке брат разлегся, развалился на лежанке, сажи на плечах на сажень, 790 копоти с вершок — на теле, с локоть — слой золы на космах, с четверть — самой черной грязи. Тут спросил у гостьи братец, обратился так к вошедшей: 795 «Из каких краев заморских?» Я на это отвечала: «Что ж не узнаешь сестрицу, матери своей дочурку? Мы одной пестуньи дети, 800 птенчики одной пичуги, мы одной семьи гусята, одного гнезда цыплята». Тут мой брат заплакал горько, прослезился очень сильно. 805 Брат сказал своей супруге, прошептал своей подруге: «Накорми скорей сестрицу!» Вероломная хозяйка принесла мне щей из клети, 810 с них собака жир слизала, их попробовала псина, Мусти, черный пес, отведал. Говорит мой брат супруге, шепчет на ухо подруге: 815 «Принесла бы гостье пива!» Вероломная хозяйка принесла водицы гостье, да и то совсем негодной: той водою сестры мылись, 820 полоскались в ней золовки. Я ушла тогда от брата, дом покинула родимый. По миру пошла, бедняжка, словно жалкая бродяжка, 825 стала голью перекатной, бедной женщиной безродной, что стучит в чужие двери, в незнакомые ворота. Пущены по миру дети, 830 в люди посланы, сиротки. Их, таких людей, немало, много есть таких на свете, кто меня корит нещадно, кто меня бранит жестоко. 835 Мало лишь таких на свете, кто сказал бы слово ласки, молвил бы слова привета, кто на печку пригласил бы, как войду с дождя в жилище, 840 попаду в избу с мороза в юбке с ледяным подолом, в шубе, снегом заметенной. Раньше, в годы молодые, не смогла б вовек поверить, 845 хоть бы сто людей сказало, хоть бы тыща подтвердила, что такой пойду дорогой, на стезю такую стану, на какой я оказалась, 850 на какую я ступила». Песнь двадцать четвертая Жениха учат, как он должен обращаться с невестой, как должен с ней обходиться, стихи 1-264. — Нищий старик рассказывает, как ему удалось когда-то укротить свою жену, с. 265–296. — Со слезами на глазах сетует невеста, что теперь она должна навек покинуть свой родимый дом, и прощается со всеми, с. 297–462. — Илмаринен подхватывает невесту на руки, усаживает ее в сани и отправляется в путь. Вечером третьего дня они прибывают домой, с. 463–528. Вот даны советы деве, наставления — невесте. Обращусь теперь я к братцу, жениху подам советы: 5 «Женишок, любезный братец, ты родного мне милее, сына матери дороже, сына батюшки приятней! Ты послушай, мой любезный, 10 что поведаю, что молвлю о невесте светлокосой, курочке, тобою взятой! Похвали судьбу за счастье, за чудесную добычу! 15 Похвали сильней, коль хвалишь! Славная тебе досталась, славную послал Создатель, подарил тебе Всевышний. Похвали отца родного, 20 похвали и мать побольше, что девицу воспитала, что взлелеяла невесту. До чего чиста невеста, до чего светла девица 25 под опекою твоею, под защитою надежной. Славная — с тобою рядом, краснощекая — под боком, цепкая, цепом молотит, 30 крепкая, косою косит, бойкая, белье полощет, полотно искусно белит, ловко нить прядет льняную, сноровисто ткет холстину. 35 Так звенит у девы бёрдо, словно на холме кукушка, так снует челнок в основе, словно хорь среди поленьев, так вращается катушка, 40 словно шишка в лапках белки. По ночам не спит деревня, все селенье — на пригорке от постукиванья бёрда, от жужжания катушки. 45 Ты, дружок мой, женишок мой, мужа славного начало! Выкуй косу поострее, насади на косовище, выстругай косьё[156] в воротах, 50 на пеньке отстукай жало! Засияет утром солнце — отведи на луг девицу, посмотри, как дева косит, как траву косою сносит, 55 как осоку подсекает, луговой щавель сметает, кочки заодно срезает, начисто сечет побеги. Подойдет пора иная — 60 дай челнок девице ткацкий, крепкие найди наби́лки[157], выстругай навой хороший, сделай ладные подножки[158], собери снаряд ткачихи! 65 Посади к станку девицу, дай девице бёрдо в руки, зазвенит внезапно бёрдо, застучат подножки стана, донесется стук в деревню, 70 бёрда звон помчится дальше. Будут спрашивать хозяйки, бабы сельские — дивиться: «Это кто же ткет полотна?» Так ты должен им ответить: 75 «Это ткет моя родная, золотиночка грохочет». «Есть ли в полотне огрехи, рвет ли бёрдо нить основы?» «Нету в полотне огрехов, 80 бёрдо нить не обрывает. Соткано, как девой Лунной, спряжено, как девой Солнца по узору Семизвездья, по совету Звездной девы». 85 Ты, дружок мой, женишок мой, мужа славного начало! Как поедешь ты отсюда, как отправишься в дорогу вместе с юною девицей, 90 с курочкой своей красивой, не вези свою голубку, пташечку с косой льняною, по ухабинам дороги, по углам чужих заборов, 95 по пенечкам вдоль дороги, по камням, по бугорочкам. Ранее в избе отцовской, прежде в доме материнском по ухабам не возили, 100 на забор не наезжали, за пенечки не цеплялись, по каменьям не скакали. Ты, дружок мой, женишок мой, мужа славного начало! 105 Не вези свою девицу, не веди свою подругу: по углам в избе копаться, по закуткам — ковыряться. Ранее в избе отцовской, 110 прежде в доме материнском по углам не копошилась, по закуткам не возилась, все сидела у окошка, посреди избы кружилась 115 вечером — отцу отрадой, утром — матери усладой. Не вези, жених несчастный, не веди голубку эту разминать пестом бобо́вник[159], 120 в ступе луб толочь сушеный, хлебы печь с соломой тертой, с горькою корой сосновой. Ранее в избе отцовской, прежде в доме материнском 125 не толкли пестом бобо́вник, в ступе луб не разминали, хлебы не пекли с соломой, с горькою корой сосновой. Отвези ты нашу птичку, 130 отведи к обильным нивам выгребать сусеки с рожью, закрома с зерном ячменным, испекать большие хлебы, пиво доброе готовить, 135 хлеб замешивать пшеничный, тесто ситное готовить. Женишок, любезный братец! Нашей курочке прекрасной, драгоценному гусенку, 140 не давай грустить в разлуке! Если час такой настанет, если дева затоскует, заведи коня в оглобли, запряги гнедого в сани, 145 деву в дом свези отцовский, в материнское жилище. Нашу курочку родную, коноплянку дорогую не держи своей рабыней, 150 не считай своей прислугой, позволяй ходить ей в погреб, разрешай бывать в амбаре. Ранее в избе отцовской, прежде в доме материнском 155 не держали за рабыню, не считали за прислугу, в погреб заходить давали, разрешали быть в амбаре. Там ломоть отрежет ситный, 160 здесь яйцо крупней присмотрит, молочка возьмет в кадушке, постоит у бочки с пивом, отопрет амбары утром, вечерком запрет кладовки. 165 Ты, дружок мой, женишок мой, мужа славного начало! Если будешь добрым к деве, прослывешь хорошим зятем: как приедешь в гости к тестю, 170 как придешь в жилище к теще, угостят тебя там славно, напоят, накормят сытно, выпрягут коня из санок, отведут его в конюшню, 175 напоят коня, накормят, поднесут овса лукошко. Не считай, что наша дева, наша птичка-коноплянка, из безродного семейства, 180 из неведомого дома. Дом у нашей девы знатный, род великий, род обширный: коль бобов посеять меру — боб на каждого придется, 185 долгунца посеять меру — волоконце лишь придется. Никогда, жених любезный, не наказывай девицу, не учи батрацкой плетью, 190 не секи кнутом ременным, розгами в пять виц не потчуй, на крыльце жену не шлепай. Ранее в избе отцовской, прежде в доме материнском 195 не учили рабской плетью, не секли кнутом ременным, розгами в пять виц не драли, на крылечке не хлестали. За нее ты стой стеною, 200 будь надежною опорой, не давай свекрови трогать, не давай ругать и свекру, обижать жену чужому, возводить хулу — соседу. 205 Постегать семья прикажет, наказать попросят люди, пожалей ее, бедняжку, пощади свою подружку, ту, кого три года сватал, 210 ту, к кому всю жизнь стремился. Ты учи свою супругу, яблочко свое родное, наставляй жену в постели, за прикрытыми дверями. 215 Так учи ее два года: первый год учи лишь словом, год второй учи лишь взглядом, в третий год ногою топни. Коли тут не осознает, 220 не послушается дева, в камыше сорви тростинку, в верещатнике — хвощинку, ею поучи девицу, целый год еще советуй, 225 мягкой постегай хвощинкой, стебельком сухой осоки, не хлещи покуда плеткой, не секи лозой девицу! Коли тут не осознает, 230 не послушается дева, вицу принеси из лесу, ветвь березы — из лощины, спрятав под полою шубы, чтоб соседи не узнали. 235 Покажи тихонько деве, замахнись, не ударяя. Коль и тут не осознает, не послушается дева, вицей поучи девицу, 240 веткою наставь березы в доме с четырьмя углами, между стен, набитых мохом. Не наказывай на поле, на меже не бей девицу — 245 шум в деревне будет слышен, ссора — на чужом подворье, вопль жены — в соседском доме, гвалт большой — в лесу далеком. Постегай лишь плечи деве, 250 мягкие попарь местечки. Никогда не бей по глазу, никогда не бей по уху — вздуется над бровью шишка, затечет синяк под глазом. 255 Деверь сразу же спросил бы, свекор так предположил бы, пахари сказали б в поле, посмеялись бы соседки: «Может, на войну ходила, 260 может, в битве побывала, или волк терзал бедняжку, мял медведь, хозяин леса? Не жених ли был тем волком, не супруг ли — тем медведем?» 265 На печи там старец грелся, на камнях печных, бродяжка. Так промолвил с печки старец, так проговорил бродяжка: «Никогда, жених любезный, 270 женской блажи не потворствуй, жаворонка нежным трелям, как потворствовал я, бедный. Покупал ей хлеб и мясо, нес ей масло, нес ей пиво, 275 рыбу покупал любую, доставлял все разносолья, пиво — из своих селений, из чужих краев — пшеницу. Ничего я не добился, 280 не достиг расположенья. Женушка в избу врывалась, чуть не в волосы вцеплялась, искривив лицо от злости, выпучив глаза от гнева, 285 рявкала в остервененье, в озлоблении орала, обзывала толстозадым, колуном тупым честила. Вспомнил я другое средство, 290 способ отыскал получше: ошкурил пруток березы — сразу птичкою назвала, можжевела ветвь очистил — золотинке поклонилась, 295 похлестал маленько розгой — обняла меня за шею». Тут невеста завздыхала, завздыхала, затужила, принялась тихонько плакать. 300 Молвила слова такие: «Тяжела людей разлука, нелегко других прощанье — тяжелей своя разлука, ближе мне свое прощанье. 305 Ухожу я с горьким чувством, расстаюсь — с тяжелым сердцем с этой знатною деревней, с домом этим знаменитым, где росла я так чудесно, 310 так свободно вырастала в годы юности девичьей, в золотую пору детства. Раньше я совсем не знала, не догадывалась прежде, 315 что придется мне покинуть, что оставить доведется склоны этих гор прекрасных, дорогих холмов вершины. Знаю я: отъезд мой близок, 320 близок скорый час прощанья — выпита разлуки чаша, пиво горькое прощанья, скоро санки развернутся задом — к дому дорогому, 325 боком — к батюшкиной клети, к хлеву — наискось немного. Чем же оплатить сумею, расставаясь, разлучаясь, молоко своей родимой, 330 ласку батюшки родного, дружбу братца дорогого, нежность ласковой сестрицы? Батюшка, тебе спасибо за мое житье былое, 335 за былое угощенье, за хорошие кусочки. Матушка, тебе спасибо, что меня качала в зыбке, на руках меня носила, 340 юною кормила грудью. Братцу говорю спасибо, братцу и моей сестрице, всей семье моей спасибо, всем ровесницам-подружкам, 345 с кем я детство проводила, с кем я вместе подрастала. Батюшка ты мой родимый, матушка моя родная, весь мой род, великий, славный, 350 все мое родное племя, не тоскуйте, не тужите, не впадайте в грусть большую оттого, что уезжаю, отправляюсь в край безвестный! 355 Ведь и там есть божье солнце, ведь и там сверкает месяц, звездочки сияют в небе, простирает ручку Ковшик даже в самых дальних землях, 360 даже в тех краях далеких, не единственно — над нами, над отцовскими дворами. Суждено мне распроститься с золотым отцовским домом, 365 с этой горенкой родимой, с материнским хлебосольством, с берегом родным, с болотом, со двором, с травой зеленой, со своей водою светлой, 370 с золотым песком озерным — пусть купаются здесь жены, пастушки в воде резвятся. Шалунам оставлю топи, лежебокам — луговины, 375 отдыхающим — ольховник, странствующим — верещатник, мимо проходящим — прясла, вдаль шагающим — прогоны, пробегающим — подворье, 380 прислонившимся — простенки, поломойкам — половицы, подметальщикам — настилы, поле — скачущим оленям, чащи — прыгающим рысям, 385 луг отдам гусиной стае, рощи — птицам перелетным. Уезжаю безвозвратно, ухожу вдвоем отсюда в темноту осенней ночи, 390 на весенний лед непрочный, где следов не остается, никаких на льду отметин, никаких в снегу узоров от касания подолов. 395 Как сюда приеду снова, навещу свой дом родимый, не услышит мать рыданий, слез отец мой не увидит, как начну над ними плакать, 400 причитать у изголовья, где трава уж зеленеет, где поднялся можжевельник над челом меня вскормившей, надо лбом меня родившей. 405 Как сюда прибуду снова, на дворы вернусь большие, — здесь никто меня не вспомнит, кроме двух былых знакомцев: в изгороди нижней связки, 410 дальнего кола в ограде, что поставила я в детстве, что в девичестве вплетала. Матушки родной корова, мной вспоённая когда-то, 415 выкормленная девицей, замычит в загоне глухо на неприбранном подворье, среди зимней непогоды, — только та еще признает, 420 дочкою почтет хозяйской. Вековечный конь отцовский, мною вскормленный когда-то, выхоженный юной девой, во дворе заржет тихонько, 425 на неприбранном подворье, среди зимней непогоды — он меня еще признает, дочкою почтет хозяйской. Брата старая собака, 430 мною вскормленная в детстве, выученная девицей, в конуре залает тихо на неприбранном подворье, среди зимней непогоды — 435 та меня лишь и признает, дочкою почтет хозяйской. И никто меня не вспомнит, как вернусь я в дом родимый, хоть и гавани здесь те же, 440 те же все места родные, те ж сиговые проливы, тони рыбные — все те же. Ты прощай, изба родная, дом под крышею тесовой! 445 Хорошо опять вернуться, побывать в родимом доме. Ты прощай, мое крылечко, сени с полом деревянным! Хорошо бы возвращаться, 450 прибегать в родные сени! Ты прощай, мое подворье, двор с рябинами родными! Хорошо бы возвращаться, прибегать во двор любимый. 455 Ты прощай, мой край родимый: ягодные боровины, тропки средь лугов цветущих, вересковые опушки, сотни островов озерных, 460 омуты озер сиговых, ельники холмов знакомых, березняк далекой корбы». Тут кователь Илмаринен в сани подхватил девицу, 465 резвого кнутом ударил, так сказал он, так промолвил: «Берега озер, прощайте, берега, опушки леса, сосны на вершинах сопок, 470 стройные в бору деревья, за избой — кусты черемух, можжевельник — у колодца, стебли ягод — на полянах, стебли ягод, стебли злаков, 475 ветки ивы, корни ели, ольх листва, кора березы». Тут кователь Илмаринен со двора поехал Похьи. Дети Похьи петь остались, 480 дети пели, распевали: «Черная примчалась птица, из-за леса прилетела, нашу уточку сманила, соблазнила земляничку, 485 яблочко у нас украла, нашу рыбку умыкнула, мелкой денежкой сманила, серебром уговорила. Кто теперь сведет на берег, 490 кто тропу укажет к речке? Без воды ушаты будут, коромысла — без ведерок, будет пол в избе немытым, неподметенным — в покоях, 495 грязными — края у рюмок, ручки черными — у чашек». Там кователь Илмаринен вместе с юною девицей в легких саночках катился, 500 берегами Похьи мчался вдоль медового пролива, по хребту гряды песчаной. Пел песок, звенела галька, путь бежал, кошевка мчалась, 505 гулко гуж гудел железный, стукал полоз деревянный, тарахтел копыл крушинный, крепкая дуга дрожала, вицы заверток визжали, 510 кольца медные бренчали — резвый конь так быстро мчался, торопился белолобый, ехал день, второй катился, третий день вперед стремился, 515 он держал рукою вожжи, деву прижимал другою, ногу вытянул вдоль санок, сунул под кошму другую. Конь бежал, кошевка мчалась, 520 день катился, убавлялся. Вот на третий день под вечер, в час перед заходом солнца завиднелся дом родимый, показались избы Илмы[160]. 525 Дым веревкой вился в небо, густо сажа поднималась, из дверей клубы валили, устремлялись прямо к тучам. Песнь двадцать пятая Жениха, невесту и поезжан встречают в доме Илмаринена, стихи 1-382. — Всех угощают и поят пивом. Вяйнямёйнен поет и расхваливает хозяина, хозяйку, старшего дружку жениха, подружку невесты и всех гостей, с. 383–672. — На пути домой со свадьбы у Вяйнямёйнена ломаются сани, он исправляет их и продолжает путь, с. 673–738. Дома долго ожидали, все глядели, все глазели, скоро ль будут поезжане в доме Илмари с невестой. 5 У старух глаза слезились от сидения у окон, у молодок ноги гнулись от томленья у калиток, зябли ноги у детишек 10 от стоянья у простенков, у людей истерлась обувь от хождения на берег. Вот однажды на рассвете, как-то в день один прекрасный, 15 шум послышался из чащи, скрип саней — из боровины. Локка, славная хозяйка, рода Калевы девица, так промолвила, сказала: 20 «Это саночки сыночка! Это он из Похьи едет, с молодой женою катит! Поверни домой, сыночек, в сторону дворов родимых, 25 что твой батюшка поставил, твой родитель обустроил!» Вот кователь Илмаринен вскоре ко двору подъехал, к дому, что отец поставил, 30 что родитель обустроил. Свищут рябчики красиво на дуге из крепкой ивы, радостно поют кукушки в передке саней узорных, 35 белки весело резвятся на оглобельках кленовых. Локка, ладная хозяйка, рода Калевы девица, молвила слова такие, 40 так приветливо сказала: «Ждали люди новолунья, юные — восхода солнца, дети — зрелой земляники, волны — лодки просмоленной. 45 Не ждала я новолунья, не ждала восхода солнца: я ждала приезда сына, сына милого с невестой. Все ждала с утра до ночи, 50 запропал куда, гадала: то ли ждет, как повзрослеет, как девица раздобреет, коли сразу не вернулся, хоть и обещал приехать 55 по следам, еще приметным, по следам, еще горячим. По утрам в окно глядела, напролет все дни смотрела — что ж не едут санки сына, 60 не грохочут на ухабах, к нашим маленьким подворьям, к нашим узеньким прогонам. Пусть хоть из соломы мерин, пусть хоть в два копы́ла[161] сани, 65 все равно звала б кошевкой, называла бы повозкой, если б в ней катился братец, вез красавицу сыночек. Я весь век о том мечтала, 70 день-деньской в окно глядела: голова склонилась набок, в сторону сползла прическа, начали глаза смежаться — так ждала, чтоб сын приехал 75 к нашим маленьким подворьям, к нашим узеньким прогонам. Наконец сыночек едет, напоследок прибывает. С ним красавица девица, 80 краснощекая — под боком. Женишок, любимый братец, распряги коня гнедого, отведи его на место к давешней кормушке с сеном, 85 к прежнему с овсом корыту. Пожелай нам всем здоровья, поздоровайся с другими, поклонись всему селенью! Как положишь всем поклоны, 90 расскажи нам о поездке: не встречался ли с хулою, не болел ли ты в дороге с дней, когда уехал к теще, в дом к единственному тестю? 95 Девичью сломил ли волю, взял ли крепости ворота, сокрушил ли замок девы, развалил ли стену дома, вторгся ли в жилище тещи, 100 сел ли на скамейку тестя? Вижу я и без расспросов, без выведыванья знаю: в здравии свой путь проехал, в благоденствии — дорогу. 105 Взял голубку, с волей сладил, крепости разбил ворота, сокрушил из теса замок, своротил из клена стену, погостил в избе у тещи, 110 побывал в дому у тестя. Уточка твоя — под боком, курочка твоя — под мышкой, дева чистая — под боком, дева светлая — под мышкой. 115 Кто такую ложь придумал, кто молву пустил дурную, мол, жених впустую ездил, мол, коня гонял напрасно? Не пустым жених приехал, 120 не гонял коня напрасно: было что везти гнедому, было что тянуть каурке. Добрый конь в поту примчался, в мыле — резвый жеребенок 125 оттого, что вез цыпленка, вез цветущую девицу. Выдь, красавица, из санок, божий дар, оставь сиденье! Поднимайся без поддержки, 130 выбирайся без подмоги, хоть и молод твой помощник, хоть и вежлив твой попутчик. Только встанешь из кошевки, лишь поднимешься с сиденья, 135 по тропе ступай туманной, по земле под цвет печенки, что выравнивали свиньи, что вытаптывали чушки, утрамбовывали овцы, 140 кони гривой обметали. Ты ступай шажком гусенка, ножками утенка топай по прогонам подметенным, по утоптанным полянам, 145 по дворам, что свекор ставил, обустроила свекровка! Там, где брат строгает струги, где сестра берет марену. На ступеньки стань ногою, 150 по полу сеней прошествуй, по сеням пройди медовым, из сеней пожалуй в избу, в дом под балку коренную, под навес красивой кровли. 155 Ведь уже зимою прошлой, ведь уже прошедшим летом крякал пол из кости кряквы, что тебе ходить по полу: золотом звенела кровля, 160 что тебе стоять под кровлей; ликовали окна в доме, что тебе сидеть у окон. Ведь уже зимою прошлой, ведь уже прошедшим летом 165 ворковала ручка двери о руке в красивых перстнях, охали пороги дома о твоих подолах тонких, двери сами открывались — 170 открывальщицу впускали. Ведь уже зимою прошлой ведь уже прошедшим летом повернулся дом навстречу убиральщице избушки, 175 сени широко раскрылись подметальщице навстречу, голос подали ступеньки — ждали с веником молодку. Ведь уже зимою прошлой, 180 ведь уже прошедшим летом двор тихонько повернулся к той, кто щепочку поднимет; все амбары приседали перед той, кто дверь откроет, 185 гнулись грядки[162], гнулись полки, под наряды прогибались. Ведь уже зимою прошлой, ведь уже прошедшим летом все прогоны поджидали 190 ту, что здесь коров погонит; хлев подвинулся поближе к той, кто в хлеве приберется, даже скотный двор раздался — для тебя прибавил места. 195 Ведь уже и нынче утром, ведь уже и днем вчерашним все буренушка мычала по тому, кто даст ей корма, ржал тихонько жеребенок 200 по тому, кто кинет сена, жалобно ягненок блеял по тому, кто даст горбушку. Ведь уже и нынче утром, ведь уже и днем вчерашним 205 старики в окно глядели, дети бегали на берег, женщины у стен томились, парни у дверей толпились в ожидании молодки, 210 в ожидании невесты. Здравствуй, двор со всем народом, улица — с толпой героев, с приглашенными — крылечко, с прибежавшими — ступеньки, 215 с деревенским людом — сени, здравствуй, кровля из бересты, здравствуй, дом со всем народом, с ребятишками — настилы! Здравствуй, месяц — князь красивый, 220 поезжане от невесты! Никогда здесь не бывало, ни вчера, ни даже прежде, столь торжественного люда, столь красивого народа! 225 Женишок, мой славный братец! Отведи платочек красный, шелковое покрывало — покажи свою куничку, ту, что пять годочков сватал, 230 кем все восемь любовался. Ту ли взял, за кем поехал? Ты хотел голубку выбрать, ту, что на земле всех краше, что милее всех на море. 235 Вижу, вижу без расспросов, без ответов понимаю: ты привез домой голубку, утку синюю доставил. Самый нежный прутик вербы 240 взял ты в роще самой свежей, ветвь черемухи душистой взял в черемуховой чаще». На полу сидел ребенок, с полу речь повел такую: 245 «Что же ты привез, мой братец? По обличью — пень смолевый, по фигуре — бочка с дегтем, чуть повыше мотовила. Ой-ой-ой, жених несчастный! 250 О такой ли век свой думал? Взять хотел ценою в сотню, деву в тысячу — сосватать. Вот и взял ценою в сотню, взял уродливую — в тыщу! 255 Приволок ворону с топи, с изгороди взял сороку, пугало — с большого поля, с пашни — черную грачиху. Чем же век свой занималась, 260 что ты делала все лето? Варежек не навязала, не наделала чулочков. В дом ни с чем пришла невеста, без подарков — в избу свекра: 265 в сундуке шуршат лишь мыши, лопоухие — в шкатулке!» Локка, ладная хозяйка, рода Калевы девица, странные услышав речи, 270 молвила слова такие: «Что ты мелешь, несмышленый, что болтаешь ты, негодный? Пусть других девиц поносят, пусть иных срамят прилюдно, 275 только не девицу эту, не гостей в жилище нашем. Глупые слова промолвил, повторил слова дурные — с языка телка ночного, 280 изо рта щенка слепого! Деву взял жених из лучших, из красавиц самых славных, взял как спелую брусничку, как на горке земляничку, 285 взял как с дерева кукушку, как пичужку снял с рябины, красноперую — с березы, с клена — птицу-белогрудку. Не сыскал бы даже в Саксе, 290 не нашел бы даже в Виро этой девушки прекрасней, этой уточки милее, этого лица красивей, этой стати благородней, 295 этих чистых рук белее, этой нежной шейки лучше. Не пустой пришла девица: шубы есть в ее приданом, новых покрывал немало, 300 много есть суконных тканей. Много у девицы этой сделанного веретенцем, самопрялкою красивой, ловкими ее руками. 305 Есть тут белые полотна, зимней выстираны вьюгой, выбелены днем весенним, высушены летним солнцем. Тут и тонкие простынки, 310 тут и мягкие подушки, тут и шелковые шали и накидки шерстяные. Молодуха, молодица, краснощекая девица, 315 ты слыла прекрасной девой, славной дочкою отцовской, будь такой же молодухой, будь невесткою такой же. Не тужи ты, не печалься, 320 не отчаивайся, дева! Привезли не на болото, не на край канавы грязной — привезли из мест богатых на места еще богаче; 325 из избы, где пива много, взяли в дом, где пива больше. Молодуха, молодица! Вот о чем спросить желаю: ты видала ль, проезжая, 330 тучные стога на ниве, скирды длинные на поле? Это все — богатство дома, это все жених поставил, сам вспахал и сам посеял. 335 Ой девица-молодица! Вот что я хочу добавить: раз уж в дом войти сумела, ты сумей ужиться в доме! Хорошо здесь жить молодке, 340 здесь привольно быть невестке: с простоквашей кадка рядом, под рукой масленка с маслом. Хорошо здесь жить девице, курочке расти привольно — 345 здесь полки просторны в бане, широки в жилище лавки. Как отец — хозяин в доме, словно мать — в избе хозяйка, молодцы — родные братья, 350 девушки — родные сестры! Коль придет тебе охота, коль появится желанье рыбки съесть, отцом добытой, дичи, выловленной братом, 355 не проси, чтоб деверь подал, чтоб тебе принес твой свекор, обратись ты прямо к мужу, попроси о том супруга! Нет в лесу такого зверя, 360 нет таких четвероногих, нет подобных птиц небесных, нет летающих на крыльях, нет и под водою даже рыбьей стаи самой лучшей, 365 чтоб не добыл твой добытчик, твой добытчик, твой кормилец. Хорошо здесь жить девице, курочке расти приятно — к жерновам спешить не надо, 370 к ступе тяжкой торопиться. Водопад здесь жито мелет, здесь поток мельчит пшеницу, волны здесь посуду моют, пена моря полоскает. 375 Что за славная деревня! В мире лучшее местечко! Там — луга, повыше — нивы, посреди — деревня наша, чуть пониже — милый берег, 380 возле берега водица: там привольно плавать утке, колыхаться — водной птице». Всех гостей тут напоили, напоили, накормили, 385 накормили вволю мясом, превосходными блинами, хлебным пивом угостили, сладким суслом из пшеницы. Было что отведать гостю, 390 было что поесть, что выпить в красных чашах деревянных, в дорогих красивых мисках, тут пирог — бери ломтями, масло — отрезай пластами, 395 сиг — разваливай руками, лосось — нарезай кусками резаком посеребренным, золотым ножом красивым. Пиво здесь не покупали, 400 бражку не за марки брали — пиво с матицы струилось, из колков сочилась брага, чтоб не засыхали глотки, чтобы люди веселились. 405 Кто же стал певцом законным, куковальщиком искусным? Старый вещий Вяйнямёйнен, песнопевец вековечный, сам завел на свадьбе песни, 410 заклинанья петь принялся. Вымолвил слова такие, произнес такие речи: «Ой вы, братцы золотые, высказанные реченья, 415 вы, друзья мои, словечки, слушайте, что я промолвлю! Редко гуси — клювом к клюву, редко сестры — с глазу на глаз, редко братовья — бок о бок, 420 матери одной питомцы, сходятся на этих землях, в крае Похьелы убогой. Так не взяться ли за пенье, не приняться ль за сказанье? 425 Пенье — труд для песнопевца, кукованье — для кукушки, крашенье — для Девы красок, ткачество — для Девы ткани. Ведь поют же дети Лаппи, 430 в травяных лаптях герои, изредка поев лосины, бока тощего оленя. Отчего ж не спеть мне песню, что ж не петь и нашим людям, 435 на ржаных харчах добротных, на припасах превосходных. Ведь поют же дети Лаппи, в травяных лаптях герои, пригубив воды из чашки, 440 закусив корой сосновой, отчего ж не спеть мне песню, что ж не петь и нашим людям, пива хлебного отведав, пригубив ячменной браги. 445 Ведь поют же дети Лаппи, в травяных лаптях герои, у кострищ своих коптящих, у дымящих головешек, отчего ж не спеть мне песню, 450 что ж не петь и нашим людям в этом доме знаменитом, под чудесной этой крышей. Славно здесь мужам живется, хорошо живется женам 455 рядом с полубочкой пива, у кадушки с медом сладким, есть сиги в проливах близких, лососи на ближних то́нях[163] — пищи всей не съесть вовеки, 460 не испить хмельных напитков. Славно здесь мужам живется, хорошо живется женам, тут за трапезой не тужат, за едой не унывают, 465 здесь пируют беззаботно, проживают здесь беспечно, до поры, покуда живы сам хозяин и хозяйка. Так хозяина ли славить 470 иль хозяюшку вначале? Древние мужи вначале славили главу семейства, кто принес избу с болота, кто доставил дом из корбы, 475 с комлем — мя́ндовые[164] бревна, сосны мощные — с вершиной, уложил на лучшем месте, на поляне подходящей для жилища родового, 480 для красивого подворья. Дом срубил из бревен бора, из деревьев с гор громадных. На утесах взял стропила, слеги — в ягодных чащобах, 485 на холмах надрал бересты, мха набрал с болотин талых. Ладно срублено жилище, аккуратно дом поставлен. Сто мужей на срубе было, 490 тысяча была на крыше, как рубили эти стены, половицы настилали. В дни, когда хозяин строил эти дивные хоромы, 495 вихрь не раз лохматил кудри, непогода чуб трепала, оставлял не раз хозяин рукавицы на каменьях, шапку — на суку еловом, 500 с ног чулки — в болоте вязком. Не единожды хозяин спозаранок на рассвете, до того, как люди встанут, до того, как все проснутся, 505 просыпался у кострища, в шалаше из хвойных веток. Волосы чесал хвоею, обмывал лицо росою. Оттого любим хозяин, 510 оттого здесь гости в доме, все поют в избе на лавках, веселятся у окошек, посередке распевают, по закуткам заклинают, 515 топчутся у всех простенков, ходят около заборов, по всему двору гуляют, бегают по всем полянам. Вот уже воспет хозяин, 520 восхвалю теперь хозяйку за еду, за угощенье, за богатый стол просторный. Напекла хозяйка хлебов, толокна намяла много 525 расторопными руками, всем десятком пальцев гибких. Подала с почетом хлебы, всех отменно накормила, вдоволь было всем свинины, 530 вволю пышных колобочков. Лезвия ножей тупились, заворачивались жала, лбы лососьи рассекая, щучьи головы срезая. 535 Щедрая хозяйка дома, эта славная большу́ха[165], раньше петухов вставала, прежде сыновей куриных, эту свадьбу собирая, 540 пироги приготовляя, делая питье хмельное, ставя пиво молодое. Щедрая хозяйка дома, эта славная большуха, 545 пиво доброе сварила, сделала напиток сладкий из пророщенного жита, хлебных зерен соложенных. И не палкою мешала, 550 не корявым коромыслом — все руками ворошила, все ладошкой разгребала в свежевыветренной баньке, на полке отменно чистом. 555 Щедрая хозяйка дома, эта славная большуха, не дала росткам закиснуть, солоду землей пропахнуть — часто в баню забегала, 560 заходила даже в полночь, не боясь волков свирепых, злых зверей не опасаясь. Вот воспета и хозяйка. Дай теперь восславлю свата. 565 Кто был па́тьвашкой[166] назначен, выбран тысяцким[167] на свадьбу? Патьвашкой стал муж из лучших, радость всей деревни — сватом Как у патьвашки, у свата, 570 свитка тонкого суконца, в самый раз она в подмышках, по фигуре — в пояснице. Как у патьвашки, у свата, ладно сшит кафтан суконный: 575 по полу влачатся полы, по земле — края подола. Чуть виднеется рубашка, лишь проглядывает малость, словно соткана Луною, 580 девою с красивой брошкой. Как у патьвашки, у свата поясочек из тумана, дочкой Солнца разукрашен, девой с яркими ногтями — 585 в дни, когда огня не знали, не было его в помине. Как у патьвашки, у свата, на ногах чулки из шелка, на чулках из шелка ленты, 590 тонкотканые подвязки чистым золотом расшиты, чистым серебром повиты. Как у патьвашки, у свата, кенги добрые из Саксы, 595 словно лебеди на речке, как свиязи на песочке, словно гуси в перелеске, словно птицы в буреломе. Как у патьвашки, у свата, 600 в золотых колечках кудри, в нитях золотых — бородка, шлем на нем с высоким верхом, — облака пронзает в небе, сквозь лесные чащи светит — 605 не купить такой за сотню, даже и за тыщу марок. Вот и патьвашка прославлен. Дай теперь восславлю сваху. Где ж мы сваху[168] отыскали, 610 где удачливую взяли? Там ее мы отыскали, там удачливую взяли, там за Таникою[169]-градом, там за новым городищем. 615 Нет, не в тех местах неблизких, нет, не в тех краях далеких. Там ее мы отыскали, там удачливую взяли — на далеком Беломорье, 620 на просторе вод широких. Нет, еще не там сыскали, нет, не в той далекой дали! На бору росла брусничка, на лужайке — земляничка, 625 сочная трава — на поле, золотой цветок — на ниве, там мы сваху отыскали, там удачливую взяли. Рот ее красив, как будто 630 ткацкий челночок из Суоми, у нее глаза прекрасны, как на ясном небе звезды, брови выгнуты у свахи, словно лунный серп над морем. 635 Как у нашей свахи славной в золотых кружочках шея, в золотых тесемках кудри, в золотых браслетах руки, в золотых колечках пальцы, 640 в золотых сережках уши, в золотых подвесках брови, в скатном жемчуге реснички. Думал, что сияет месяц, — золотая брошь сверкала, 645 думал, солнышко сияет, — то сверкал расшитый ворот, думал, что корабль сияет, — то сверкал кокошник свахи. Вот прославлена и сваха. 650 Дай на весь народ посмотрим. Все ли выглядят красиво, хорошо ль глядятся старцы, люди юные пригожи ль, все ли смотрятся достойно? 655 Осмотрел я всех на свадьбе, хоть и было мне известно: никогда в жилище этом не бывало и не будет столь достойного народа, 660 столь красивого собранья, стариков таких степенных, молодежи столь пригожей. Весь народ в кафтанах светлых, словно в инее дубрава: 665 снизу — как заря сияет, сверху — словно солнце всходит. Серебра тут не жалели, золотом не дорожили: средь двора казной делились, 670 приносили дань у хлева приглашенные на свадьбу в честь пирушки многолюдной!» Вековечный Вяйнямёйнен, заклинатель изначальный, 675 в пошевни свои уселся, в путь отправился обратный, едет, песни распевает, распевает, заклинает. Песню спел, другую начал, 680 посредине третьей песни полоз налетел на камень, наскочил копыл на кочку — сани у певца сломались, полоз лопнул у кошевки, 685 треснули саней копылья, сорвались с копыльев грядки[170]. Молвил старый Вяйнямёйнен, высказал слова такие: «Есть ли тут средь молодежи, 690 средь растущего народа, средь стареющего люда, поколенья уходящих, кто б до Туонелы добрался, побывал в жилищах Маны, 695 кто добыл бы в Туони шило, кто бурав достал бы в Мане — сани новенькие сделать, дровни старые исправить?» Молодые так сказали, 700 старые так отвечали: «Нет средь юного народа, средь стареющего люда, нет во всем роду великом мужа смелого такого, 705 кто б до Туонелы добрался, побывал в жилищах Маны, кто бы добыл в Туони шило, кто бурав достал бы в Мане, — сани новенькие сделать, 710 дровни старые исправить». Тут уж старый Вяйнямёйнен, вековечный заклинатель, снова в Туонелу уходит, в Маналу идет вторично. 715 Он принес бурав из Туони, шило — из жилища Маны. Вековечный Вяйнямёйнен синий бор напел заклятьем, стройный дуб средь бора создал, 720 гибкую напел рябину. Так свои исправил сани, сделал новые полозья, новые забил копылья, выгнул новенькие дуги. 725 Так он пошевни исправил, смастерил другие сани. Заложил коня в кошевку, рыжего завел в оглобли, сам в санях уселся чинно, 730 на сиденье разместился. Конь бежит вперед без вицы, без кнута, ретивый, скачет, поспешает к прежним яслям, к давешним своим кормушкам, 735 Вяйнямёйнена доставил, лучшего из рунопевцев, прямиком к родимой двери, к самому порогу дома. Песнь двадцать шестая Раздосадованный тем, что его не приглашают на свадьбу, Лемминкяйнен решает отправиться в Похьелу вопреки запрету и предостережениям матери о многочисленных смертельных опасностях, которые ждут его в пути, с. 1 — 418. — Отправляется в путь и с помощью своих колдовских знаний благополучно преодолевает все опасные препятствия, с. 419–776. Жил на острове наш Ахти, возле мыса Кавконьеми. Как-то вспахивал он поле, бороздил однажды ниву. 5 Был у Ахти слух отменный, ухо чуткое — у мужа. Из деревни шум услышал, из-за озера — скрипенье, стук копыт — с равнин ледовых, 10 скрип полозьев — с боровины. Мысль на ум ему явилась, зародилось подозренье: свадьбу Похьела играет, потайной народ пирует. 15 Рот скривил, насупил брови, черный ус помял рукою. Кровь дурная закипела, со щеки сошел румянец. Пахоту тотчас оставил, 20 борозду — посередине, на коня верхом уселся, поспешил скорее к дому, к матушке своей родимой, в дом к родительнице старой. 25 Так сказал, войдя в жилище, так промолвил, в дом явившись: «Ой ты, матушка-старушка, накрывай на стол живее, чтобы муж поел голодный, 30 чтоб насытился несытый, баню затопи скорее, побыстрей нагрей парилку, чтобы славный муж помылся, чтобы заново родился!» 35 Быстро мать на стол накрыла, подала еду сыночку, чтоб наелся муж голодный, чтоб насытился несытый в срок, пока топилась баня, 40 в час, пока парилка грелась. Тут беспечный Лемминкяйнен очень быстро подкрепился, забежал поспешно в баню, заскочил скорей в парилку. 45 Там он, пуночка, помылся, зяблик, перышки почистил. Волосы льняными стали, белою — крутая шея. Вот пришел из бани в избу. 50 Так сказал он, так промолвил: «Матушка моя, старушка! Ты ступай в амбар на горке, принеси мои одежды, праздничные дай наряды, 55 чтобы мне в них облачиться, чтобы ими стан украсить!» Поспешила мать с вопросом, старая осведомилась: «Ты куда идешь, сыночек? 60 Может, рысь ловить уходишь, загонять на лыжах лося иль стрелять уходишь белку?» Лемминкяйнен так ответил, так сказал красивый Кавко: 65 «Ой ты, матушка родная! Не за рысью отправляюсь, погонюсь я не за лосем, я стрелять не буду белку. В Похьелу на свадьбу еду, 70 люда тайного пирушку. Принеси мои одежды, праздничные дай наряды, что на свадьбы надеваю, что ношу я на пирушках!» 75 Мать идти не разрешала, запрещала и супруга, эти две прекрасных девы, три создания природы ехать Кавко запрещали 80 в Похью славную на свадьбу. Так сказала мать сыночку, старшая — своей кровинке: «Не ходи ты, мой сыночек, мой сыночек, Кавкомьели, 85 в Похьелу на пир широкий, на великое застолье. Ведь тебя не приглашали, видеть там не пожелали». Тут беспечный Лемминкяйнен 90 так промолвил, так заметил: «Только худших приглашают, лучшие приходят сами. Мне всегда призывом служит, неизменным приглашеньем 95 меч мой огненный, надежный, искрометное железо». Мать родная Кавкомьели уговаривает сына: «Не ходи, сыночек милый, 100 не спеши на свадьбу в Похью. Много ждет в пути препятствий, ждет опасностей немало, ждут тебя три лютых смерти, три погибели великих». 105 Слово молвил Лемминкяйнен, так сказал красивый Кавко: «Бабам смерть повсюду снится, чудится везде погибель. Муж не убоится смерти, 110 гибели не устрашится. Только все-таки, но все же, я хочу теперь услышать, что за гибель будет первой, будет первой и последней?» 115 Мать ответила на это, старая ему сказала: «Расскажу как есть о смерти, а не так, как мужу нужно. Расскажу о первой смерти, 120 той, что раньше угрожает. Лишь пройдешь пути немного, перегон дневной проедешь, огненный поток увидишь поперек своей дороги, 125 огненный порог в потоке, остров огненный в пороге, камень огненный в середке, огненный орел на камне, он свой зуб ночами точит, 130 днями коготь заостряет приходящему — на гибель, прибывающему — на́ смерть». Лемминкяйнен слово молвил, так сказал красивый Кавко: 135 «Эта гибель — бабья гибель, эта смерть — не смерть героя. От нее я средство знаю, способ ведаю хороший: сотворю коня из чурки, 140 из ольхи создам героя, рядышком со мной поедет, впереди меня поскачет. Сам нырну под воду уткой, погружусь морянкой в глуби, 145 проплыву меж лап орлиных, проскользну сквозь пальцы грифа. Ой ты, мать моя родная! Назови мне смерть вторую!» Мать ответила на это: 150 «Смерть вторая — смерть такая: лишь пройдешь пути немного, перегон второй проедешь, встретишь огненную яму поперек своей дороги, 155 на восток длиною в вечность, бесконечную — на запад, в ней пылающие камни, полыхающие глыбы, сто мужей свалилось в яму, 160 тысячи в ней оказались, с ними сто мечей могучих, тысячи коней железных». Лемминкяйнен слово молвил, так сказал красивый Кавко: 165 «Эта смерть не смерть для мужа, не погибель для героя. От нее я средство помню, способ помню, выход знаю: сотворю из снега мужа, 170 из сугроба, наколдую, я в огонь героя брошу, затолкаю мужа в пламя, пусть попарится в той бане, медным веником помашет, 175 сам сторонкою проеду, проскользну через горнило, бороды огонь не тронет, прядей не коснется пламя. Ой ты, мать моя родная, 180 расскажи о третьей смерти!» Мать на это отвечала: «Третья смерть твоя такая: ты пройдешь еще немного, перегон дневной проедешь, 185 Похьелы ворот достигнешь, самой узенькой калитки, на тебя медведь насядет, волк набросится свирепый у ворот суровой Похьи, 190 в самом узеньком прогоне. Съел тот волк героев сотню, тысячу мужей угробил. Отчего б тебя не скушать, почему б не съесть беднягу?» 195 Лемминкяйнен так ответил, так сказал красивый Кавко: «Съесть овцу совсем не трудно, разодрать легко барашка, потрудней сожрать мужчину, 200 даже самого дрянного. А на мне героя пояс, мужа взрослого застежки, пряжки истого героя, так что мне еще не время 205 в глотку волка Унтамолы, в пасть проклятого медведя. От волков я средство знаю, от медведя — оборону: наколдую цепь медведю, 210 волку — удила стальные иль сотру в труху медведей, пропущу труху сквозь сито. Выйду так из затрудненья, так своей достигну цели». 215 Мать на это отвечала: «Далеко еще до цели. Это ты в дороге встретишь, чудеса в пути увидишь: три кончины для героя, 220 три погибели для мужа. Вот когда туда прибудешь, чудеса страшнее встретишь. Лишь пройдешь пути немного, вступишь на подворье Похьи — 225 там забор железный сделан, частокол стальной поставлен от земли до небосвода, от небес до нижней тверди, копья вместо крепких кольев, 230 гады черные в обвязках, вместо гибких виц — гадюки, ящерицы в перетяжках, брошены хвосты болтаться, палицы голов — вертеться, 235 пасти змей — шипеть ужасно, внутрь — хвосты, наружу — пасти. На земле — другие змеи, на пути — иные гады. Пасти кверху задирают, 240 по земле хвостами хлещут. Всех других одна страшнее — поперек лежит в воротах — подлиннее балки в доме, покрупней столба в сарае — 245 тянет вверх язык шипящий, в высоту — свой зев свистящий, не другим грозит бедою — лишь тебе, мой сын несчастный!» Лемминкяйнен так ответил, 250 так сказал красивый Кавко: «Это гибель для ребенка, смерть такая не для мужа. Заклинать огонь умею, усмирять — любое пламя, 255 знаю заговор гадюки, знаю чары против змея. Только что — лишь днем вчерашним — я пахал гадючье поле, бороздил змеиный выгон, 260 голыми хватал руками, крепко зажимал ногтями, тискал в кулаках могучих, перебил гадюк десятки, раздавил сто гадов черных, 265 на ногтях еще — кровища, жир змеиный — на ладонях, так что я не собираюсь, не рассчитываю вовсе в зев попасть змее огромной, 270 угодить гадюке в глотку, удавлю я сам ползучих, задушу поганых гадов, прогоню с пути заклятьем, на обочину отброшу, 275 сам войду в жилище Похьи, со двора проникну в избу». Мать ответила на это: «Ни за что, сынок родимый, не ходи ты в избу Похьи, 280 в те жилища Сариолы! Там мужи сидят с мечами, там с оружием герои, спьяну все герои буйны, во хмелю мужи драчливы. 285 Напоют тебя заклятьем на каленый меч, бедняжку. Были лучшие напеты, благороднее — закляты». Так ответил Лемминкяйнен, 290 так сказал красивый Кавко: «Я живал уже и прежде в этих Похьелы жилищах. Не заклясть меня лапландцу, не осилить мужу Турьи. 295 Сам лапландца заколдую, одолею мужа Турьи, рассеку заклятьем спину, продырявлю подбородок, разорву рубашки ворот, 300 изуродую ключицы». Мать ответила на это: «Ой ты, мой сынок родимый! Хвалишься походом прежним, похожденьями былыми. 305 Верно, ты живал и прежде в этих Похьелы жилищах, все прошел пруды и ламбы, непроточные озера, прогремел по всем порогам, 310 по течениям попутным, испытал дорогиТ'уони, воды Маналы измерил! Не пришла бы мать на помощь, там лежал бы и поныне. 315 Что тебе скажу, запомни! К избам Похьелы прибудешь — на горе увидишь колья, на дворе — столбы большие, головы мужей — на каждом, 320 кол один еще не занят, на него-то и насадят голову твою, сыночек!» Так ответил Лемминкяйнен, так сказал красивый Кавко: 325 «Только жалкий убоится, испугается никчемный, лет пяти-шести гонений, лет семи войны ужасной. Их герой не побоится, 330 перед ними не спасует. Принеси мои доспехи, боевое облаченье. Меч отцовский сам достану, батюшкин клинок добуду, 335 что лежит на стуже долго, много времени — в потемках. Целый век там горько плачет, ждет хозяина, тоскуя». Получил свои доспехи, 340 облаченье боевое, меч отцовский вековечный, — друга верного в сраженье. Вот он в пол клинок вгоняет, меч вонзает в половицу, 345 меч в руках его согнулся, как черемуховый прутик, можжевеловая ветка. Так заметил Лемминкяйнен: «Вряд ли в Похьеле найдется, 350 тот отыщется едва ли, кто захочет меч проверить, к своему клинку примерить!» Со стены дугу срывает, лук тугой с колка хватает. 355 Говорит слова такие, речь такую произносит: «Назову того мужчиной, нареку того героем, кто мой лук взвести сумеет, 360 кто мой самострел зарядит в тех жилищах Сариолы, в избах Похьелы суровой». Тут беспечный Лемминкяйнен, тот красивый Кавкомьели, 365 на себя надел доспехи, ратные свои одежды, сам к рабу он обратился, произнес слова такие: «Ой ты, раб приобретенный, 370 мною купленный за деньги, жеребца готовь к поездке ратного коня — к походу, чтобы мне на пир поехать, на попойку люда Лемпо». 375 Раб послушный, раб покорный выбегает на подворье, жеребца впрягает в сани, огнекрасного — в кошевку, говорит, придя обратно: 380 «Я наказ уже исполнил, снарядил коня в дорогу, резвого запряг в кошевку». Вот беспечный Лемминкяйнен в путь уж должен отправляться, 385 ждет рука, велит другая, пальцы крепкие торопят. Он поехал, как задумал, поскакал, не побоялся. Мать советовала сыну, 390 старшая дитя учила у дверей, под главной балкой, у котла пред печкой стоя: «Сын единственный, родимый, мой питомец, мой помощник! 395 Где бы ни был на пирушке, где бы ты ни оказался, пей лишь половину кружки, чашу — лишь до середины, половину дай другому, 400 дай негодному остаток! Там на дне таятся черви, в кружке змеи копошатся». Так еще дитя учила, так сыночка вразумляла 405 на краю поляны дальней, у калитки той последней: «Где бы ни был на пирушке, где бы ты ни оказался, ты садись на полсиденья, 410 проходи лишь на полшага, всем делись, что сам получишь, отдавай плохим, что хуже. Вот тогда героем станешь, будешь мужем настоящим, 415 верх возьмешь ты на совете, одолеешь всех на сходе, средь толпы мужей отважных, средь героев благородных». Тут поехал Лемминкяйнен, 420 тронулся, в санях устроясь, резвого прутом ударил, хлыстиком хлестнул жемчужным. Резвый конь помчался бодро, лошадь быстро поскакала. 425 Ехал он совсем недолго, проскакал совсем немного, увидал тетерок стаю, стая тут же упорхнула, птицы с шумом улетели 430 из-под ног коня гнедого. Несколько осталось перьев, пуха птичьего немного. Подобрал их Лемминкяйнен, глубоко в кармане спрятал: 435 кто же знает, что случится, что в дороге приключится — пригодится все в хозяйстве, все потребуется в деле. Вот еще чуть-чуть проехал, 440 проскакал совсем немного — что-то резвый конь зафыркал, уши навострил жеребчик. Вот беспечный Лемминкяйнен, сам красивый Кавкомьели, 445 приподнялся на сиденье, через бортик перегнулся: так и есть, как мать сказала, старая предупреждала. Огненный поток увидел 450 перед лошадью бегущей, огненный порог в потоке, остров огненный в пороге, камень огненный в середке, огненный орел на камне, 455 изо рта огонь стремится, вырывается из глотки, пламенем пылают перья, злыми искрами сверкают. Лемминкяйнена заметил 460 с расстояния большого. «Ты куда же едешь, Кавко, поспешаешь, отпрыск Лемпи?» Так ответил Лемминкяйнен, так сказал красивый Кавко: 465 «Еду в Похью на пирушку, к люду тайному на свадьбу. Отойди чуть-чуть подальше, отступи в сторонку малость, путнику позволь проехать, 470 Лемминкяйнену — подавно, дай-ка мне проехать мимо, стороной пройти спокойно!» Так ему орел ответил, огнедышащий промолвил: 475 «Дам я путнику дорогу, Лемминкяйнену — подавно, через пасть мою проехать, по моей промчаться глотке. Вот где путь твой пролегает, 480 вот куда ведет дорога, вот тебе твое застолье, вечная твоя пирушка». Лемминкяйнен и не дрогнул, не повел герой и ухом! 485 За карман герой схватился, кошелек поспешно вынул, перья вытащил тетерки, стал тереть и комкать перья, тискать между двух ладоней, 490 меж десятком крепких пальцев — родилась тетерок стая, целый гурт глухарок вышел, в зев орла метнул всю стаю, в пасть прожорливую птицы, 495 в глотку огненного грифа, в зубы хищника большого. Так из затрудненья вышел. Первый день пути закончил. Резвого прутом ударил, 500 хлыстиком хлестнул жемчужным. Побежал жеребчик резвый, легконогий конь помчался. Вот проехал часть дороги, одолел пути немного — 505 конь опять насторожился, жеребец опять зафыркал. Приподнялся он в кошевке. потянулся, присмотрелся: все, как мать ему сказала, 510 старая предупреждала. Видит огненную яму поперек своей дороги, на восток длиною в вечность, бесконечную — на запад, 515 в ней — пылающие камни, полыхающие глыбы. Лемминкяйнен и не дрогнул, принялся молиться Богу: «Ой ты, Укко, бог верховный, 520 наш родной отец небесный, подними с заката тучу, вышли с запада вторую, вынеси с востока третью, тучу — с северо-востока. 525 Облака сведи краями, тучи темные — боками! Намети сугробы с посох, высотою с древко пики, снега набросай на камни, 530 на пылающие глыбы!» Тут уж Укко, бог верховный, старый наш отец небесный тучу подослал с заката, выслал с запада вторую, 535 подогнал с востока третью, вызвал с северо-востока, облака краями сдвинул, тучи совместил боками. Наметал сугробы с посох, 540 высотою с древко пики, набросал на камни снега, на пылающие глыбы. Ла́мбушка[171] из снега вышла, озеро воды холодной. 545 Тут беспечный Лемминкяйнен мост наколдовал ледовый, настелил меж берегами, поперек студеной ламбы. Так прошел он часть дороги, 550 переход дневной закончил. Резвого прутом ударил, хлыстиком хлестнул жемчужным. Конь ретиво вскачь пустился, побежал рысцой жеребчик: 555 проскакал версту, другую, часть пути — земли избранник. Лошадь вдруг остановилась, словно вкопанная стала. Сам беспечный Лемминкяйнен 560 приподнялся, пригляделся: волк стоит в воротах Похьи, на дворе медведь встречает у широкого проема, у конца прогонов длинных. 565 Тут беспечный Лемминкяйнен, сам красивый Кавкомьели, поскорей в карман забрался, в кошелек засунул руку, взял клочок овечьей шерсти, 570 стал теперь его тихонько тискать меж своих ладоней, меж десятком крепких пальцев. На ладонь подул разочек — сдул с руки овец отару, 575 целый гурт ягнят проворных, ярочек большое стадо. Бросились за стадом волки, кинулись вослед медведи. Сам беспечный Лемминкяйнен 580 весело свой путь продолжил. Лишь чуть-чуть пути проехал, подкатил к жилищам Похьи. Там стоял забор железный, изгородь была стальная, 585 в глубь земли на сто саженей, в высь — на тысячу саженей. Копья вместо крепких кольев, гады черные в обвязках, 590 ящерицы в перетяжках, вместо гибких виц — гадюки, брошены хвосты болтаться, палицы голов — мотаться, черепа гадюк — качаться, внутрь — хвосты, наружу — пасти. 595 Тут беспечный Лемминкяйнен так размыслил, так подумал: «Так и есть, как мать сказала, как родная говорила: вот стоит забор железный, 600 от земли до небосвода. Низко ползает гадюка — частокол уходит ниже, высоко летает птица — изгородь уходит выше». 605 Не горюет Лемминкяйнен, не пугается нисколько. Вытащил свой нож из ножен, из чехла — железо злое, полоснул им по забору, 610 пополам рассек жердины, распахнул забор железный, снес змеиную ограду на длину пяти пролетов, ширину семи заколин. 615 Сам герой поехал дальше, прямо к Похьелы воротам. Поперек ворот гадюка извивалась, изгибалась, подлиннее балки в доме, 620 покрупней столба в воротах, сотню глаз змея имела, языков имела тыщу, все глаза размером с сито, языки длиннее копий, 625 зубы словно граблевища, в семь челнов длиною тело. Не решился Лемминкяйнен, не посмел вступить в сраженье с той гадюкою стоглазой, 630 со змеей тыщеязыкой. Лемминкяйнен так промолвил, так сказал красивый Кавко: «Черный змей, подземный житель, Туонелы червяк противный, 635 между травами скользящий, ползающий в листьях Лемпо, проникающий сквозь кочки, меж корнями проходящий! Кто тебя, зловредный, поднял, 640 разбудил в траве засохшей, чтоб ты вылез на поверхность, чтоб вертелся на дороге? Голову твою кто поднял? Кто велел и кто принудил 645 голову держать высоко, напрягать при этом шею? Твой отец, иль мать велела, или, может, братец старший, иль сестрица молодая, 650 или вся родня большая? Спрячь язык, захлопни челюсть, голову упрячь подальше, сам свернись клубком красивым, аккуратным узелочком. 655 Пропусти, дай полдороги — путнику проехать мимо — иль совсем уйди с дороги, жалкий, уползи в кустарник, убирайся в верещатник, 660 затаись во мху, негодный, шерстяной скатись куделью[172], сгинь осиновою чуркой, голову упрячь под дерном, заберись поглубже в кочку, 665 ведь твое гнездо под дерном, под бугром твое жилище. Если голову поднимешь, раздробит твой череп Укко, иглами пронзит стальными, 670 размозжит железным градом». Заклинал так Лемминкяйнен. Нипочем змее заклятье, знай шипит гадюка злобно, кверху жало поднимает, тянет свой язык из зева 675 Лемминкяйнену на гибель. Тут беспечный Лемминкяйнен старые заклятья вспомнил, что от матери услышал, 680 выучил из уст родимой. Заклинает Лемминкяйнен, сам красивый Кавкомьели: «Коль теперь не подчинишься, отступить не согласишься, 685 ты от мук своих распухнешь, вся раздуешься от боли, надвое от злости лопнешь, на три части разлетишься. Мать найти твою сумею, 690 разыскать твою родную. Знаю, змей, твое рожденье, ведаю происхожденье: Ты от Сюетар[173] родился, ты зачат от Водяного. 695 Плюнула на воду ведьма, харкнула на волны злюка. Ту слюну качали ветры, дух воды баюкал тихо, шесть годов ее лелеял, 700 целых семь гонял, не меньше, по морским просторам ясным, по вздымающимся волнам. Море слюни растянуло, солнце жаром размягчило, 705 вынесла вода на сушу, кинули на берег волны. Шли три дочери природы берегом морской пучины, краем вспененной стихии, 710 на слюну они взглянули, молвили слова такие: «Что бы вышло из ошметка, если б душу дал Создатель, наделил его глазами?» 715 Услыхал слова Создатель, так сказал он, так промолвил: «Только зло из зла и выйдет, только дрянь — из жабьей рвоты, коль в нее ты вложишь душу, 720 наделишь ее глазами». Те слова услышал Хийси, муж учуял вероломный, сам творцом предстать решился, сам вложил в ошметок душу, 725 в мерзкую слюну отродья, той, что Сюетар зовется: так слюна змеею стала, обернулась гадом черным. Где для гада взяли душу? 730 В горне чертовом, у Хийси. Где для гада сердце взяли? Взять у Сюетар решили. Где мозги для гада взяли? В пене быстрого потока. 735 Где для гада злобу взяли? В гневе огненных порогов. Голову откуда взяли? Из зерна боба большого. Из чего глаза у гада? 740 Из семян льняных от Лемпо. Из чего у гада уши? Из листвы березы Лемпо. Из чего у гада ртище? Из застежки старой ведьмы. 745 Из чего язык у гада? Из копья злодея Кейто. Из чего у гада зубы? Из остей ячменных Туони. Из чего у гада десны? 750 Из десны девицы Калмы. Из чего спина у гада? Из обугленной жердины. Из чего же хвост у гада? Из косицы черта длинной. 755 Из чего кишки у гада? Из ремня, что носит Калма. Вот оно, твое рожденье, вся твоя и честь, и слава. Черный червь, подземный житель, 760 Туонелы червяк цветастый, цвета вереска и почвы, цвета радуги небесной! Уходи с дороги мужа, уползай с тропы героя! 765 Дай мне, путнику, пробраться, Лемминкяйнену проехать в Похьелу на пир широкий, рода славного застолье!» Вот змея зашевелилась, 770 потянулся гад стоглазый, на обочину скатился, сдвинулся на край дороги, уступил тропу герою, Лемминкяйнену — дорогу 775 в Похьелу на пир широкий, на попойку колдовскую. Песнь двадцать седьмая Лемминкяйнен прибывает в Похьелу, где ведет себя довольно заносчиво, с. 1- 204. Хозяин Похьелы сердится, что не может одолеть Лемминкяйнена в искусстве волхвования, и требует его к поединку на мечах, с. 205–282. — В этой схватке Лемминкяйнен отрубает хозяину Похьелы голову; хозяйка Похьелы собирает против него войско, чтобы отомстить за это, с. 283–420. Вот и проводил я Кавко, самого́ красавца Ахти, мимо ртов смертей премногих, прямо перед пастью Калмы, 5 вывел к Похьелы подворьям, к избам тайного народа. Рассказать настало время, наступил черед поведать, как беспечный Лемминкяйнен, 10 тот красавец Кавкомьели, в избы Похьелы явился, в те жилища Сариолы, в дом пришел неприглашенным, на великий пир — незваным. 15 Вот беспечный Лемминкяйнен, парень крепкий, краснощекий, тотчас, как вошел в жилище, прошагал на середину: колыхнулся пол из липы, 20 гулко ухнул дом из ели. Лемминкяйнен так промолвил, высказал слова такие: «Здравствуй, пир, с моим прибытьем! Cам приветствующий, здравствуй! 25 Cлушай, Похьелы хозяин! Отыщи-ка ты в хозяйстве ячменя, чтоб конь похрупал, пива, чтоб герой напился!» Cам хозяин Cариолы, 30 за столом сидевший длинным, так из-за стола ответил, вымолвил слова такие: «Есть, конечно, на подворье место, чтоб коня поставить. 35 Нет и для тебя запрета, при достойном поведенье, у дверей остановиться, постоять под балкой главной, между двух котлов висячих, 40 возле трех крюков железных». Тут беспечный Лемминкяйнен бороду помял рукою, черную, как смоль, потрогал. Так сказал он, так промолвил: 45 «Пусть сюда приходит Лемпо, чтоб торчать у самой двери, обтирать здесь вашу копоть, осыпать лохмотья сажи! Никогда отец родимый, 50 никогда родитель славный не стоял в местах подобных, у дверей, под балкой главной. Места всем тогда хватало: были для коней загоны, 55 для мужей — намыты избы, для перчаток их — печурки[174], для дельни́ц[175] — колки на стенах, для мечей пристенки были. Что же нынче нет мне места, 60 как отцу в былое время?» Двинулся в передний угол, на конец стола пробрался, на краю скамьи уселся, на конце сосновой лавки, 65 скрипнула скамья под мужем, лавка крепкая прогнулась. Так промолвил Лемминкяйнен: «Видно, гость я нежеланный, если пива не подносят 70 в дом вошедшему герою». Илпотар[176], хозяйка дома, слово молвила, сказала: «Ой ты, отпрыск рода Лемпи! Мне таких гостей не нужно! 75 Ты на горе мне явился, на беду мою приехал! Пиво — в ячмене покуда, сусло — в солоде пока что. Хлебы печь не начинали, 80 мяса вовсе не варили. Ты пришел бы на день раньше, на день позже появился б». Тут беспечный Лемминкяйнен рот скривил, усы потрогал, 85 головой повел упрямо. Сам сказал слова такие: «Съедены давно все яства, справлен пир, прошла и свадьба, пиво кружками распито, 90 мед поделен меж мужами, собраны кувшины в кучу, кружки сложены горою. Ой ты, Похьелы хозяйка, длиннозубая старуха! 95 Дурно провела ты свадьбу, справила, как пир собачий. Напекла ты много хлеба, запаслась ячменным пивом, в шесть концов послала вести, 100 в девять разных направлений: позвала всю голь, всю нечисть, всех увечных, всех изгоев, приживалок всех тщедушных, казачков в кафтанах узких — 105 весь народ оповестила, одного меня забыла. Отчего ж такая плата, за зерно мое — немилость? Плошками несли другие, 110 горсточками отмеряли, я же сыпал полной мерой, отмерял всей полубочкой[177], собственный ячмень отменный, на своих полях взращенный. 115 Видно, я не Лемминкяйнен, видно, гость я недостойный, если пива не подносят, на огонь котел не ставят, варево в котле не варят, 120 не кладут свинины вдосталь, чтоб наелся, чтоб напился, раз уж я сюда добрался». Илпо, добрая хозяйка, молвила слова такие: 125 «Ой ты, девочка-служанка, вечная моя батрачка! Ты поставь котел вариться, принеси для гостя пива!» Девочка, ребенок глупый, 130 худшая из судомоек, обмывательница ложек, выскребала поварешек, бросила в котел вариться кость от мяса, хвост от рыбы, 135 вялую ботву от репы, корочки сухого хлеба. Принесла и пива в кружке, кваса кислого — в кувшине, чтоб напился Лемминкяйнен, 140 муж насытился голодный. Молвила слова такие: «Хватит ли в тебе отваги разом выпить это пиво, чашу мигом опрокинуть?» 145 Беззаботный Лемминкяйнен заглянул в пивную кружку: ползал червь по дну кувшина, змеи в глубине кишели, по краям вертелись гады, 150 ящерицы копошились. Лемминкяйнен так промолвил, так воскликнул Кавкомьели: «В Туони с пивом провалитесь, в Ману с кружками катитесь, 155 до того, как месяц встанет, до того, как день угаснет!» Он сказал слова такие: «Ну и подлое ж ты пиво! Все равно тебя я выпью, 160 раз ко мне попало в руки! Пиво в рот нальем и выпьем, мусор вышвырнем на землю, вынув пальцем безымянным, подцепив рукою левой!» 165 Глубоко в карман забрался, в кошелек засунул руку. Отыскал крючок в кармане, кованец нашел в мешочке, опустил в пивную кружку, 170 занялся уженьем в пиве — на уду попали змеи, на крючок — гадюки злые. Выловил лягушек сотню, черных гадов тыщу вынул. 175 Выбросил червей на землю, пошвырял всех гадов на пол. Вынул острый нож из ножен, вырвал жесткое железо, головы у змей отрезал, 180 шеи разрубил у гадов, выпил пиво на здоровье, темный мед — себе на радость. Слово молвил, так заметил: «Видно, здесь я гость немилый, 185 если пива не подносят, не дают питья получше, не дают рукою щедрой, не несут большою кружкой, раз не режут мне барана, 190 раз быка не забивают, тушу бычью в дом не тащат, двукопытного не вносят». Вот тогда хозяин Похьи слово молвил, так заметил: 195 «Для чего и приходил ты? Кто тебя позвал на свадьбу?» Молвил шустрый Лемминкяйнен, так сказал красивый Кавко: «Приглашенный гость прекрасен, 200 только гость незваный лучше! Слушай, муж, рожденный в Похье, Похьелы самой хозяин, принеси за деньги пива, дай напитка мне за плату». 205 Тут уж Похьелы хозяин рассердился, обозлился, обозлился, прогневился, ламбушку напел заклятьем, вылил на пол перед Кавко. 210 Так сказал он, так промолвил: «Вот река, чтоб ты напился, ламбушка, чтоб налакался!» Беззаботный Лемминкяйнен так ответил, так промолвил: 215 «Я ведь вовсе не теленок, не бычок тебе хвостатый, чтобы воду пить из речки, чтоб лакать из жалкой ламбы». Волхвовать он сам пустился, 220 напевать заклятья начал. Пением быка содеял златорогого, большого, вылакал рогатый ламбу, выпил реку на здоровье. 225 Похьи сын, мужчина рослый, сотворил словами волка, на полу его поставил, чтобы съел быка большого. Ловкий парень Лемминкяйнен 230 беляка напел словами, выпустил косого на пол перед волчьей пастью прыгать. Похьи сын, мужчина рослый, создал песнею собаку, 235 чтобы зайца уничтожил, чтобы растерзал косого. Лемминкяйнен, парень бойкий, белочку напел на грядку, чтобы по жердям скакала, 240 чтобы пес на белку лаял. Похьи сын, мужчина рослый, песнею куницу создал: златогрудая куница белку цапнула с жердины. 245 Лемминкяйнен, парень бойкий, рыжую напел лисицу, съела, рыжая, куницу, мех красивый погубила. Похьи сын, мужчина рослый, 250 тотчас курицу накликал, чтобы по полу ходила перед рыжею лисицей. Лемминкяйнен, парень бойкий, ястреба напел словами, 255 птицу с быстрыми когтями, чтобы курицу схватила. Вымолвил хозяин Похьи, сам сказал слова такие: «Пир приятнее не станет, 260 коль народу не убудет. Дом — в работу, гость — в дорогу. Всякий пир конец имеет! Уходи, паршивый хийси, дай покой хорошим людям! 265 Убирайся прочь, поганец, вон проваливай, паршивец!» Молвил бойкий Лемминкяйнен, так сказал красивый Кавко: «Не проймешь заклятьем мужа, 270 даже худшего не сгонишь, с места своего не сдвинешь, не принудишь в бег пуститься». Вот тогда хозяин Похьи со стены клинок срывает, 275 огненный свой меч хватает. Слово молвил, так заметил: «Ой ты, Ахти Сарелайнен, ты, красивый Кавкомьели! Что ж, давай мечи измерим, 280 на клинки свои посмотрим, у меня ли меч получше иль получше меч у Ахти?» Молвил ловкий Лемминкяйнен: «Что там мой клинок невзрачный — 285 весь костями он зазубрен, искорежен черепами! Только знаешь ли, приятель, раз не ладится пирушка, мы измерим, мы посмотрим, 290 поглядим, чей меч получше! Мой отец в былое время не боялся поединка — сын неужто оплошает, роду-племени изменит». 295 Вынул меч, извлек железо, острие каленой стали, вытащил из мягких ножен с пояса воловьей кожи. Измеряют, проверяют, 300 по длине клинки сличают, был немного подлиннее меч хозяина каленый, был длинней на черный ноготь, больше был на полсустава. 305 Молвил Ахти Сарелайнен, так сказал красивый Кавко: «У тебя клинок длиннее, ты ударить должен первым!» Вот тогда хозяин Похьи 310 расходился, размахался, не достал, хоть и старался, Лемминкяйнена макушки. Угодил мечом по балке, по причелине ударил: 315 пополам распалась балка, вся причелина сломалась. Молвил Ахти Сарелайнен, так сказал красивый Кавко: «Чем же балки виноваты, 320 чем причелины мешают, что мечом ты бьешь по балкам, по причелинам колотишь? Слушай, уроженец Похьи, Похьелы самой хозяин! 325 Тесно бой вести в хоромах, среди баб сражаться трудно: испоганим дом твой новый, пол зальем кровищей красной. Выйдем-ка во двор широкий, 330 чтоб сразиться на свободе, в чистом поле побороться! Даже кровь на воле лучше, на дворе руда красивей, на снегу она краснее!» 335 Вот во двор герои вышли, принесли коровью шкуру, расстелили на поляне, чтоб ногами встать на шкуре. Молвил Ахти Сарелайнен: 340 «Слушай, уроженец Похьи! У тебя же меч длиннее, у тебя клинок страшнее. Вот такой тебе и нужен, прежде, чем придет погибель, 345 раньше, чем лишишься жизни, — первым бей, хозяин Похьи! Первым бьет хозяин Похьи. Раз ударил, два ударил, в третий раз ударил вскоре, 350 только все же промахнулся, даже мускула не тронул, даже кожи не царапнул. Молвил Ахти Сарелайнен, так сказал красивый Кавко: 355 «Дай-ка я теперь ударю, мой черед теперь подходит!» Только Похьелы хозяин уступать никак не хочет, не задумываясь, рубит, 360 силится попасть, не может. Искры сыплет меч свирепый, пламя извергает жало в мощной длани сына Лемпи. Пламени язык метнулся, 365 бешено скользнул по шее сына Похьелы суровой. Так сказал красивый Кавко: «Ой ты, Похьелы хозяин! У тебя, несчастный, шея, 370 как заря, заполыхала!» Тут уж Похьи уроженец, Похьелы самой хозяин, голову склонил пониже, чтоб свою увидеть шею. 375 Тотчас бойкий Лемминкяйнен свой удар наносит быстрый, мужа бьет мечом могучим, сталью острою — героя. Только раз всего ударил, 380 голова скатилась наземь, с шеи, буйная, слетела, срезал, словно листья с репы, словно колосок со стебля, как плавник срубил у рыбы. 385 С шеи голова скатилась, наземь череп повалился, как глухарка-копалу́ха[178], сбитая стрелою с ветки. На горе сто кольев было, 390 тысяча шестов торчащих, сотни черепов на кольях, только кол один не занят. Тут беспечный Лемминкяйнен поднял голову бедняги, 395 со двора понес на гору, насадил на кол свободный. Тут уж Ахти Сарелайнен, тот красивый Кавкомьели, возвратясь в жилища Похьи, 400 слово молвил, так заметил: «Дай воды, служанка злая, чтобы мне отмыть ладони от хозяйской крови скверной, от руды дурного мужа!» 405 Тут хозяйка рассердилась, рассердилась, обозлилась, вызвала мужей заклятьем, при оружии героев, сто мужей с мечами было, 410 тыща целая — с клинками Лемминкяйнену на гибель, для расправы с Кавкомьели. Время грозное приходит, час расплаты подступает, 415 все тревожней, все опасней, неуютней оставаться Ахти, юному герою, Лемминкяйнену на свадьбе, на попойке в этой Похье, 420 на пиру людей коварных. Песнь двадцать восьмая Лемминкяйнен спешно бежит из Похьелы, встречает матушку и спрашивает у нее, где бы ему можно было спрятаться от воинов Похьелы, которые целой толпой идут воевать против него, одного- единственного героя, с. 1–164. — Мать пеняет ему за то, что он отправился в Похьелу, предлагает то одно, то другое место для убежища и советует, наконец, отправиться на остров за многие моря, где находил укрытие его отец в годину страшных войн, с. 165–294. Тут уж Ахти Сарелайнен, сам беспечный Лемминкяйнен, спрятаться решил скорее, убежать задумал тотчас 5 из суровой темной Похьи, мрачного жилища Сары[179]. Вихрем вырвался из дома, вылетел клубочком дыма, чтобы скрыться от возмездья, 10 спрятаться от наказанья. Лишь на воле оказался, стал вертеться, озираться, жеребца искать повсюду. Жеребца нигде не видит — 15 на меже валун заметил, ивы куст — у края поля. «Как же быть и что тут делать, у кого искать совета, головы чтоб не лишиться, 20 чтобы чуба не утратить, чтоб волос мне не оставить на дворе суровой Похьи?» Из деревни слышен грохот, топот — из домов соседних, 25 словно молнии сверкают, всюду в окнах — взоры злые. Беззаботный Лемминкяйнен, этот Ахти Сарелайнен, изменить решил свой облик, 30 обрести иную внешность. В высоту орлом взлетает, рвется птицей в поднебесье: солнце щеки обжигает, месяц брови опаляет. 35 Тут беспечный Лемминкяйнен к богу Укко обратился: «Ой ты, Укко, бог чудесный, муж рачительный небесный, предержатель туч гремящих, 40 легких облаков властитель! Напусти кругом туману, сотвори на небе тучу, чтобы мне в тумане скрыться, чтоб к себе домой вернуться, 45 к матушке своей любимой, к прародительнице мудрой». Мчит орел, крылами машет, только раз он оглянулся: серый ястреб догоняет — 50 пламенем глаза пылают, словно очи мужа Похьи, Похьи прежнего владельца. Вымолвил тут серый ястреб: «Ой ты, Ахти, милый братец! 55 Помнишь ли былую битву, не забыл ли поединок?» Молвил Ахти Сарелайнен, так сказал красивый Кавко: «Ястребок, дружок пернатый, 60 улетай к себе обратно. Расскажи, домой вернувшись, в Похьелу свою явившись: «Взять орла когтями трудно, съесть пернатого непросто!» 65 Вскоре он домой добрался, к матери своей явился. Очень Ахти был расстроен, очень сильно опечален. Матушку у дома встретил, 70 проходя прогоном узким, поспешая вдоль ограды. Матушка его спросила: «Ой, сыночек ты мой меньший, ой ты, верный мой защитник! 75 Отчего в такой печали возвращаешься из Похьи? Может, обделили чаркой в доме Похьелы на свадьбе? Если обделили чаркой, 80 чарку подадут получше, ту, что на войне добыта, что отцом взята в сраженье». Отвечает Лемминкяйнен: «Ой ты, матушка родная! 85 Кто меня обделит чаркой! Обделю таких хозяев, обделю хоть сто героев, тысячу мужей обижу». Мать на это так сказала: 90 «Отчего ж ты так расстроен? Может, конь твой был охаян, жеребец твой был осмеян? Если конь твой был охаян, жеребца купи получше 95 на запас, отцом нажитый, батюшкой твоим добытый!» Отвечает Лемминкяйнен: «Ой ты, матушка родная! Если кто коня охает, 100 осмеять его посмеет, сам хозяев тех охаю, осмеять и сам сумею всех мужей с их жеребцами, всех героев с их конями». 105 Мать на это отвечает: «Отчего же ты в печали, в настроенье невеселом возвращаешься из Похьи? Может, высмеяли жены, 110 на смех подняли девицы? Если высмеяли жены, на смех подняли девицы, их ославить тоже можно, высмеять в любое время!» 115 Отвечает Лемминкяйнен: «Ой ты, матушка родная! Если б высмеяли жены, на смех подняли девицы, сам бы высмеял хозяек, 120 на смех поднял бы служанок, сотню женщин осрамил бы, тысячу других ославил». Мать на это отвечает: «Что с тобой, мой сын, случилось, 125 что случилось, приключилось в дни твоей поездки в Похью? Может, переел на свадьбе, лишнего немного выпил, отчего в постели ночью 130 сны ужасные увидел?» Тут беспечный Лемминкяйнен вымолвил слова такие: «Пусть разгадывают бабы сновидения ночные. 135 Сам ночные сны я помню, а тем более — дневные. Ой, родная мать-старушка! Собери еду в котомку, в торбу положи мучицы, 140 заверни в тряпицу соли! Должен я бежать из дому, край родимый свой оставить, золотой свой дом покинуть, дорогое мне жилище: 145 Похьела мечи готовит, точит копья боевые». Мать тогда ему сказала, так настойчиво спросила: «Почему мечи готовит, 150 точит копья боевые?» Отвечает Лемминкяйнен, говорит красивый Кавко: «Потому мечи готовит, точит копья боевые, 155 на мою погибель точит, на мою беду шлифует. Так случилось, приключилось во дворе суровой Похьи: мной убит владелец Похьи, 160 сам хозяин мной погублен. Поднялась на битву Похья, гиблый край восстал всем войском, на меня пошел войною, на беспомощного мужа». 165 Мать на это отвечала, так сыночка упрекала: «Разве я не говорила, разве я не умоляла, разве я не запрещала 170 в Похьелу ходить на свадьбу? Если б ты меня послушал, в доме матери остался, под крылом своей родимой, у родительницы старой — 175 не было бы этой битвы, не случилось бы сраженья. Ты куда ж теперь, сыночек, мой сынок, моя кровинка, где спасешься от возмездья, 180 спрячешься от наказанья, чтобы голову не сняли, чтобы с шеи не срубили, чтобы чуба не лишили, не сгубили нежных прядей». 185 Отвечает Лемминкяйнен: «Я того не знаю места, где свое найду спасенье от возмездья за проступки. Ой ты, матушка родная, 190 где советуешь укрыться?» Мать сыночка так учила, так учила, говорила: «Где укрыться, я не знаю, где укрыться, притаиться. 195 На горе сосною станешь, можжевелом на опушке, смерть тебя и там настигнет, ждет тебя и там кончина: на горе сосну нередко 200 на щепу и дранку рубят, очень часто можжевельник на ограды вырубают. Коль в логу березой станешь или в рощице — ольхою, 205 смерть тебя и там настигнет, ждет тебя и там кончина. Ведь болотную березу на дрова нередко рубят, очень часто и ольшаник 210 под нови́ну[180] вырубают. Ягодкой пойдешь на горку, станешь на холме брусничкой, в отчем крае земляничкой, на чужой земле черничкой, 215 смерть тебя и там настигнет, ждет тебя и там кончина: подберут в лукошко девы, юные возьмут в корзинку. Устремишься щукой в море, 220 скроешься сигом в потоке, смерть и там тебя настигнет, ждет тебя и там кончина: юный муж, рыбак чумазый, там свои поставит сети, 225 невод юные потянут, сеткой старики поймают. Обернешься волком в дебрях иль в тайге медведем станешь, смерть и там тебя настигнет, 230 ждет и там тебя кончина: юный муж, стрелок чумазый, заострит свой верный дротик, чтоб в лесу прикончить волка, завалить в тайге медведя». 235 Тут беспечный Лемминкяйнен слово молвил, так заметил: «Знаю сам места дурные, непригодные укрытья, где попал бы в лапы смерти, 240 где б меня нашла кончина. Матушка моя, пестунья, ты, вскормившая сыночка, укажи мне, где укрыться, где укрыться, затаиться. 245 Смерть уже в глаза мне смотрит, гибель бродит перед носом, только день один остался, да и то едва ли полный». Вот тогда-то мать родная 250 Лемминкяйнену сказала: «Неплохое знаю место, назову приют приятный, где укрыться лиходею, где злодею схорониться: 255 помню я земли полоску, ведаю надел укромный, клок земли неразоренной, край, не тронутый мечами. Поклянись священной клятвой, 260 безобманной, нерушимой: шесть годов и даже десять не ходить в поход военный, хоть и серебра захочешь, хоть и золота возжаждешь!» 265 Молвил славный Лемминкяйнен: «Клятвою клянусь священной не ходить ни летом первым, ни вторым, ни третьим летом в те великие сраженья, 270 в шум и звон мечей могучих. На спине еще изъяны, на груди — большие раны от моих недавних игрищ, от моих сражений прежних, 275 на больших холмах военных, на геройском поле брани». Лемминкяйнену родная так промолвила, сказала: «Ты возьми корабль отцовский, 280 уплывай скорей в укрытье, за девять морей широких, за десятое полморя, на морской далекий остров, на затерянную лу́ду[181]! 285 Там отец твой укрывался, там спасался, хоронился в годы грозные сражений от безжалостных гонений. Любо было там спасаться, 290 проводить чудесно время. Год — другой ты там побудешь, возвратишься уж на третий, на знакомый двор отцовский, к материнскому причалу!» Песнь двадцать девятая Лемминкяйнен отправляется на парусной лодке за море и благополучно прибывает на остров, с. 1–78. — Он там слишком смело ведет себя со всем женским населением, и рассерженные мужчины решают убить его, с. 79–290. — Лемминкяйнен пускается в бегство и покидает остров, как к своему большому огорчению, так и к огорчению девиц, с. 291–404. — Сильная буря на море разбивает корабль Лемминкяйнена, но сам он спасается, добравшись вплавь до берега, где ему дают новую лодку, и на ней он прибывает к родным берегам, с. 405–452. — Найдя сожженным свой дом и опустошенной всю округу, он плачет и сокрушается, предполагая, что убита и его мать, с. 453–514. — Однако оказывается, что мать жива, поселилась на новом месте, в глухой корбе, где Лемминкяйнен, к своей великой радости, и находит ее, с. 515–546. — Мать рассказывает, как люди Похьелы напали и сожгли дотла все дома. Лемминкяйнен обещает построить новые, еще лучше прежних, и отомстить Похьеле за причиненные страдания. Он рассказывает матери о своей прежней веселой жизни на острове, где он прятался, с. 547–602. Вот беспечный Лемминкяйнен, сам красавец Кавкомьели, взял еды в мешок дорожный, масла летнего — в масленку, 5 взял он масла на год целый, на второй — набрал свинины. Вот он прятаться пустился, бросился искать укрытья. Так сказал он, так промолвил: 10 «Убываю, убегаю, на три лета удаляюсь, на пять лет иду в укрытье. Пусть сожрут всю землю черви, пролежат все рощи рыси, 15 вытопчут поля олени, гуси обживут кули́ги[182]. Матушка, прощай, родная! Как народ нагрянет Похьи, края темного орава, 20 головы моей запросит, ты скажи: давно уж отбыл, сразу же ушел из дому, как подсеку подготовил, где уже снята и жатва.» 25 Лодку на воду поставил, на волну спустил кораблик со стальных катков для лодки, с медных стапелей для судна. Паруса на мачте поднял, 30 полотняные расправил, на корме уселся лодки, примостился на сиденье, опираясь на правило, на могучее кормило. 35 Так сказал он, так промолвил, произнес такое слово: «Надувай мой парус, ветер, суховей, гони кораблик! Пусть несется струг сосновый, 40 мчится мяндовая лодка на пустой, безмолвный остров, безымянный мыс туманный!» Ветер лодочку качает, вдаль подталкивают волны 45 по широким водам ясным, по открытому пространству. Так два месяца качает, колыхает третий месяц. На мыске сидели девы, 50 у морской равнины синей. Все смотрели, все глядели, с моря взоров не сводили. Та ждала родного брата, эта — батюшку родного. 55 Пуще всех ждала девица, та, что жениха встречала. Кавко был далеко виден, лодка Кавко — даже дальше: словно облако большое 60 между небом и водою. Девы острова гадают, девы мыса размышляют: «Что-то странное на море, необычное — на волнах. 65 Если ты корабль знакомый, лодка парусная — наша, повернись к родному дому, носом — к островным причалам, чтоб мы новости узнали, 70 с берегов далеких вести, в мире ли живут поморы иль страдают от гонений». Ветры парус раздували, волны моря лодку гнали. 75 Вот беспечный Лемминкяйнен лодку к берегу причалил, подогнал корабль свой к луде, к краю острова чужого. Так сказал, когда причалил, 80 так спросил, едва лишь прибыл: «Здесь на острове найдется ль, есть ли тут земли полоска, чтобы челн поднять на сушу, чтобы лодку опрокинуть?» 85 Девы острова сказали, молвили красотки мыса: «Здесь, на острове, найдется, сыщется земли полоска, чтобы челн поднять на сушу, 90 чтобы лодку опрокинуть: гавани у нас просторны, стапелями берег полон, приходи хоть с сотней лодок, с тысячей челнов являйся». 95 Тут беспечный Лемминкяйнен лодку вытянул на сушу, на катки корабль поставил, сам сказал слова такие: «Здесь на острове найдется ль, 100 есть ли тут земли полоска, чтобы слабый муж укрылся, малосильный схоронился, спрятался от шума битвы, грохота мечей могучих?» 105 Девы острова сказали, молвили красотки мыса: «Здесь, на острове, найдется, сыщется земли полоска, чтобы слабый муж укрылся, 110 малосильный схоронился. Есть тут крепости большие, есть просторные подворья, хоть бы сто пришло героев, хоть бы тысяча явилась». 115 Тут беспечный Лемминкяйнен слово молвил, так заметил: «Здесь, на острове, найдется ль, есть ли тут земли полоска, березняк хотя бы малый 120 иль другой земли немного, чтоб подсеку подготовить, сделать добрую новину?» Девы острова сказали, молвили красотки мыса: 125 «Не найдется в этом крае, нету здесь такого места, чтобы лечь хотя б на спину, или ржи посеять меру, чтоб подсеку подготовить, 130 сделать добрую новину: поделен на клинья остров, на полоски мыс нарезан, каждый клин на жребий выдан каждый луг в суде оспорен». 135 Так промолвил Лемминкяйнен, так спросил красивый Кавко: «Здесь, на острове, найдется ль, есть ли тут земли полоска, где б свои пропеть напевы, 140 длинные исполнить песни. На устах слова уж тают, на язык приходят сами». Девы острова сказали, молвили красотки мыса: 145 «Здесь на острове найдется, сыщется земли полоска, где споешь свои нам песни, лучшие свои напевы, рощи есть для хороводов, 150 есть поляны для веселья». Тут беспечный Лемминкяйнен чародействовать принялся: во дворы напел рябины, у домов дубы поставил, 155 ветви ровные на дубе, желудь на любой из веток, с золотым колечком каждый, на любом кольце кукушка. Лишь кукушка закукует, 160 брызнет золото из зева, медь польется с подбородка, серебро из клюва птицы на серебряный пригорок, золотое возвышенье. 165 Распевает Лемминкяйнен, распевает, заклинает: жемчугом песчинки сделал, каждый камешек — блестящим, сделал красными деревья, 170 золотистыми — цветочки. Распевает Лемминкяйнен, средь двора напел колодец, сверху — крышку золотую, ковшик золотой — на крышку, 175 чтобы братья пили воду, чтобы сестры умывались. На лугу напел озерко, на озерко — синих уток, златобровых, сребролобых, 180 меднопалых, меднолапых. Девы Сари изумлялись, молодые восхищались Лемминкяйнена заклятьям, волхвованиям героя. 185 Молвил славный Лемминкяйнен, так сказал красивый Кавко: «Спел бы песню и получше, покрасивей бы исполнил, если бы я пел под крышей, 190 за столом сидел широким. Коль избы мне не предложат, в доме не дадут мне места, унесу слова в чащобу, песни вывалю в кустарник». 195 Девы острова сказали, молвили красотки мыса: «Есть изба у нас для гостя, для тебя найдется место — принести слова со стужи, 200 с улицы доставить песни». Вот беспечный Лемминкяйнен, сразу, как вошел в жилище, кружки создал заклинаньем на конце стола большого, 205 кружки, налитые пивом, медом полные кувшины, миски доверху со снедью, чаши до краев с едою: вволю было в кружках пива, 210 меда доброго — в кувшинах, про запас для гостя — масла, да к тому же и свинины, чтоб наелся Лемминкяйнен, насладился Кавкомьели. 215 Только Кавко — слишком гордый: ни за что он есть не станет без ножа, без золотого, что с серебряною ручкой. Нож из золота он создал, 220 нож с серебряною ручкой. Вот насытился, наелся, пива доброго напился. Стал беспечный Лемминкяйнен заходить во все деревни, 225 веселиться в хороводах, в играх девушек красивых. Голову лишь повернет он — уж его целуют в губы, руку лишь слегка протянет, 230 хлопают по ней ладошкой. По ночам ходил к девицам, в темноте ночной — к красоткам. Не было такой деревни, что без десяти подворий, 235 не было такого дома, что без десяти красавиц, не было такой девицы, матери любимой дочки, с кем бы рядом не ложился, 240 чьей руки не утомил бы. Тысячу невест познал он, целых сотню вдов утешил. Не сыскать и двух в десятке, даже в сотне — трех красавиц, 245 чтоб с девицей не сошелся, с вдовушкою не обнялся. Так беспечный Лемминкяйнен поживал себе тихонько, так провел три лета целых 250 в тех больших селеньях Сари. Всех порадовал красавиц, всех он вдовушек утешил, лишь одну не приголубил деву старую, бедняжку, 255 в той избе на длинном мысе, в том селении десятом. Он хотел уже вернуться, в край родимый возвратиться, дева старая явилась, 260 молвила слова такие: «Милый Кавко, муж красивый! Если ты меня обидишь, на пути обратном к дому наведу твой челн на камни». 265 С петухами не проснулся, не поднялся с птицей ранней, чтобы женщину потешить, деву старую уважить. Вот однажды днем прекрасным, 270 вечером одним чудесным встать до петухов поклялся, до того как месяц встанет. Встал же и того пораньше, до обещанного срока. 275 Вот уже и в путь пустился, пошагал через деревни, чтобы женщину утешить, деву старую уважить. Пробираясь среди ночи, 280 проходя через деревни к той избе на длинном мысе, в ту десятую деревню, не видал двора такого, чтоб три дома не стояло, 285 не видал такого дома, чтоб три мужа в нем не жило, не видал такого мужа, кто бы не точил секиры, не вострил меча стального 290 на погибель Кавкомьели. Вот беспечный Лемминкяйнен слово молвил, так заметил: «Вот уже и солнце встало, милое взошло светило, 295 на мою погибель встало, невезучему — на горе. Разве только Лемпо спрячет, под своим плащом укроет, утаит под покрывалом, 300 под своей спасет накидкой одного, коль сто насядет, тысяча мужей нагрянет. Многих он еще не обнял, обнятых не приголубил. 305 Вот уже бежит к причалу, к своему челну стремится: лодку в пепел превратили, искры по ветру пустили. Понял: гибель подступает, 310 день его приходит черный. Строить стал другую лодку, новый челн тесать принялся. Только теса не хватало, досок не было для лодки. 315 Раздобыл немного теса, приобрел маленько досок: пять обломков веретенца, целых шесть осколков шпульки. Лодочку другую сделал, 320 новенький челнок построил, лодку создал чародейством, сбил на стапеле заклятий. Раз ударил — борт родился, два ударил — вырос новый, 325 третий раз еще ударил — лодка полностью готова. Лодку на́ воду поставил, на волну спустил кораблик. Слово молвил, так заметил, 330 высказал слова такие: «Пузырем плыви по морю, по волнам скользи кувшинкой. Дай, орел, мне, дай мне, ворон, три и два пера для лодки, 335 укрепить челна плавучесть, высоты бортам прибавить!» Вот проходит он на судно, на корму челна садится, опечаленный, понурый, 340 в шлеме, сдвинутом на брови: не бывать уже ночами, больше днем не веселиться в играх девушек прекрасных, в хороводе длиннокосых. 345 Так промолвил Лемминкяйнен, так сказал красивый Кавко: «Время парню отправляться, уходить пора настала от девичьих хороводов, 350 игрищ девушек прекрасных. Как отсюда я отбуду, как покину эти избы, радость кончится девичья, щебетанье прекратится 355 в этих избах никудышных, на подворьях горемычных». Вот уж плакали девицы, девы острова вздыхали: «Почему бежишь ты, Кавко, 360 женихам жених, уходишь, или девы здесь святоши, или жен тебе здесь мало?» Молвил славный Лемминкяйнен, так сказал красивый Кавко: 365 «Девы вовсе не святоши, жен услужливых хватает! Мог иметь хоть сотню женщин, молодых девиц — хоть тыщу. Потому ушел я, Кавко, 370 потому, жених, уехал, что соскучился по дому, по земле своей родимой, по домашней земляничке, по малинникам знакомым, 375 девушкам земли родимой, курочкам двора родного». Тут беспечный Лемминкяйнен свой корабль выводит в море. Дунул ветер, лодку стронул, 380 вал нахлынул, лодку двинул на хребет просторов синих, на открытое пространство. Девушки сидят у моря, на камнях прибрежных плачут, 385 девы острова рыдают, жалуются, золотые. Долго девушки рыдали, девы мыса горевали, был покуда виден парус, 390 сталь уключины сверкала. Не о парусе тужили, не о мачте тосковали — о сидевшем возле мачты, о поднявшем этот парус. 395 Лемминкяйнен также плакал, сильно плакал, убивался, был покуда виден остров, вдалеке холмы синели. Не об острове он плакал, 400 горевал не о пригорках: плакал по девицам нежным, по голубкам на пригорках. Вот беспечный Лемминкяйнен по морским плывет просторам. 405 День — в пути, другой — в дороге, вот на третий день однажды поднялся могучий ветер, возмутился край небесный, зашумел северо-запад, 410 загудел восточный ветер, борт сорвал, другой отринул, лодку вовсе опрокинул. Сам беспечный Лемминкяйнен угодил из лодки в воду, 415 пальцами грести принялся, молотить в воде ногами. Плыл и день, и два по морю, греб руками, бил ногами, увидал на небе тучку, 420 облачко — у края моря. Вот оно землею стало, тучка мысом обернулась. Он поднялся в дом на мысе, за стряпней застал хозяйку, 425 за катаньем теста — дочек: «Ой ты, славная хозяйка! Если бы ты только знала, как я голоден, бедняжка, ты б в амбар пустилась вихрем, 430 понеслась за пивом в погреб, принесла бы кружку пива, прихватила бы свинины, бросила б на сковородку, сверху масла положила, 435 чтобы муж поел голодный, жажду утолил усталый. Плыл я дни и плыл я ночи по волнам морских просторов, были ветры лишь опорой, 440 волны были мне поддержкой». Эта славная хозяйка кинулась в амбар на горке, набрала в кладовке масла, прихватила и свинины, 445 бросила на сковородку, чтобы муж поел голодный, принесла для гостя пива, чтобы утолил он жажду. Новый челн дала герою, 450 свой корабль почти готовый: пусть плывет в края родные, пусть на родину вернется. Вот беспечный Лемминкяйнен, в край родимый возвратившись, 455 берега узнал родные, все проливы, все заливы, старые узнал причалы, прежние свои тропинки, все узнал на взгорьях сосны, 460 на холмах родимых — ели, лишь узнать не может места, где родные были стены. Там, где дом стоял когда-то, стал черемушник на горке, 465 на холме — лесок сосновый, можжевельник — у колодца. Так промолвил Лемминкяйнен, так сказал красивый Кавко: «Вот дубрава, где я бегал, 470 скалы, по которым прыгал, вот поляна, где резвился, вот межа, где кувыркался. Дом родной куда ж девался, где изба с красивой кровлей? 475 Дом сожжен дотла, до пепла, пепел по ветру развеян!» Вот тогда герой заплакал. Плакал день, другой проплакал, не по дому, бедный, плакал, 480 горевал не по амбарам, по родительнице плакал, хлопотавшей в тех амбарах. В небе птицу он увидел, в воздухе орла заметил, 485 стал выведывать у птицы: «Ты, орел мой, птица неба, не сумеешь ли ответить, где теперь моя родная, вы́носившая сыночка, 490 выкормившая героя?» Ничего орел не помнит, глупая не знает птица. Знает, будто бы скончалась, ворон помнит, что погибла, 495 что мечом ее сразили, что секирой порубили. Так промолвил Лемминкяйнен, так сказал красивый Кавко: «Мать, красавица родная, 500 милая моя пестунья, ты уже ушла, родная, милая, уже угасла, ты уже землею стала, над тобою вырос ельник, 505 встал на пятках можжевельник, поднялся ивняк меж пальцев. Тем я вызвал месть, бедняга, заслужил расплату, жалкий, что померился мечами, 510 что пришел с клинком красивым на дворы далекой Похьи, на поляны Пиментолы, на беду родному роду, матушке своей на гибель!» 515 Повернулся, осмотрелся, чей-то след едва был виден: чуть трава ногой примята, сломан стебель вересковый. Начал он искать дорогу, 520 стал разыскивать тропинку, повела тропа в лесочек, стежка в чащу поманила. Вот прошел версту, другую, одолел пути немного, 525 в чащу темную заходит, в пазуху могучей корбы. Баню тайную увидел, потаенный домик в чаще, между двух больших утесов, 530 среди трех дремучих елей, там родную мать увидел, добрую свою пестунью. Тут беспечный Лемминкяйнен оживился, ободрился, 535 вымолвил слова такие, произнес такие речи: «Ой ты, милая пестунья, ты, кормилица родная! Ты еще жива, родная, 540 старшая моя, здорова? Думал я, что ты угасла, навсегда уже исчезла, от меча навек погибла, от копья лишилась жизни! 545 Я глаза свои проплакал, весь осунулся от горя». Мать приветливо сказала: «Я еще жива покуда, хоть пришлось спасаться бегством 550 от гонителей коварных, чтоб укрыться в этих дебрях, в пазухе могучей корбы. Похьела пришла войною, в драку ринулась орава, 555 на тебя напасть хотела, на несчастного героя: все дома дотла спалила, все дворы с землей сравняла». Молвил славный Лемминкяйнен: 560 «Ой ты, матушка родная, не горюй теперь об этом, не горюй и не печалься, новые дома поставим, выстроим получше прежних. 565 Похьелу возьмем войною, изведем народ бесовский». Мать ему тогда сказала, так промолвила родная: «Долго пропадал сыночек, 570 долго пребывал, мой Кавко, в неродных краях и землях, у чужих дверей далеких, там на мысе безымянном, там на острове безвестном». 575 Так промолвил Лемминкяйнен, так сказал красивый Кавко: «Было там совсем неплохо, пребывать приятно было, красной медью бор светился, 580 медью — бор, земля — лазурью, серебром блестели ветви, золотом — цветущий вереск. Были там холмы из меда, из яиц куриных — скалы. 585 Медом елки истекали, молоком — сухие сосны, маслом — в изгородях жерди, пивом — колья у заборов. Было там совсем неплохо, 590 пребывать приятно было. Жизнь лишь тем была неважной, странным было пребыванье, что за девушек боялись, за бездельниц опасались, 595 за своих дурных толстушек, колобочков непутевых, думали, что обижаю, по ночам их навещаю. Я же девушек дичился, 600 Похьи дочерей боялся, как свиней боятся волки, куриц ястребы страшатся». Песнь тридцатая Лемминкяйнен отправляется на корабле вместе со своим старым соратником Тьерой воевать против Похьелы, с. 1–122. — Хозяйка Похьелы посылает навстречу им сильный холод, который замораживает корабль во льдах среди моря. Заморозил бы он на корабле и самих героев, если бы Лемминкяйнен не заставил его своими мощными заклятьями отступиться, с. 123–316. — Лемминкяйнен со своим товарищем добирается по льду до берега, долго бредет в плачевном состоянии по глухомани, пока, наконец, не попадает в родные края, с. 317–500. Юный Ахти, сын любимый, сам беспечный Лемминкяйнен, как-то рано, на рассвете, как-то в утреннюю пору 5 к лодочным пошел причалам, прямо к бухтам корабельным. Плакал там челнок сосновый, струг с железными крюками: «Для чего же был я сделан, 10 вытесан с какою целью? Ахти на войну не ходит, шесть и десять лет не ездит, хоть и серебра хотел бы, хоть и золота желал бы». 15 Тут беспечный Лемминкяйнен бьет по борту рукавицей, вышитой своей дельницей, говорит слова такие: «Не горюй, челнок сосновый, 20 не печалься, борт высокий. На войне ты побываешь, попадешь на поле брани: наберешь гребцов на лавки, день лишь завтрашний минует». 25 К матери приходит в избу, говорит слова такие: «Ты ведь, мать, не станешь плакать, сетовать, моя родная, коль куда-нибудь отправлюсь, 30 коль пойду на поле брани, — мысль на ум пришла такая, дума в голову закралась: Похьелы народ повергнуть, наказать мужей коварных». 35 Мать противиться пыталась, сына остеречь хотела: «Не ходи, мой сын родимый, на войну с коварной Похьей! Там найдешь свою погибель, 40 там кончину повстречаешь». Что для Ахти уговоры! Все-таки надумал ехать, в путь отправиться решился. Слово молвил, так заметил: 45 «Где найду еще героя, воина с мечом отменным, чтоб у Ахти был помощник, был у сильного соратник. Тьера мужеством известен, 50 Кура битвами прославлен. Вот где я возьму героя, воина с мечом отменным, чтоб у Ахти был помощник, был у сильного соратник». 55 Пошагал он по деревне, по дороге — к дому Тьеры. Так сказал, придя на место, так промолвил, объявившись: «Дорогой приятель Тьера, 60 друг единственный сердечный! Вспомни времена былые, годы нашей прежней жизни, как с тобой ходили прежде на поля больших сражений. 65 Не было такой деревни, что без десяти подворий, не было такого дома, что без десяти героев, не было такого мужа, 70 не было того героя, чтоб его мы не сразили, чтоб вдвоем не одолели». Под окном отец трудился, древко для копья готовил, 75 мать в амбаре на пороге маслобойкой громыхала, братья у ворот возились, сани братья мастерили, на конце мостков сестрицы 80 ткань суконную катали. Под окном отец промолвил, так сказала мать с порога, изрекли в воротах братья, на конце мостков — сестрицы: 85 «На войну не время Тьере, пике Тьеры — не до битвы! Уговором связан Тьера, вековечным соглашеньем: Тьера только что женился, 90 взял хозяйку молодую, не успел соски пощупать, утомить девичьи груди». Услыхал на печке Тьера, Кура — на краю лежанки: 95 на печи обул он ногу, на конце скамьи — другую, опоясался в воротах, ядом змея окропился, подхватил свой верный дротик, 100 дротик не из самых длинных, не из самых и коротких. Было то копье из средних: на конце стоит жеребчик, конь качается на пике, 105 воет волк на сочлененье, рявкает медведь косматый. Повертел, пощупал дротик, покрутил, потрогал пику: в луг вонзил копье на сажень, 110 вбил в суглинистую пожню, где клочка травы не видно, нет и кочки ни единой. Уложил свой дротик Тьера в лодке между копий Ахти, 115 так подался в путь-дорогу, стал соратником героя. Тут уж Ахти Сарелайнен свой челнок столкнул на воду — лодка, как змея, скользнула, 120 как в сухой траве гадюка. Он повел корабль на север, в море Похьелы направил. Вот тогда хозяйка Похьи лютый холод напустила, 125 стужу навела на море, на морской простор открытый. Так сама проговорила, так сказала, повелела: «О, Мороз, сынок мой меньший, 130 выращенный мной красавец! Поспешай, куда направлю, мчи, куда я надоумлю! Заморозь на море лодку, Лемминкяйнена кораблик 135 посреди хребта морского, на морском просторе вольном! Заморозь и морехода, в крепкий лед закуй героя, чтоб не выбрался вовеки, 140 до скончанья дней не вышел, если не приду на помощь, вызволять сама не стану». Тот Мороз, малыш зловредный, этот мальчик худородный, 145 вышел в путь морозить море, леденить морские волны. Находясь еще в дороге, по земле еще шагая, отгрызал с деревьев листья, 150 колоски — со всех травинок. Вот когда на место прибыл, к краю северного моря, к берегам морских просторов, тотчас, самой первой ночью, 155 застудил заливы, ламбы, берега сковал морские, лишь не тронул середины, в море зыбь не заморозил. Даже зяблику средь зыби, 160 трясогузке среди моря стужей коготков не тронул, головы не заморозил. Только лишь второю ночью стал огромным, стал суровым, 165 стал Мороз не в меру наглым, вырос в лютого злодея, стужею весь мир заполнил, стал нещадно все морозить: толще локтя льда наделал, 170 с палку лыжную — пороши, лодку Ахти приморозил, приковал корабль героя. Стал уже студить и Ахти, мужа смелого морозить, 175 вот уже хватает ногти, пальцы на ногах кусает. Рассердился Лемминкяйнен, рассердился, прогневился, затолкал злодея в пламя, 180 в горн для выплавки железа. Пообмял бока Морозу, в кулаках потискал стужу, высказал слова такие, речь над ним такую молвил: 185 «Ты, Мороз, дитя Метели, сын зимы, все леденящей, ты моих ногтей не трогай, пальцев на ногах не щупай, не хватай меня за уши, 190 к голове не прикасайся. Много что морозить можно, много что студить найдется. Ты не трогай плоть живую, тело — женщиной рожденных. 195 Застужай болота, земли, замораживай каменья, сковывай морозом ивы, у осин студи наросты, ледени кору березы, 200 ель в лесу грызи зубами, лишь живых людей не трогай, кожи — женщиной рожденных. Если этого не хватит, что-то выбери покрепче: 205 застуди горячий камень, полыхающие глыбы, заморозь стальные скалы, гор железные утесы, бешеный порог на Вуоксе, 210 Иматры поток противный, глотку страшной преисподни, пасть ужасной круговерти. Может, весь твой род припомнить, все твое происхожденье? 215 Знаю я твой род поганый, все твое происхожденье: родилась на ивах стужа, на березах — непогода, в Похьеле за крайним чумом, 220 за избою Пиментолы, от отца, от лиходея, от родительницы злобной. Кто вскормил Мороз жестоким, кто вспоил свирепым холод? 225 Мать грудей ведь не имела, молоком не обладала — молоком змея поила, и поила, и кормила грудью без сосков набухших, 230 выменем без жил молочных. Ветер северный баюкал, усыплял знобящий воздух, на ручьях, заросших ивой, на воде ключей болотных. 235 Вырос он прескверным сыном, омерзительным ребенком. Был он долго безымянным, этот мальчик никудышный. Наконец прозванье дали, 240 нарекли его Морозом. Стал он по заборам лазить, стал скакать по частоколам, лето проводил в болоте, на больших просторах топей, 245 зимами трещал в чащобах, колобродил в хвойных дебрях, в березняк вбегал со стуком, средь ольшаника резвился, застужал кусты, деревья, 250 делал ровными поляны, отгрызал с деревьев листья, с вереска срывал цветочки, чешую — с коры сосновой, отдирал от сосен щепки. 255 Думаешь, ты очень вырос, стал уже таким могучим, что меня студить решился, уши вздумал мне морозить, на ногах морозить пальцы, 260 на руках морозить ногти? Ты меня не заморозишь, застудить меня не сможешь: угольков в чулки насыплю, головешек кину в кенги, 265 пламенем обдам подолы, под шнурки огонь подсуну, чтоб мороз меня не тронул, чтобы стужа не задела. Загоню тебя заклятьем 270 на задворки длинной Похьи. Вот когда домой прибудешь, как придешь в места родные — застуди котлы средь жара, угли приморозь к загнетку, 275 руки стряпающей — к тесту, юношу — к девичьей груди, молоко — к сосцам овечьим, жеребенка — к чреву матки. Коль теперь не подчинишься, 280 загоню тебя заклятьем в пышущие угли Хийси, в огненную печку Лемпо, затолкаю прямо в пламя, положу на наковальню, 285 чтоб кузнец побил кувалдой, молотом коваль постукал, посильней побил кувалдой, побольнее, посильнее. Коль теперь не подчинишься, 290 не поддашься, не отступишь, знаю я еще местечко, сторону такую помню: я тебя на юг отправлю, отведу в жилище лета, 295 не уйдешь вовек оттуда, до скончанья жизни жалкой, если не приду на помощь, сам спасать тебя не стану». Вот Мороз, дитя Метели, 300 чувствует свою погибель, просит для себя пощады, говорит слова такие: «Сговоримся полюбовно не творить вреда друг другу 305 никогда на этом свете, под луною золотою! Коль еще морозить буду, совершать дела дурные, затолкни в огонь свирепый, 310 загони в лихое пламя, к кузнецу, в очаг кузнечный, к Илмаринену в горнило, иль отправь на юг подальше, отведи к жилищу лета, 315 чтобы не ушел вовеки, до скончанья жизни жалкой». Тут беспечный Лемминкяйнен свой корабль во льдах бросает, покидает челн военный, 320 сам пешком идет поспешно. Тьера с ним вторым героем тащится за мужем бойким. Вот идет по ровной глади, весело по льду шагает, 325 день шагает, два шагает, вот на третий день однажды замаячил мыс Голодный, горемычная деревня. К крепостной стене подходит, 330 говорит слова такие: «Есть ли в этом замке мясо, в крепости найдется ль рыба, накормить народ усталый, утомленный люд насытить?» 335 Не было в том замке мяса, рыбы там не оказалось. Так промолвил Лемминкяйнен, так сказал красивый Кавко: «Пусть сгорит дурная крепость, 340 пусть водою смоет замок!» Сам дорогу продолжает, вверх шагает к темной корбе, по местам идет безлюдным, по неведомым тропинкам. 345 Тут беспечный Лемминкяйнен, тот красивый Кавкомьели, со скалы настриг шерстинок, с валунов надрал ворсинок, навязал чулок из шерсти, 350 рукавичек наготовил на места, что больше мерзнут, что сильней боятся стужи. Сам пошел смотреть дорогу, направление разведать: 355 в лес дорога уводила, в корбу приглашала тропка. Молвит бойкий Лемминкяйнен, говорит красивый Кавко: «Ой ты, Тьера, славный братец! 360 Вот куда мы угодили, вот куда навек попали, погибать у края света!» Тьера так ему ответил, вымолвил слова такие: 365 «Мстить пошли мы, бедолаги, мстить отправились, бедняги, на войну пошли большую, в сумрачную Сариолу — вот и встретились с бедою, 370 с верной гибелью столкнулись на местах поганых этих, на неведомых тропинках. Вот теперь уж и не знаем, и не ведаем уж вовсе, 375 что за путь ведет нас дальше, что за промысел торопит. Погибать нам в синей корбе, умирать на боровине, где стервятники гнездятся, 380 где вороны обитают. Коршуны клевать нас будут, раздирать — дурные птицы: то-то будет птицам мяса, коршунам — горячей крови, 385 кушаний — вороньим клювам из останков наших бренных. Наши кости в кучи стащат, отнесут к камням прибрежным. Не узнает мать-бедняжка, 390 знать, родимая, не будет, где же плоть ее плутает, где скитается, кровинка, то ли на войне великой, в том сраженье равносильных, 395 то ли на морском просторе, на его хребтах широких, иль в бору по шишкам бродит, продирается по чащам. Мать не ведает родная 400 ничего о бедном сыне, думает — сыночек умер, думает — родной скончался. Будет плакать мать о сыне, причитать о бедном станет: 405 «Вот уже сынок родимый, бедная моя опора, засевает ниву Туони, боронит поляны Калмы. Без него теперь тоскуют, 410 без сыночка-бедолаги, луки, что лежат без дела, самострелы — без работы, птицы, что в лесу жируют, рябчики, что там порхают. 415 Могут вольно жить медведи, лоси на полях валяться». Молвит бойкий Лемминкяйнен, говорит красивый Кавко: «Ой ты, мать моя родная, 420 милая моя пестунья! Ты цыплят взрастила стаю, лебедей косяк вскормила. Ветер налетел, рассеял, Лемпо разбросал, рассыпал, 425 тех — сюда, других — далеко, остальных — еще куда-то. Помню времена былые, вспоминаю дни получше, как цветочками взрастали, 430 ягодками наливались. Многие на нас дивились, стройным станом любовались. Здесь же, в это злое время, в эту грустную годину, 435 нам знаком один лишь ветер, только солнце — нам товарищ, да и то закрыто тучей, застлано дождя завесой. Только я грустить не стал бы, 440 слишком сильно убиваться, лишь бы девы веселились, длиннокосые резвились, лишь бы жены улыбались, не печалились невесты, 445 не стенали бы от горя, от тоски не умирали. Нас волхвы не заколдуют, не погубят, не увидят, что в пути мы умираем, 450 угасаем на дороге, в эту пору молодую, в цвете лет мы погибаем. Все, что сделают провидцы, чародеи наколдуют, 455 пусть у них случится дома, приключится в их жилищах. Колдовством себя пусть губят, пусть морят своих детишек, пусть свое изводят племя, 460 пусть родню уничтожают! Никогда отец мой прежде, никогда родитель старый колдунам не поддавался, не платил лапландцам дани. 465 Так родитель мой молился, так я сам молюсь сегодня: помоги, Творец небесный, защити нас, Боже правый, милосердною рукою, 470 властью собственной могучей от мужских проделок хитрых, от коварных бабьих козней, злодеянья бородатых, злоязычья безбородых! 475 Будь опорой неизменной, будь хранителем надежным, чтоб дитя с пути не сбилось, чтобы не сошел сыночек с созданной Творцом дороги, 480 с тропки, Богом проторенной». Тут беспечный Лемминкяйнен, сам красивый Кавкомьели, лошадей напел из бедствий, черных меринов из болей, 485 из тяжелых дней — уздечек, сёдел — из проклятий тайных. На коня вскочил лихого, на могучий круп взобрался. Едет он себе тихонько 490 вместе с Тьерой, лучшим другом, звоном оглашая местность, цоканьем — песчаный берег, к матери своей родимой, в дом к родительнице старой. 495 Здесь я оставляю Кавко, здесь надолго покидаю. Тьеру я домой направлю, пусть идет к жилью родному. Сам же песню я продолжу, 500 поведу другой стезею. Песнь тридцать первая Унтамо идет войною на своего брата Калерво и уничтожает его со всем его войском; из всего рода Калерво в живых остается только одна беременная женщина. Женщину уводят в Унтамолу, и там у нее рождается сын Куллерво, с. 1–82. — Уже в зыбке Куллерво мечтает отомстить Унтамо. Унтамо пытается разными способами убить его, но никак не может этого сделать, с. 83–202. -Подросший Куллерво портит любое порученное ему дело, и Унтамо, отчаявшись, продает его в рабство Илмаринену, с. 203–374. Мать цыплят взрастила стаю, лебедей косяк вскормила, подняла цыплят на прясло, лебедей свела на реку. 5 Налетел орел — рассеял, курохват напал — рассыпал, разогнал птенцов, крылатый, в Карьялу унес цыпленка, в землю русскую — другого, 10 третьего оставил дома. Из того, что жил в России, вырос человек торговый, что был в Карьялу заброшен, вырос Калерво[184] известный, 15 что на родине остался, вырос Унтамо коварный, своему отцу на горе, на беду своей родимой. Унтамо забросил сети 20 в воды Калервы однажды. Калерво проверил сети — рыбу в свой упрятал короб. Унтамойнен, муж проворный, обозлился, прогневился, 25 двинул пальцы грозным войском, на войну ладони поднял, начал ссору из-за рыбы, из-за окуньков паршивых. Вот дерутся, вот бранятся, 30 победить никто не может: чем сильней один ударит, тем больней другой ответит. Все однажды повторилось, через два-три дня, наверно, 35 Калерво овес посеял позади жилища Унто. Унтамо баран отважный выел Калервы посевы, Калервойнена собака 40 сожрала барана Унто. Унтамойнен обратился к брату Калерво с угрозой, погубить весь род грозился, пожилых убить и юных, 45 извести родню большую, сжечь дотла жилище брата. Дал мужам мечи на пояс, храбрецам — оружье в руки, пики дал юнцам зеленым, 50 топоры — мужам красивым. На войну пошел большую против собственного брата. Калервы сноха сидела у окошка на скамейке. 55 Выглянула из окошка, так промолвила, сказала: «То ли дым густой чернеет, то ли облако темнеет на краю полей родимых, 60 на конце прогонов новых?» То не мгла темнеет в небе, то не дым густой чернеет — это Унтамо герои грозною идут войною. 65 Унтамо пришли герои, при мечах мужи явились, войско Калерво разбили, истребили род великий, дом его дотла спалили, 70 полностью с землей сровняли. Лишь одна осталась дева, что была тогда на сносях. Унтамойнена вояки увезли к себе бедняжку, 75 чтоб в жилище убирала, чтобы в доме подметала. Времени прошло немного — у девицы сын родился, у бедняжки горемычной. 80 Имя дать ему какое? Куллервойнен, — мать сказала, Унтамо съязвил: Воитель! Уложили тут мальчонку, сиротинку поместили 85 в колыбельку колыхаться, в люльку легкую качаться. В люльке Куллерво[183] качался — чуб от ветра развевался. День качался, два качался, 90 вот на третий день нежданно паренек брыкнул ногами, отпихнулся, оттолкнулся, разорвал свивальник крепкий, выпростался из пеленок, 95 разломал на части забку, тряпки изодрал в лохмотья. Все нашли его пригодным, посчитали подходящим. Унтамола ожидала: 100 на ноги мальчишка встанет, повзрослеет, возмужает, станет раб могучим мужем, может, сотню будет стоить, может, тысячу, не меньше. 105 Два, три месяца взрослеет, вот уже на третий месяц мальчик до колена ростом, так толкует, размышляет: «Мне бы только стать повыше, 110 мне бы только стать покрепче! Отомстил бы все обиды, матери-отца — страданья!» Унтамо, услышав это, вымолвил слова такие: 115 «Вот она, погибель рода! Новый Калерво родился!» Унтамо мужи смекают, женщины вокруг гадают: подевать куда мальчишку, 120 смерть свою куда упрятать? Сунем парня в полубочку, затолкнем его в кадушку, отнесем бочонок в воду, на волну опустим кадку. 125 Посмотреть пришли, проведать, — лишь минуло две, три ночи: утонул ли мальчик в море, умер ли ребенок в бочке? Нет, не утонул мальчишка, 130 не погиб парнишка в бочке. Вылез мальчик из кадушки, на волну верхом уселся, держит удочку из меди, леску тонкую из шелка, 135 ловит парень рыбу в море, воду в море измеряет: только в море и водицы, чтобы два ковша наполнить, если поточней измерить, — 140 может, наберется третий, Унтамойнен размышляет: «Подевать куда мальчишку, где бы смерть найти ребенку, отыскать ему погибель?» 145 Повелел наемным слугам нарубить берез огромных, старых сосен стоветвистых, смоляных кондовых кряжей, чтобы сжечь в костре мальчонку, 150 чтобы с Куллерво покончить. Наготовили, набрали для костра берез высоких, старых сосен сухостойных, смоляных кондовых кряжей, 155 тысячу возов бересты, ясеня саженей сотню. Под дрова пустили пламя, на костер огнем плеснули, мальчика в огонь швырнули, 160 прямо в середину пекла. День горит, второй пылает, вот уже горит и третий. Посмотреть костер явились: мальчик, в пепле по колено, 165 до локтей в горящих углях, с кочергой в костре играет, пламя в пекле раздувает, в кучу угли собирает. Даже прядка не сгорела, 170 волосок не подпалился. Унтамо все больше злится: «Подевать куда мальчишку, где бы смерть найти ребенку, где сыскать ему погибель?» 175 На березе надо вздернуть, на дубу его повесить! Ночь проходит, две проходит, столько же и дней минует. Унтамойнен размышляет: 180 «Посмотреть пора настала. Может, сгинул Куллервойнен, может быть, на дубе умер?» Посмотреть раба отправил, тот назад приходит с вестью: 185 «Куллерво еще не сгинул, не погиб в петле мальчишка. На стволе он что-то чертит, острый гвоздь в ручонке держит — дерево полно рисунков, 190 полон дуб узоров разных: без мечей мужи, с мечами, есть и с копьями герои». Ничего не может сделать с этим мальчиком зловредным. 195 Смерть какую ни готовит, ни придумывает гибель, мальчик все не умирает, смерти в пасть не попадает. Унтамо вконец извелся 200 смерть придумывать мальчишке. Вырастить его придется, батраком своим оставить. Молвил слово Унтамойнен, так сказал он, так заметил: 205 «Если будешь ты послушным, если ты покорным станешь, разрешу остаться в доме, батрака справлять работы. Плату я поздней назначу 210 по работе, по заслугам: может, дам красивый пояс, может, — кулаком по уху». Только вырос Куллервойнен, на вершок всего поднялся, 215 уж ему дают работу, уж занятие находят — малое дитя баюкать, нянчить крошку с пальчик ростом. «Нянчи ласково ребенка. 220 Дашь поесть и сам покушай. Постирай пеленки в речке, вымой детские одежки!» День и два ребенка нянчил: вырвал руку, вырвал око, 225 наконец, уже на третий, хвори дал убить ребенка, речке — унести пеленки, дал огню спалить качалку. Унтамойнен размышляет: 230 «Не годится этот парень малое дитя баюкать, нянчить крошку с пальчик ростом. Где ж найти ему работу, поручить какое дело? 235 Не послать ли на подсеку?» Лес валить послал мальчишку. Куллервойнен, Калервойнен, тут сказал слова такие: «Тотчас я мужчиной стану, 240 как топор дадут мне в руки, стану я тогда красивей, прежнего намного лучше, пятерых я буду стоить, шестерых мужей могучих». 245 К кузнецу пошел он в кузню, так сказал он, так промолвил: «Ой ты, братец мой, кователь! Выкуй мне топор добротный! Скуй коса́рь[185], достойный  мужа, 250 по работнику — секиру. Я пойду рубить подсеку, стройные крушить березы». Выполнил заказ кователь, смастерил топор отменный. 255 Был косарь достоин мужа, по работнику — секира. Куллервойнен, Калервойнен, свой топор точить принялся. Целый день топор шлифует, 260 тешет вечер топорище. Принялся рубить подсеку на горах — сосняк высокий, крепкостволый бор корежить, рушить сосны строевые. 265 Топором срубал деревья, острым лезвием — лесины, толстые — одним ударом, тонкие — и с пол-удара. В злобе пять срубил деревьев, 270 в гневе повалил все восемь. Сам сказал слова такие, так сказал он, так промолвил: «Пусть работает здесь Лемпо, пусть деревья валит Хийси!» 275 Куллерво на пень взобрался, крикнул зычно, громозвучно, свистнул, гикнул громогласно. Так сказал, такое молвил: «Пусть поляжет лес дотуда, 280 стройная падет береза, крик докуда будет слышен, свист докуда донесется! Пусть не вырастут побеги, пусть не встанут стебли злаков 285 никогда уже вовеки, лунный свет пока сияет, там, где Куллерво подсека, Калервойнена кулига! Если все же встанут всходы, 290 если и взойдут посевы, новые ростки окрепнут, стебельки свои упрочат, пусть не выпустят колосьев, не дадут колосья зерен». 295 Унтамойнен, муж проворный, посмотреть идет подсеку, Калервойнена работу, нового раба пожогу: не похожа на пожогу 300 мужа юного подсека. Унтамойнен размышляет: «Ну, какой же он работник! Лес добротный перепортил, лес добротный, бор кондовый. 305 Где рабу найти работу, дать ему какое дело? Может, сделает ограду?» Поручил ограду ставить. Куллервойнен, Калервойнен, 310 воздвигать ограду начал. Толстые, кривые сосны пряслами кладет в ограду, мощные, большие ели в землю кольями втыкает, 315 скручивает для обвязок взятые в лесу рябины. Сбил ограду без проходов, без ворот забор построил. Произнес слова такие, 320 так сказал он, так промолвил: «Тот, кто птицей не летает, крыльями двумя не машет, ни за что не одолеет Калервойнена ограды!» 325 Вот однажды Унтамойнен сам пришел смотреть ограду, Калервойнена работу, пленника-раба — постройку. Без ворот забор увидел, 330 без проемов, без проходов. От земли забор вознесся до высоких туч небесных. Так сказал он, так промолвил: «Ну, какой же он работник! 335 Сбил ограду без проходов, без ворот забор построил, от земли до неба поднял, до небесных туч воздвигнул: через верх не перелезешь, 340 сквозь дыру не проберешься. Где рабу найти работу, дать ему какое дело? Может быть, он рожь смолотит?» Молотить раба отправил. 345 Куллервойнен, Калервойнен, вот уже и рожь молотит: истрепал всю рожь в мякину, истолок в труху солому. Тут хозяин появился, 350 молотьбу пришел проверить, Калервойнена работу, Куллервойнена старанья: рожь измолота в мякину, столчена в труху солома. 355 Унтамойнен обозлился: «Никакой он не работник! Что ему ты ни поручишь, дело всякое испортит. Может, отвезти в Россию, 360 в Карьялу продать героя, кузнецу отдать на службу, Илмаринену подручным?» Калервойнена он продал, в Карьялу раба отправил, 365 к Илмаринену на службу, к мастеру работ кузнечных. Сколько дал ему кователь? Много дал добра кователь: два котла, видавших виды, 370 половинки трех ухватов, пять железных кос-обносков, шесть мотыг, вконец избитых, за ничтожного мужчину, за невольника худого. Песнь тридцать вторая Хозяйка Илмаринена определяет Куллерво в пастухи и, злорадствуя, испекает ему в дорогу хлеб с камнем внутри, с. 1–32. — Хозяйка выгоняет свое стадо на пастбище, произнося обычные для этого случая заговоры стада и заклинания медведя, с. 33–548. Куллервойнен, Калервойнен, старца сын в чулочках синих, молодец золотокудрый, юноша в красивых кенгах, 5 в новом доме оказавшись, тотчас попросил работы у хозяина — на вечер, у хозяюшки — на утро: «Поручение мне дайте, 10 назовите ту работу, что я должен буду делать, чем я буду заниматься!» Илмаринена хозяйка размышляет, рассуждает: 15 чем батрак займется новый, что наемник будет делать? Пастухом послать решила, сторожем большого стада. Вот коварная хозяйка, 20 та язвительная баба, испекла в дорогу хлебец, толстую дала ковригу, из овса, с пшеничной коркой, с камнем твердым в середине. 25 Смазала топленым маслом, корку жиром пропитала, батраку дала краюху пастуху — харчи в дорогу. Так рабу она сказала, 30 молвила слова такие: «Хлебец этот ешь не раньше, чем скотину в лес пригонишь!» Илмаринена хозяйка выгнала из хлева стадо, 35 молвила слова такие, заклиная, говорила: «В лес буренок выпускаю, в поле — молоко дающих, в лес осиновый — двурогих, 40 в лес березовый — сохатых, чтоб нагуливали сало, набирали жир на воле средь полей-лугов просторных, средь широких перелесков, 45 средь березников высоких, средь осинников низинных, в золотых лесах еловых, в тех серебряных чащобах. Стереги их, Бог прекрасный, 50 защити их, милосердный, упаси от всех несчастий, упаси от зла любого, чтоб не мучилась скотина, чтоб в лесу не заблудилась. 55 Как смотрел за ней под крышей, как стерег ее в укрытье, так же береги на воле, стереги и без укрытья, чтоб стада тучнее стали, 60 чтоб росло добро хозяйки[186], к радости соседей добрых, к огорчению зловредных. Если пастухи негодны, если и пастушки робки, 65 пусть пасет скотину ива, пусть ольха за ней присмотрит, приглядит в лесу рябина, в хлев черемуха пригонит, чтоб хозяйка не искала, 70 не тревожились другие. Если ива непригодна, если страж плохой — рябина, скот ольха стеречь не будет, гнать черемуха не станет, — 75 лучших слуг, Творец, используй, дочерей отправь природы стаду моему в пастушки, в сторожа моей скотине. У тебя прислуги много, 80 сотни у тебя работниц, обитающих под небом, добрых дочерей природы. Нет прекрасней девы лета, девы теплых дней — щедрее, 85 нет стройнее девы сосен, девы вереска — красивей, нет милее дев рябины, дев черемухи чудесней, Мьелики, хозяйка леса, 90 Теллерво, Тапио дочка, берегите мое стадо, за скотиною смотрите, летнею порой — с любовью, с лаской — в лиственную пору, 95 в шелесте листвы зеленой, в шорохе травы растущей. Лета милая хозяйка, дева теплых дней природы, тонкие расправь подолы, 100 широко раскинь передник покрывалом для скотины, для коровушек накидкой, чтобы зла не сделал ветер, дождь не промочил зловредный. 105 Защити коров от бедствий, уведи от троп коварных, от зыбучего болота, от предательской трясины, от ключей средь топей зыбких, 110 озерков среди болота, чтоб несчастья не случилось, чтоб беда не приключилась, чтоб нога не оступилась, не скользнуло в топь копыто 115 против божьего желанья, вопреки всевышней воле. Принеси рожок чудесный с середины небосвода, сладкозвучный — с туч высоких, 120 из земных глубин — медвяный. В свой рожок подуй пастуший, затруби в рожок чудесный, натруби цветов на склоны разукрась края полянок, 125 прибери красиво межи, приодень опушек кромки, мед разлей вокруг болотцев, закрепи края трясины. Накорми моих буренок, 130 напитай мою скотинку, накорми едой медовой, напои водою сладкой, золотой корми травою, дай серебряных соцветий 135 из трясин с водой прозрачной, из ключей с дрожащей влагой, из бурлящих водопадов, из стремительных потоков, с золотых высоких взгорий, 140 с тех серебряных полянок. Золотой колодец сделай с каждой стороны поляны, чтоб водицу стадо пило, чтобы медом наполнялось 145 вымя пышное коровье, чтоб сосочки набухали, соками вздувались жилы, реки молока бежали, молока ручьи журчали, 140 бурно пенились пороги, молока протоки пели, молока мехи вздымали, чтобы молоко бежало, чтобы каждый день струилось, 155 несмотря на чью-то зависть, на препоны сил недобрых, в Маналу не утекало, божий дар не пропадал бы. Много их, людей недобрых, 160 кто удой спускает в Ману, дар коровий где-то прячет, увлекает в мир нездешний. Мало их, людей хороших, кто удой берет из Маны, 165 из деревни возвращает, из краев иных, нездешних. Никогда в былое время мать ума не занимала, не просила у соседей, 170 молоко к ней шло из Маны, от хозяина удоев, из краев иных, далеких. Заставляла течь парное из краев бежать нездешних, 175 приходить из дальней Туони, из самой подземной Маны, молоко струилось ночью, тайно в темноте стекало, чтоб недобрый не услышал, 180 чтоб завистник не увидел, помешать не смог негодный, ворожей — закрыть дорогу. Мать всегда так говорила, так и я скажу сегодня: 185 где дары коров застряли, молоко куда пропало? Не унесено ль к соседям, не упрятано ль в деревне, у блудницы под полою, 190 у завистницы под мышкой иль пропало меж деревьев, сгинуло в лесу дремучем, растеклось по дальним рощам, по песчаным боровинам? 195 Молоко ведь не для Маны, божий дар — не для прохожих, не для радости блуднице, ворожейке завидущей. Молоку не течь по лесу, 200 меж деревьев разливаться, не бежать по темным рощам, не стекать по боровинам. В молоке — потребность дома, в нем всегда нужда в хозяйстве. 205 Ждет с подойником хозяйка, с можжевеловой бадейкой[187]. Дева юга, дева лета, лета теплого хозяйка, накорми моих Кормилиц, 210 напои моих Поилиц, раздоиться дай Доене, молока прибавь Сластене, дай удоя Заманихе, Яблочку — молочных соков 215 из верхушек травостоя, из красивых трав росистых, из самой земли прекрасной, с кочек травяных медовых, с луговины медоносной, 220 с ягодных кустов зеленых, от хозяек вересковых, от властительниц колосьев, от молочных дев небесных, проживающих на тучах. 225 Пусть удойным будет вымя, пусть соски коров набухнут, чтоб могла доить служанка, малорослая девица. Поднимись из дола, дева, 230 в тонком платье — из трясины, из воды ключей, красотка, чистая — из донной тины. Ключевой воды начерпай, окропи коровье стадо, 235 чтоб оно красивей стало, чтоб росло добро хозяйки, прежде чем придет хозяйка, скотница коров осмотрит, ведь хозяйка я плохая, 240 никудышная служанка. Мьеликки, хозяйка леса, щедрая пестунья стада, отыщи повыше деву, лучшую пошли служанку, 245 чтоб лелеяла мне стадо, чтобы холила скотину в это время золотое, в теплое господне лето, что и сам Создатель любит, 250 что дарует нам Всевышний. Теллерво, Тапио дева, крошка малая лесная, в тонком платье из тумана, с локонами золотыми, 255 охраняющая стадо, стерегущая скотину в Метсоле своей прекрасной, в этой Тапиоле мудрой, ты лелей стада прилежно, 260 холь внимательно буренок! Холь красивыми руками, гладь прекрасными перстами, чтоб лоснились, будто рыси, были гладкими, как рыба, 265 как морского зверя шкура, словно шерсть лесной овечки. День угаснет, ночь наступит, сумрак вечера сгустится — пригони домой скотинку, 270 приведи к хозяйке доброй, чтоб зыбун блестел на спинах, на боках — родник молочный. В час, когда садится солнце, песнь звенит вечерней пташки, 275 стадо ты сама окликни, так скажи моим рогатым: «Эй, рогатые, — в загоны, дойные, — скорее к дому, дома вам лежать прекрасно, 280 во дворе дремать приятно, страшно в корбе оставаться, жутко берегом скитаться, чтоб домой вы поспешали, там уже костры дымятся 285 средь медовой луговины, среди ягодной поляны. Нюрикки, сын Тапиолы, юноша в накидке синей, навали высоких елей, 290 сосен с пышною вершиной гатью на трясинах топких, на плохой земле — настилом, на трясинах, на мочагах, на колдобинах, бочагах. 295 Дай пройти им, криворогим, прошагать, парнокопытным, чтоб к дымам пришли коровы, вышли целы, невредимы, чтоб в болоте не увязли, 300 чтобы в топь не провалились. Коль ослушается стадо, не вернется на ночь к дому, дева добрая рябины, можжевельника хозяйка, 305 вырежь в рощице березку, вицу выломай в чащобе, погуляй, рябины ветка, свежий прутик можжевела, за дворами Тапиолы, 310 за Черемуховой варой, загони во двор двурогих, лишь начнет топиться баня, скот домашний — на подворье, в Метсолу — лесное стадо! 315 Отсо[188], яблочко лесное, колобок медоволапый, уговор с тобою примем, по рукам с тобой ударим, навсегда договоримся, 320 до скончанья дней, навеки, что не тронешь ты буренок, молоко в сосках носящих, в это лето золотое, время теплое господне. 325 Как услышишь ты бубенчик или звук пастушьей дудки, ты приляг дремать на кочку, спать — на мягкую лужайку, уши сунь в траву сухую, 330 голову ты спрячь под кочку иль пойди в лесные дебри, в ту каморку моховую, на холмы уйди иные, на другие возвышенья 335 от бубенчиков подальше, от пастушьих перекликов. Ты, мой Отсо драгоценный, колобок медоволапый! Обходить не запрещаю, 340 покружиться разрешаю. Пастью лишь не надо трогать, ртом касаться безобразным, острыми кусать зубами, лапами валить скотинку. 345 Обходи подальше стадо, огибай молочный выгон, звона бубенцов чурайся, голосов беги пастушьих. Если стадо на лужайке, 350 убирайся на болото, если стадо у болота, уходи в лесные дебри, по горе идет скотина, — под горой гуляй тихонько, 355 под горою стадо ходит — поднимайся на вершину. Если стадо на поляне, в заросли спеши скорее, если в зарослях коровы, 360 отправляйся на поляну! Золотой спеши кукушкой, серебристым голубочком, мимо проплывай лососем, робкой рыбой продвигайся, 365 шерстяным катись клубочком, мягкою льняной куделью, когти спрячь в косматой шерсти, зубы скрой в мясистых деснах, чтобы стадо не боялось, 370 чтобы овцы не пугались. Не мешай моим коровам, дай покой моим буренкам, пусть идет красиво стадо, шествует великолепно 375 по болотинам, по суше, по лесам, по боровинам, никогда не трогай стада, даже в мрачном настроенье. Старую припомни клятву, 380 данную у речки Туони, у порога Кюнсикоски, перед божьими стопами. Получил ты разрешенье трижды летнею порою 385 приближаться к звону стада, к звукам бубенцов с поляны. Но тебе не разрешали, никогда не позволяли на дела идти дурные, 390 на позорные занятья. Если гнев тебя осилит, зубы жадность одолеет, выкинь ярость в чащу леса, зашвырни на сосны жадность, 395 дерево грызи гнилое, рушь трухлявые березы, выворачивай коряги, дергай ягодные кочки. Коль пора придет покушать, 400 есть придет к тебе охота, ты грибов в лесу откушай, муравейников отведай, дудника корней попробуй, Метсолы медовой соты — 405 не бери моей лишь снеди, лишь моей не трогай пищи. В кадке Метсолы медовой ходит-бродит мед отменный на серебряной вершине, 410 золотом холме высоком: там наестся и голодный, там и алчущий напьется. Там еда не иссякает, не кончаются напитки. 415 Заключим навек согласье, навсегда договоримся, жить все лето полюбовно, мирно рядом уживаться: общие у нас угодья, 420 пища разная, однако. Коль подраться пожелаешь, враждовать со мной захочешь, в пору зимнюю сразимся, в пору снежную сойдемся! 425 Летом, как растают топи, как нагреются бочаги, не ходи сюда и вовсе, от коров держись подальше! Если здесь случайно будешь, 430 попадешь в чащобы эти, помни: тут всегда стреляют. Коль стрелков не будет дома, есть ведь опытные жены, неуемные хозяйки, 435 кто твой путь прервать сумеет, навредить в дороге может, чтоб вовеки стад не трогал, никогда их не касался, без господнего согласья, 440 божьего благословенья! Ой ты, Укко, бог верховный, коль поймешь: беда приходит, стадо тотчас переделай, измени коров обличье, 445 обрати коров в каменья, в кочки преврати красавиц, коль чудовище подходит, коль шагает неуклюжий! Если б я была медведем, 450 колобком медоволапым, я б не путалась вовеки под ногами у хозяев, есть простор и в прочих землях, места много и подальше, 455 чтобы праздному резвиться, чтоб досужему носиться, там хоть все протри подошвы, раздери до крови икры, в глубине чащобы синей, 460 под навесом славной корбы. Есть боры — по шишкам прыгать, есть пески — скакать по звонким, есть дорога — удаляться, берег моря — убираться 465 на межи далекой Похьи, на простор широкой Лаппи. Там ведь жить совсем неплохо, вековать совсем не худо: не нужны на лето кенги, 470 теплые носки — на осень, на хребтах больших болотин, на просторах топей хлипких. Коль туда идти не хочешь, коль туда пути не знаешь, 475 выбери тропу другую, уходи стезей иною прямиком в чащобы Туони, в земли Калмю вересковой! Есть ведь топи, чтобы топать, 480 есть и вереск, чтоб вертеться. Есть там Кирьо, есть там Карьо, есть там нетели другие, все на привязях железных, десяти цепях надежных. 485 Там и тощие толстеют, и костлявые тучнеют. Будьте ласковыми, корбы, дебри синие — добрее! Дайте мир моим буренкам, 490 всем коровушкам согласье в это лето золотое, время теплое господне! Куйппана, владыка бора, Хиппа, дед седобородый, 495 убери ты псов свирепых, кобелей своих рычащих. Гриб засунь в ноздрю собаке, яблоко — в ноздрю другую, чтобы скотный дух не трогал 500 не дразнил манящий запах. Завяжи глаза шелками, обмотай повязкой уши, чтоб шагов не услыхали, чтоб коров не увидали! 505 Если ж этого не хватит, если псы не подчинятся, уведи ты их подальше, отгони сынков приблудных. Уведи из этих дебрей, 510 с берегов моих родимых, с этих узеньких лужаек, с этих выгонов широких! Привяжи собак в пещере, посади на цепь в ущелье, 515 на бечевку золотую, на серебряную привязь, чтоб худого не творили, чтобы зла не совершали. Если этого не хватит, 520 если псы не подчинятся, Укко, золотой властитель, царь, серебряный, послушай, внемли слову золотому, сокровенному реченью! 525 Сделай обруч из рябины, обхвати им злую морду. Коль не выдержит рябина, дай отлить из меди обруч. Если медь держать не будет, 530 сделай обруч из железа. Коль порвется и железо, поломается на части, коромысло[189] золотое с силой прогони сквозь челюсть, 535 затяни концы покрепче, завяжи потуже узел, чтобы пасть не раскрывалась, чтоб не разжимались зубы, коль не разожмут железом, 540 если сталью не раздвинут, коль ножом не окровавят, коль не расщемят секирой!» Илмаринена хозяйка, мудрая его супруга, 545 вывела коров из хлева, выпустила их на выгон, пастуха послала следом, погнала раба за стадом. Песнь тридцать третья Присматривая за стадом, Куллерво под вечер достает из котомки хлеб, начинает разрезать его и сильно портит свой нож о камень. Принимает это тем ближе к сердцу, что нож был единственной памятью, оставшейся ему от своего рода, с. 1–98. — Задумывает отомстить хозяйке и, загнав стадо в болото, собирает в стаю волков и медведей и гонит их вечером домой, с. 99- 184. — Когда хозяйка начинает доить коров, звери разрывают и убивают ее, с. 185–296.   Куллервойнен, Калервойнен, хлеб в кошель дорожный сунув, гонит стадо по болоту, сам идет по боровине. 5 Говорит пастух, шагая, молвит, стадо погоняя: «Ох, какой я злополучный, ох, какой я разнесчастный! Вот куда меня загнали, 10 занесли пути-дороги: за хвостом ходить бычачьим, за телячьим бегать стадом, топкие месить болота, непролазные трясины!» 15 Он на кочку опустился, сел на солнечном пригорке, так сказал словами песни, изложил свои желанья: «Мне свети лишь, божье солнце: 20 грей меня, клубочек божий, лишь меня ласкай, подпаска, сторожа коров хозяйских — не свети жилищам Илмы, не свети моей хозяйке! 25 Хорошо и так хозяйке — хлеб пшеничный уплетает, лакомится пирожками, масла сверху нарезает. Черствый хлеб пастух глодает, 30 корочку грызет сухую, давится овсяным хлебом, режет черный хлеб с подовой, с примесью соломы тертой, пополам с корой сосновой, 35 воду пьет из берестя́нки[190], выцеженную из кочки. Убывай скорее, время, опускайся, солнце божье! Уходи за ельник, солнце, 40 за ивняк, пшеничный колоб, убегай за можжевельник, за ольховником скрывайся! Отпусти домой подпаска, доскребать из миски масло, 45 хлеб дожевывать ячменный, доедать куски лепешки». Илмари жена в то время, как пастух мечтал о хлебе, пел о масле, Куллервойнен, — 50 масло выскребла из миски, съела с маслом хлеб ячменный, уписала всю лепешку. Приготовила похлебки, щей для пастушка холодных, 55 с них собака жир слизала, черный Мусти нахлебался, Меркки полакал досыта, Халли, серый пес, наелся. Птичка в роще прозвенела, 60 птаха малая пропела: «Батраку поесть уж время, сиротине пообедать». Куллервойнен, Калервойнен, смотрит пристально на солнце, 65 говорит слова такие: «Уж поесть настало время, подошла пора обедать, посмотреть в суме припасы». Стадо отогнал на отдых — 70 полежать на боровине, сам на кочку опустился, на зеленый бугорочек. Вот с плеча снимает торбу, хлеб из торбы вынимает, 75 поворачивает, смотрит, говорит слова такие: «Часто хлеб прекрасен с виду, корочка его румяна, только вот внутри — полова, 80 шелуха под гладкой коркой». Вытащил свой нож из ножен, чтоб скорей разрезать хлебец: нож на камень натолкнулся, острие в скалу уперлось, 85 лезвие ножа сломалось, сталь на части раскрошилась. Куллервойнен, Калервойнен, посмотрел на нож отцовский, посмотрел, заплакал горько, 90 вымолвил слова такие: «Только нож и был мне братом, был единственной отрадой, от отца мне нож достался, от родителя — в наследство. 95 Я и тот сломал о камень, исковеркал о булыжник, в хлеб заложенный хозяйкой, запеченный бабой злою! Чем же отомстить насмешки, 100 бабий смех, издевки бабьи, жалкие харчи хозяйки, подлую стряпню блудницы?» В перелеске ворон каркнул, ворон каркнул, коршун крикнул: 105 «Ой ты, пряжка золотая, Калервы сынок родимый, почему ты так печален, отчего ты так невесел? Вицу выломай в чащобе, 110 гибкую в долу — березку, загони буренок к топи, грязнобоких — в мочажину, дай большим волкам полстада, дай полстада — косолапым! 115 Собери волков в отару, созови медведей в стадо! Преврати волков в буренок, обрати в пеструх медведей, отгони к хозяйке стадом, 120 на ее дворы — скотиной. Так ты отомстишь насмешки, измывательства хозяйки!» Куллервойнен, Калервойнен, говорит слова такие: 125 «Погоди, блудница Хийси, если по ножу я плачу, ты не так еще поплачешь, по коровам погорюешь!» Выломал в чащобе вицу, 130 можжевеловую ветку, в топь загнал коровье стадо, в бурелом — быков бокастых, пусть сожрут полстада волки, остальных съедят медведи. 135 Превратил волков в буренок, обратил в пеструх медведей, превратил одних в Малышек, в Звездочек — других животных. Солнце к западу катилось, 140 к вечеру уже снижалось, подошло к верхушкам елей, время дойки указало. Вот несчастный пастушонок, Куллервойнен, Калервойнен, 145 сам погнал домой медведей, волчье стадо — на подворье. Наставлял притом медведей, натравлял ватагу волчью: «Разорви бедро хозяйке, 150 откуси икру хозяйке, как придет проверить стадо, как доить коров присядет!» Смастерил свирель из кости, сотворил рожок из рога, 155 дудку — из бедра Беланки, из берцовой кости — флейту. Вот подул в рожок из кости, посвистел в свою свирельку трижды — на пригорке ближнем, 160 у прогона — шесть разочков. Илмаринена супруга, славная его хозяйка, долго дойки дожидалась — масла летнего хотела. 165 Звук трубы с болота слышит, зов свирели — с боровины. Говорит слова такие, речь такую произносит: «Слава Господу на небе! 170 Рог трубит — идут коровы! Где же раб нашел свирельку, где добыл рожок работник, коль идет, в рожок играя, на трубе трубит, шагая? 175 Так трубит, что глохнут уши, голова болит от шума». Куллервойнен, Калервойнен, слово молвил, так заметил: «На болоте взял свирельку, 180 раздобыл трубу в трясине. На прогоне твое стадо, на поскотине — коровы, разведи костров побольше, начинай доить буренок». 185 Вот уж Илмари хозяйка говорит служанке старой: «Ты ступай доить буренок, обихаживать скотину. Я сама не поспеваю, 190 я замешиваю тесто». Куллервойнен, Калервойнен, слово молвил, так заметил: «Раньше добрые хозяйки, искушенные большухи, 195 сами всех коров доили, обихаживали живность». Илмаринена хозяйка развела дымы в загоне, подоить пошла буренок. 200 Осмотрела строго стадо, оглядела всех животных, так промолвила, сказала: «Cтадо смотрится красиво, шерсть коров лоснится гладко, 205 словно мех таежной рыси, словно шерсть лесной овечки. Налилось у каждой вымя, у коров соски набухли». Подоить она присела, 210 гладить вымя наклонилась, за сосочки потянула. Тянет раз, второй и в третий: тут-то волк и навалился, налетел медведь свирепый, 215 волк порвал уста хозяйке, разодрал медведь поджилки, полбедра у бабы вырвал, пятку откусил красотке. Куллервойнен, Калервойнен, 220 отомстил насмешки девы, бабий смех, издевки бабьи, отплатил свой долг хозяйке. Илмаринена хозяйка зарыдала, застонала, 225 молвила слова такие: «Скверно сделал ты, несчастный, что пригнал во двор медведей, что волков привел в загоны!» Куллервойнен, Калервойнен, 230 так ответил, так заметил: «Я, конечно, скверно сделал, ты, несчастная, — не лучше. Испекла из камня хлебец, из булыжника — ковригу. 235 Чиркнул я ножом по камню, по скале скребнул железом, поломал свой нож отцовский, рода своего наследство!» Молвила в ответ хозяйка: 240 «Ой, пастух ты мой прекрасный! Поверни слова обратно, забери назад заклятья, выпусти из волчьей пасти, вызволи из лап медвежьих. 245 Дам рубах тебе хороших, надарю штанов красивых. Дам и масла, дам и хлеба, дам и молока парного, будешь год питаться даром, 250 не трудясь — второй кормиться. Коль не поспешишь на помощь, выручать меня не станешь, я вот-вот совсем погибну, очень скоро прахом стану». 255 Куллервойнен, Калервойнен, слово молвил, так заметил: «Погибай, коль погибаешь, умирай, коль умираешь, мертвым на погосте место, 260 место в Калме[191] всем погибшим, там лежать и самым сильным, пребывать могучим самым». Молвит Илмари хозяйка: «Ой ты, Укко, бог верховный, 265 самострел возьми получше, облюбуй дугу потуже, заряди стрелою медной огненный свой лук могучий! Выстрели каленым стержнем, 270 выпали стрелою медной, прогони через подмышку, пропусти через лопатку. Сына Калервы низвергни, умертви его стрелою, 275 наконечником из стали, стержнем огненным из меди!» Куллервойнен, Калервойнен, вымолвил слова такие: «Ой ты, Укко, бог верховный! 280 Не в меня стреляй, всевышний, в Илмаринена хозяйку, в вероломную блудницу, чтоб не сдвинулась и с места, чтобы тут же и скончалась». 285 Илмаринена супруга, кузнеца того хозяйка, тотчас замертво упала, почернела, словно сажа, во дворе родного дома, 290 на своем подворье узком. Так красавица погибла, сгинула хозяйка дома, та, кого так долго ждали, целых шесть годов искали 295 Илмаринену для счастья, кузнецу для большей славы. Песнь тридцать четвертая Куллерво пускается в бегство из дома Илмаринена; опечаленный, бродит он по тайге, где узнает от старухи, хозяйки глухомани, что отец, мать, брат и сестра еще живы, с. 1–128. — По напутственному слову хозяйки глухомани он находит их на границе Лаппи, с. 129–188. — Мать рассказывает, что считала Куллерво давно погибшим. Поведала также и о том, как пропала ушедшая по ягоды ее старшая дочь, с. 189–246. Куллервойнен, Калервойнен, старца сын в чулочках синих, парень золотоволосый, юноша красивый в кенгах, 5 сам поспешно в путь пустился, дом хозяина покинул, прежде чем, узнав о смерти молодой своей супруги, Илмари пришел бы в ярость, 10 тотчас бросился бы в драку. Зашагал, в рожок играя, заспешил, резвясь, из Илмы, шел, трубя, по боровинам, гомоня, по дальним палам. 15 Топь тряслась, земля дрожала, отзывались боровины на игру раба на дудке, на злорадное веселье. Докатился шум до кузни, 20 тут кузнец работу бросил, выбежал во двор послушать, посмотреть к воротам вышел: что за музыка в чащобе, что за звон на боровине? 25 Тут и сам уже увидел, что случилось, приключилось. Видит, что жена почила, что красавица погибла, на своем дворе угасла, 30 на лугу зеленом сникла. Тут кузнец на месте замер, опечалился кователь. Ночь в слезах провел, несчастный, всю неделю горько плакал. 35 Думы — темные, как деготь, мысли — черные, как уголь. Куллерво спешил все дальше. Сам не знал, куда шагает. День шагал по мрачной корбе, 40 шел по боровинам Хийси, вечером, с приходом ночи, отдохнуть присел на кочку. Тут сидел он, сиротина, тут раздумывал, безродный: 45 «Кто создал меня, беднягу, кто, несчастного, содеял вечно странствовать по свету, мыкать жизнь свою под небом. Все спешат в дома родные, 50 возвращаются под крышу, мне же домом служит корба, служит кровом боровина, на ветру — очаг домашний, на дожде — парная баня. 55 Не давай вовек, Создатель, никому на свет рождаться, в этом мире появляться без надзора, без опеки, жить без батюшки на свете, 60 быть без матушки — подавно. Так меня ты создал, Боже, сотворил меня, бедняжку, бросил словно к чайкам в стаю, на морские камни — к крячкам[192]. 65 День для ласточек светает, для воробышек приходит, солнце светит божьим птичкам, для меня ж не светит солнце, утро вовсе не приходит, 70 не дает мне день отрады. Кем я создан был, не знаю, кем, не ведаю, содеян — то ль нырочком на дороге, то ли кряквой[193] на болоте, 75 то ль чирком на твердой суше, то ли кроха́лем[194] на камне. Без отца остался крохой, малолеткой — без родимой. Мать-отец мои погибли, 80 весь мой род великий сгинул, дал мне кенги ледяные, снежные чулки оставил. Одного на льду покинул, на жердях вертлявых бросил 85 утопать в трясине каждой, увязать в любом болоте. Только мне еще не время, не пора еще покуда быть настилом на болоте, 90 гатью быть на топком месте. Увязать в грязи не стану, две руки пока имею, пятерню пока сжимаю, десятью скребу ногтями». 95 Тут-то и пришло решенье, появилась мысль такая: к Унтамо пойти в селенье, отомстить отца обиды, матери своей страданья, 100 собственное униженье. Так сказал он, так заметил: «Подожди-ка, Унтамойнен, погоди, губитель рода! На тебя пойду войною, 105 обращу в золу жилища, в пепел — все твое хозяйство!» Вот идет хозяйка дебрей, старая — в накидке синей, говорит слова такие, 110 спрашивает, вопрошает: «И куда ж ты, Куллервойнен, Калервы сынок, шагаешь?» Так промолвил Куллервойнен, Калервы сынок ответил: 115 «Мысль такая мне явилась, в голову пришло решенье: поспешить в края другие, к Унтамо пойти в селенье, отомстить погибель рода, 120 матери-отца страданья, обратить в золу жилища, в пепел превратить строенья!» Молвила хозяйка дебрей, так ответила, сказала: 125 «Не погиб твой род великий, Калерво еще не умер. Жив твой батюшка родимый, матушка твоя — здорова». «Ой ты, добрая старушка, 130 ой, старушка дорогая, где мой батюшка родимый, где же матушка родная?!» «Там твой батюшка родимый, там и матушка родная, — 135 на границе дальней Лаппи, возле самой рыбной ламбы». «Ой ты, добрая старушка, ой, старушка дорогая, как же мне туда добраться, 140 как в пути не заблудиться?» «Попадать туда не трудно, очень просто добираться: темной корбой прошагаешь, берегом пройдешь вдоль речки. 145 День пройдешь, другой отмеришь, вскоре третий прошагаешь, тут — на север, там — на запад. По дороге встретишь гору, обойди ее по склону, 150 с левой стороны подножья, там уже и реку встретишь, справа от себя увидишь — вдоль реки пойди подальше, мимо трех порогов шумных. 155 Подойдешь к началу мыса, на конец косы прибудешь. На мысу стоит избушка, на косе — рыбацкий домик, твой отец там проживает, 160 матушка живет родная, там твои живут сестрицы, две красивые девицы». Калервойнен в путь пустился, пошагал — пошел поспешно. 165 День шагает, два шагает, прошагал уже и третий, тут на север, там на запад. По дороге встретил гору, обошел ее по склону, 170 с левой стороны подножья. Там уже и реку встретил, справа от себя увидел, вдоль реки прошел подальше, мимо трех порогов шумных. 175 Подошел на берег мыса, на конец косы далекой. На мысу стоит избушка, на косе — рыбацкий домик. Куллерво вошел в избушку. 180 В доме гостя не узнали: «С берегов каких ты прибыл из какого рода, путник?» «Неужели не признали сына своего родного, 185 что герои Унто взяли, увезли с собой ребенком, крохою с вершок отцовский, с матушкино веретенце?» Поспешила мать ответить, 190 вымолвить такое слово: «Ох, сыночек мой несчастный, ой ты, пряжка золотая, ты живой и невредимый пребываешь в этом мире, 195 я тебя уж схоронила, уж оплакала навеки! Было у меня два сына, две красивых дочки были. У меня, у горемычной, 200 дети старшие пропали: сгинул сын в войне великой, дочка без вести исчезла. Вот теперь мой сын вернулся, дочь, видать, не возвратится». 205 Куллервойнен, Калервойнен, так спросил, такое молвил: «Где же дочь твоя родная, где сестра моя пропала?» Мать ответила на это, 210 молвила слова такие: «Там моя родная дочка, там сестра твоя пропала: в лес за ягодами вышла, за малиною — под горку, 215 там девица и пропала, курочка, в лесу погибла, смерть неведомую встретив, неизвестную кончину. Кто о дочери тоскует? 220 Мать о дочери тоскует. Мать ее пускай и ищет, пусть поищет, пусть покличет. Я на поиски пустилась, я пошла искать, бедняжка, 225 шла медведицей сквозь корбу, выдрой через лес бежала. День искала, два искала, третий день уже искала. Вот на третий день однажды, 230 через целую неделю на гору взошла большую, поднялась на холм высокий. Дочку кликнула оттуда, прокричала в полный голос: 235 «Где же ты, моя родная, возвращайся, дочь, скорее!» Так я дочку окликала, так пропавшую искала. Мне холмы в ответ кричали, 240 горы гулко отвечали: «Не зови ты дочь родную, не зови и не старайся. Не придет назад вовеки, никогда не возвратится 245 к материнскому подворью, к пристаням родным, отцовским». Песнь тридцать пятая Куллерво пробует выполнять разные работы в хозяйстве родителей, но поскольку от него не было никакого проку, отец посылает его отвезти налоги, с. 1–68. — Уплатив налоги, Куллерво на обратном пути встречает заблудившуюся когда-то в лесу и не узнанную им сестру и соблазняет ее, заманив в сани., с. 69 — 188. Когда впоследствии оба уясняют, кто они такие, сестра тотчас бросается в реку, а Куллерво торопится домой и рассказывает матери ужасную историю соблазнения сестры. Он и сам собирается покончить с собой, с. 189–344. — Мать запрещает ему кончать жизнь самоубийством и советует подождать где-нибудь в укрытии, пока уляжется смута в его душе. В этот миг Куллерво приходит мысль прежде всего пойти и отомстить Унтамойнену, с. 345–372. Куллервойнен, Калервойнен, старца сын в чулочках синих, начал поживать тихонько под родительской опекой. 5 Все же не умнел нисколько, разума не набирался — так уж дурно был воспитан, скверно в люльке убаюкан, глупой нянею укачан, 10 пестуном плохим взлелеян. Вот решил он поработать, вот задумал потрудиться. Нехотя побрел рыбачить, заводить огромный невод. 15 Вымолвил слова такие, так сказал, на веслах сидя: «То ль тянуть мне посильнее, загребать порасторопней, то ль тянуть не очень сильно, 20 загребать не очень быстро?» Рулевой с кормы заметил, вымолвил слова такие: «Коль тянуть сильнее станешь, загребать порасторопней, 25 не сломай хотя бы лодку, не сорви веслом уключин». Куллервойнен, Калервойнен, стал тянуть сильнее невод, загребать порасторопней, 30 поломал уключье лодки, можжевеловые дуги, челн осиновый разрушил. Калерво пришел проверить, слово молвил, так заметил: 35 «Из тебя гребец негодный! Поломал уключье лодки, можжевеловые дуги, челн осиновый[195] разрушил! Лучше рыбу в сети бо́тай[196]! 40 Может, в этом преуспеешь». Куллервойнен, Калервойнен, в сети рыбу гнать принялся. Ботало в руках сжимая, так сказал он, так промолвил: 45 «То ли ботать посильнее, со всего плеча работать, то ли бить не очень сильно, бухать боталом, как нужно?» Сетевод ему ответил: 50 «Ботальщик зачем подобный, что работает вполсилы, что не бьет с мужскою мощью?» Куллервойнен, Калервойнен, ботать стал со всею силой, 55 со всего плеча работать. Превратил всю воду в кашу, невод в клочья излохматил, в жижу перемял всю рыбу. Калерво пришел проверить, 60 слово молвил, так заметил: «Ботальщик ты непригодный, невод в клочья излохматил, поплавки расколошматил, повод изорвал у сети. 65 Поезжай платить налоги, отдавать оброк земельный, Может, ты в пути везучей, поудачливей в дороге». Куллервойнен, Калервойнен, 70 старца сын в чулочках синих, парень золотоволосый, юноша красивый в кенгах, отвозить поехал подать, отдавать зерном налоги. 75 Отвезя оброк земельный, оплатив зерном налоги, он в санях своих уселся, в пошевнях расположился. В путь отправился обратный, 80 в свой родимый край поехал. Едет он себе тихонько, путь неспешно отмеряет, едет Вяйнолы холмами, катит пожнями былыми. 85 Девица спешит навстречу, златокудрая — на лыжах, Вяйнолы бежит холмами, катит пожнями былыми. Куллервойнен, Калервойнен, 90 останавливает лошадь, заговаривает с девой, обольщает, завлекает. «Поднимись, девица, в сани, отдохнуть приляг на шкуры». 95 Отвечает с лыж девица, со своих полозьев молвит: «Смерть пускай к тебе садится, пусть ложится хворь на шкуры!» Куллервойнен, Калервойнен, 100 старца сын, в чулочках синих, вицей резвого ударил, хлыстиком хлестнул жемчужным. Скачет конь, бежит дорога, путь летит, скрипит кошевка. 105 Едет он себе неспешно, путь неспешно отмеряет по морским просторам ясным, по открытому пространству. Девица спешит навстречу, 110 катит, сапожок красивый, по морским просторам ясным, по открытому пространству. Куллервойнен, Калервойнен, останавливает лошадь, 115 складывает рот красиво, просит девицу учтиво: «Сядь, красавица, в кошевку, красота земли, — в повозку!» Так ответила девица, 120 сапожок красивый молвил: «Пусть в кошевку сядет Туони, в сани Мана заберется!» Куллервойнен, Калервойнен, старца сын в чулках красивых, 125 вицей резвого ударил, хлыстиком хлестнул жемчужным. Скачет конь, бежит дорога, сани мчат, путь убывает. Едет он себе тихонько, 130 отмеряет путь неспешно по песчаным землям Похьи, по пределам дальней Лаппи. Девушка спешит навстречу, оловянная застежка, 135 по песчаным землям Похьи, по пределам дальней Лаппи. Куллервойнен, Калервойнен, останавливает лошадь, складывает рот красиво, 140 просит девицу учтиво: «Поднимись, девица, в сани, под кошму садись, красотка, яблочек моих откушай, погрызи моих орешков!» 145 Так ответила девица, оловянная застежка: «На твои плевать мне сани, на твои дрянные дровни! Под твоей кошмою зябко, 150 холодно в твоей кошевке». Куллервойнен, Калервойнен, старца сын в чулочках синих, подхватил девицу в сани, кинул девушку в кошевку, 155 опустил ее на шкуры, под кошму упрятал деву. Молвила тогда девица, оловянная застежка: «Выпусти меня отсюда, 160 отпусти дитя на волю, чтоб негодного не слушать, чтоб не ублажать дурного, иначе я выбью днище, разнесу настил кошевки, 165 в щепки санки разметаю, вдребезги — твою повозку!» Куллервойнен, Калервойнен, старца сын в чулочках синих, денежный раскрыл свой короб, 170 крышку поднял расписную. Серебром хвалиться начал, расстилать сукна отрезы, с золотой каймой чулочки, серебром расшитый пояс. 175 Девицу прельстили ткани, деньги замутили разум, серебро пленило деву, золото заворожило. Куллервойнен, Калервойнен, 180 старца сын в чулочках синих, обвораживает деву, обольщает, обнимает, груди трогает рукою, вожжи дергает другою. 185 Приголубил так девицу, оловянную застежку, под кошмой, расшитой медью, на пятнистой шкуре мягкой. Бог уже дает и утро, 190 новый день Создатель дарит. Тут уж молвила девица, так сказала, так спросила: «Ты скажи, какого рода, племени какого будешь? 195 Видно, знатного ты рода, видно, племени большого?» Куллервойнен, Калервойнен, слово молвил, так ответил: «Не велик мой род отцовский, 200 не высок мой род, не низок, среднее всего лишь племя. Калервы я сын злосчастный, парень глупый, горемычный, малый вовсе никудышный. 205 Ты представь свой род отцовский, назови родное племя? Видно, знатного ты рода, видно, племени большого?» Так девица говорила, 210 так она ответ держала: «Не велик мой род отцовский, не высок мой род, не низок, среднее всего лишь племя. Калервы я дочь дрянная, 215 дева глупая, пустая, никудышное созданье. Помню, как ребенком малым, дочкой матери любимой, в лес по ягоды пустилась, 220 под горой набрать малины. Земляничку собирала, под горой брала малину. Днем брала, дремала ночью. День брала, второй старалась, 225 поняла уже на третий: не найду домой дороги — в лес дорога уводила, в заросли тропа манила. Тут я села, заревела. 230 День ревела, два ревела, вот на третий день однажды поднялась на холм высокий, на большую гору вышла. Там во все кричала горло, 235 мне лишь дебри отзывались, боровины откликались: «Не шуми, шальная дева, сумасшедшая, не кликай. Все равно тебя не слышат, 240 крик домой не долетает». Третий день прошел, четвертый, пятый день, шестой проходит, умирать уже решила, угасать легла на землю. 245 Только все же не погибла, не угасла, горемыка! Лучше б, жалкая, угасла, умерла бы, горемыка. На другой бы год, пожалуй, 250 может быть, на третье лето я травой бы зеленела, я б цветочком расцветала, ягодкой бы красовалась, краснобокою брусничкой, 255 не услышала б такого, не познала бы позора». Только так сказать успела, лишь поведала об этом, тотчас вырвалась из санок, 260 бросилась в поток бурлящий, в пену мощного порога, в огненные водоверти. Приняла тут смерть девица, встретила свою погибель, 265 в Туонеле нашла защиту, обрела покой в порогах. Куллервойнен, Калервойнен, выскочил из быстрых санок, зарыдал, заплакал громко, 270 начал жаловаться горько: «До чего же я несчастный, до чего же горемычный: обольстил сестру родную, дочку матери испортил. 275 Ой, отец, ой, мать родная, родичи мои, скажите, для чего меня создали, принесли на свет, бедняжку? Лучше было б не рождаться, 280 не рождаться, не являться, не бывать на этом свете, на земле не жить и вовсе. Смерть неправильно решила, поступила неразумно, 285 что младенцем не сгубила, не убила в ночь вторую». Искромсал хомут, изрезал, изрубил гужи железом, на коня вскочил гнедого, 290 сел на круп его широкий. Проскакал совсем немного, лишь чуток пути проехал, вот и дома оказался, во дворе отца родного. 295 У порога мать стояла. «Ой ты, матушка родная, лучше б ты, моя бедняжка, в этот мир меня рожая, напустила в баню дыма, 300 на запор закрыла двери, банным дымом задушила, на вторую ночь, младенцем, в простыне бы утопила, унесла в пеленках в воду, 305 люльку сунула бы в пламя, колыбель в очаг столкнула! Если б на селе спросили: «Почему нет зыбки в доме, двери бани — на запоре? " — 310 ты бы так в ответ сказала: «В пламени сожгла качалку, в очаге спалила зыбку. В бане зерна прорастают, сладкий солод поспевает». 315 Мать промолвить поспешила, так родимая спросила: «Что с тобой, сынок, случилось, что за горе приключилось, как из Тунелы приехал, 320 как из Маналы вернулся?» Куллервойнен, Калервойнен, слово молвил, так ответил: «Горе страшное случилось, лихо злое приключилось: 325 обольстил свою сестрицу, дочку матери испортил! Я отвез оброк земельный, уплатил налог деньгами. Повстречал в дороге деву, 330 соблазнил, прельстил девицу, оказалось, что сестрицу, дочку матери родимой. Смерть свою она сыскала, встретила свою погибель 335 в пене бурного порога, в огненном водовороте. Сам не ведаю, не знаю, сам теперь не понимаю, где искать свою погибель, 340 где найти мне смерть, бедняжке, в глотке ль воющего волка, в зеве ль злобного медведя, в брюхе ли кита большого, в пасти ли зубастой щуки?» 345 Мать сыночку так сказала: «Не стремись, мой сын родимый, в глотку воющего волка, в пасть ревущего медведя, не стремись к киту в утробу, 350 в пасть к морской зубастой щуке, велики просторы Суоми, широки пределы Саво[197] — там легко укрыться мужу, пережить позор великий, 355 пять и шесть годов скрываться, может быть, и целых девять. Принесет прощенье время, годы боль твою ослабят». Куллервойнен, Калервойнен, 360 слово молвил, так заметил: «Прятаться нигде не буду, убегать не стану, жалкий. Сам пойду навстречу смерти, сам явлюсь к воротам Калмы, 365 сам пойду на поле брани, к месту гибели героев: жив еще коварный Унто, не повергнут муж злосчастный, не оплачены страданья, 370 раны батюшки родного, муки матушки любимой, мне доставшиеся ласки». Песнь тридцать шестая Куллерво собирается на войну и, прощаясь со всеми домашними, узнает, что никого, кроме матери, не печалит то, куда он отправляется, погибнет он или останется в живых, с. 1–154. — Прибывает в Унтамолу, убивает все живое и предает огню все жилища, с. 155–250. — Возвратившись к родным избам, находит свой дом пустым, не застает там ни одной живой души, кроме старой черной собаки, и с ней отправляется в лес добывать себе пищу, с. 251–296. — В лесу набредает на то место, где соблазнил сестру, и в раскаянии кончает с собой с помощью своего меча, с. 297–360. Куллервойнен, Калервойнен, старца сын в чулочках синих, на войну идти собрался, приготовился к возмездью. 5 Меч точил лишь миг единый, заострял копье мгновенье. Молвит мать слова такие: «Не ходи, мой сын несчастный, в то великое сраженье, 10 в перезвон мечей могучих! Тот, кто вступит в бой нарочно, преднамеренно — в сраженье, будет сам повержен в битве, будет сам в бою погублен, 15 от меча он сам погибнет, от клинков падет кровавых. На овце ты едешь в битву, на козе в сраженье скачешь. Там твою овцу завалят, 20 в грязь козу твою затопчут: На собаке возвратишься на родимый двор — на жабе». Куллерво в ответ промолвил, Калервойнен так ответил: 25 «Не в болоте же я сгину, не в лесу дремучем рухну, где лишь коршуны гнездятся, где лишь кормятся вороны, — я паду на поле брани, 30 на местах больших сражений. Гибель на войне прекрасна, в громе брани смерть красива. Нет милей болезни ратной: умирает муж внезапно, 35 прочь уходит, не болея, не худея, угасает». Мать ответила на это: «Если ты погибнешь в битве, кто отцу опорой будет, 40 кто — заступником под старость?» Куллервойнен, Калервойнен, так промолвил, так заметил: «Пусть умрет на куче сора, во дворе пускай угаснет!» — 45 «Кто же матери опорой, кто заступником ей будет?» — «Пусть помрет с охапкой сена, пусть навек в хлеву угаснет!» — «Кто ж опорой брату будет, — 50 кто ему поможет завтра?» «Пусть помрет в лесу дремучем, пусть на пожне брат угаснет». — «Кто сестре опорой будет, кто же ей поможет завтра?» — 55 «Пусть помрет, идя к колодцу, пусть за стиркою угаснет». — Куллервойнен, Калервойнен, дом родимый покидает, говорит отцу родному: 60 «Батюшка, прощай, родимый! Ты заплачешь ли, услышав, что скончался я внезапно, что ушел из этой жизни, из родного рода выбыл?» 65 Так отец ему ответил: «Не заплачу я, услышав, что скончался ты внезапно: сделаем другого сына, лучше этого намного, 70 сына прежнего умнее». Куллервойнен, Калервойнен, так промолвил, так заметил: «Да и я не зарыдаю, о твоей услышав смерти. 75 Сам слеплю отца такого: рот из глины, лоб из камня, вместо глаз — с болота клюква, борода — из трав усохших, ноги — из развилки ивы, 80 из гнилой осины — тело». Так сказал родному брату: «Ты прощай, мой брат родимый! Ты заплачешь ли, услышав, что скончался я внезапно, 85 что ушел из этой жизни, из родного рода выбыл?» Так родимый брат ответил: «Не заплачу я, услышав, что скончался ты внезапно: 90 нового добудем брата, брата старого получше, прежнего вдвойне красивей!» Куллервойнен, Калервойнен, так промолвил, так заметил: 95 «Да и я не зарыдаю, о твоей услышав смерти. Сам слеплю такого брата, рот из глины, лоб из камня, вместо глаз — с болота клюква, 100 волосы — из трав усохших, ноги — из развилки ивы, из гнилой осины — тело». Так сказал родной сестрице: «Ты прощай, сестра родная! 105 Ты заплачешь ли, услышав, что скончался я внезапно, что ушел из этой жизни, из родного края выбыл?» Так ответила сестрица: 110 «Не заплачу я, услышав, что скончался ты внезапно: брата нового добудем, брата этого получше, прежнего умней намного». 115 Куллервойнен, Калервойнен, так промолвил, так заметил: «Да и я не зарыдаю, о твоей услышав смерти: сам слеплю сестру такую, 120 рот из глины, лоб из камня, вместо глаз — с болота клюква, волосы — из трав усохших, уши — из озерных лилий, талию — из ветки клена». 125 Матушке сказал родимой: «Дорогая, золотая, милая моя пестунья, выносившая сыночка, ты заплачешь ли, услышав, 130 что скончался я внезапно, что ушел из этой жизни, из родного рода выбыл?» Мать ответила сыночку: так промолвила, сказала: 135 «Что у матери на сердце, только мать сама и знает. Плакать буду я, услышав, что скончался ты внезапно, что ушел из этой жизни, 140 из родного рода выбыл, всю избу залью слезами, окачу полы волнами, на подворье нарыдаюсь, сгорбившись в хлеву наплачусь. 145 В голый лед снега расплавлю, лед в проталины проплачу, землю талую — в лужайки, зелень луга — в сухотравье. Коль на людях станет стыдно, 150 неудобно — убиваться, горевать совсем неловко, тайно в бане порыдаю, лавки все залью слезами, окачу водой горючей». 155 Куллервойнен, Калервойнен, старца сын в чулочках синих, веселясь пошел в сраженье, на рожке играя, — в битву. Шел по топям, шел по землям, 160 шел, трубя, по боровинам, шел, звеня, по травостою, шел, гремя, по сухотравью. Следом весть за ним летела, следом слух за ним катился: 165 «Дома батюшка скончался, принял смерть родитель старый. Возвращайся, чтоб увидеть, как покойного схоронят!» Куллервойнен, Калервойнен, 170 так промолвил, так заметил: «Что с того, что старый умер! Есть у нас в конюшне мерин, чтобы на погост доставить, там зарыть отца в могиле». 175 Знай трубит, идя болотом, гомонит, шагая палом. Следом весть за ним летела, следом слух за ним катился: «Дома брат уже скончался, 180 матери твоей сыночек. Возвращайся, чтоб увидеть, как покойного схоронят». Куллервойнен, Калервойнен, так промолвил, так заметил: 185 «Что с того, что брат скончался. Есть у нас коняга дома, чтобы на погост доставить, братца там зарыть в могиле». Знай трубит, идя болотом, 190 ельником шагая, кличет. Следом весть за ним летела: следом слух за ним катился: «Дома уж сестра скончалась, дочка матери погибла. 195 Возвращайся, чтоб увидеть, как покойницу схоронят!» Куллервойнен, Калервойнен, так промолвил, так заметил: «Что ж, туда ей и дорога! 200 Есть у нас еще кобыла, чтобы на погост доставить, там зарыть сестру в могиле!» Шел, играя, по кулигам, шел, звеня, по сухотравью. 205 Следом весть за ним летела, следом слух за ним катился: «Матушка твоя скончалась, умерла твоя родная. Возвращайся, чтоб увидеть, 210 как покойницу схоронят!» Куллервойнен, Калервойнен, так промолвил, так заметил: «Горе, горе мне, бедняге, матушка моя скончалась, 215 та, что мне кроила полог, одеяльце вышивала, из кудели нить крутила, с веретенцем управлялась. Не было меня с ней рядом, 220 как родная умирала. То ль от холода замерзла, то ль от голода угасла? Вы покойницу обмойте привозным из Саксы мылом, 225 в саван шелковый оденьте, в полотняные одежды! Лишь потом везите в калму, лишь потом заройте в землю, с причитаньями везите, 230 в яму с воплями спустите! Не могу еще вернуться: не отмщен покуда Унто, не погублен муж коварный, жалкий муж не уничтожен». 235 На войну все шел, играя, в Унтолу шагал, ликуя. Говорил слова такие: «Ой ты, Укко, бог верховный! Дал бы ты мне меч могучий, 240 подарил клинок красивый, чтоб с толпой мужей сразиться, с целой сотнею героев». Получил клинок прекрасный, меч могучий, самый лучший. 245 Унтамо людей осилил, род коварный уничтожил, сжег дотла жилища Унто, обратил все избы в пепел, от печей оставил камни, 250 от дворов — одни рябины. Куллервойнен, Калервойнен, тут уж повернул обратно к избам батюшки родного, к тем родительским полянам. 255 Дверь открыл — пуста избушка, в дом вошел — безлюдно в доме, некого обнять бедняге, некому подать и руку. К очагу он тянет руку — 260 холод от углей исходит. Вот тогда он тотчас понял: матушки в живых уж нету. Протянул он руку к печке — холод от камней исходит. 265 Вот тогда-то он и понял: батюшки в живых уж нету. Бросил взгляд на половицы — пол давно не подметали. Вот тогда он тотчас понял: 270 нет уже в живых сестрицы. Он пошел тогда к причалу — нету лодки у причала. Вот тогда он тотчас понял: нет в живых родного брата. 275 Тут заплакал он, несчастный. Плакал день, другой проплакал. Сам сказал слова такие: «Ой ты, матушка родная! Что оставила сыночку 280 для житья на этом свете? Почему ты, мать, не слышишь? На твоих стою глазницах, на твоих бровях рыдаю, на челе твоем стенаю». 285 Мать заметила из гроба, так из-под земли сказала: «Черный пес тебе остался, с ним броди по дальним корбам. Ты возьми его с собою, 290 ты уйди в края лесные, поднимись на гору в корбе, загляни к хозяйкам юным, на подворье к синим девам, перед хвойными дворцами, 295 там ищи себе прокорма, там выпрашивай добычу!» Куллервойнен, Калервойнен, взял с собой в дорогу Мусти, в путь отправился неспешно, 300 в корбу темную, на гору. Он прошел совсем немного, прошагал пути маленько, подошел к колку лесному, оказался в том же месте, 305 где девицу обесчестил, дочь родимой опорочил. Там лужок прекрасный плакал, там поляна причитала, травы юные грустили, 310 вереска цветы роптали: обесчещена девица, дочка матери родимой. Там трава не поднималась, там цветы не раскрывались, 315 там не цвел красивый вереск, там, на месте злополучном, где девицу он испортил, дочку матери родимой. Куллервойнен, Калервойнен, 320 выхватил клинок свой острый, меч свой вертит, изучает, спрашивает, вопрошает, от меча услышать хочет, не желает ли железный 325 плоти грешника отведать, виноватой выпить крови. Понял меч героя мысли, разгадал желанье мужа, произнес слова такие: 330 «Почему бы не отведать, не откушать грешной плоти, не попить преступной крови? Ем же плоть и невиновных, пью и кровь совсем невинных!» 335 Куллервойнен, Калервойнен, старца сын в чулочках синих, рукоятью меч вонзает, в землю твердую вгоняет, острие направив в сердце, 340 падает на жало грудью. Так свою погибель встретил, так свою кончину принял. То была кончина мужа, юного героя — гибель. 345 Что ни говори, — героя, вековечного страдальца. Тут уж старый Вяйнямёйнен, как узнал о смерти мужа, Куллервойнена кончине, 350 слово молвил, так заметил: «Никогда, народ грядущий, не давай детей родимых глупому на попеченье, чужаку на воспитанье! 355 Тот, кто дурно был воспитан, был неверно убаюкан, тот вовек не поумнеет, мудрость мужа не постигнет, даже если возмужает, 360 если телом и окрепнет!» Песнь тридцать седьмая Илмаринен долго плачет по своей убитой супруге, затем кует себе из золота и серебра новую жену. С большим трудом доделывает ее, но она остается бездыханной, с. 1–162. — Проводит ночь в постели со своей золотой невестой и, проснувшись утром, чувствует, что тот бок, который был повернут к изваянию, очень холоден, с. 163–196. — Хочет отдать свою золотую невесту Вяйнямёйнену, который, однако, отказывается от нее и велит Илмаринену выковать из нее другие полезные вещи или отвезти в этом же самом виде в другие страны к жаждущим золота женихам, с. 197–250. Илмаринен каждый вечер по своей жене рыдает, слезы льет без сна все ночи, без еды все дни стенает, 5 горько плачет ранним утром, до полудня воздыхает, что погибла молодая, что, красивая, угасла. Уж давно не держат руки 10 ручку медную кувалды, стук не слышится из кузни, не доносится весь месяц. Слово молвил Илмаринен: «Вот теперь уж и не знаю, 15 как мне быть и что мне делать, не смыкаю глаз ночами, — ночи длинны, время тяжко, силы тают, мощь уходит. Вечера мои печальны, 20 горестны мои рассветы, по ночам еще тоскливей, по утрам еще грустнее. Не об этих днях печалюсь, об утрах не этих плачу, 25 не о днях былых скучаю, о красавице тоскую, о своей супруге плачу, о подруге чернобровой. В этом возрасте цветущем, 30 очень часто, горемычный, я во сне средь темной ночи пустоту ловлю руками, призрак трогаю ладонью по бокам своим обоим». 35 Без жены живет кователь, без супруги увядает. Месяц, два и три рыдает, вот когда пошел четвертый, золота приносит с моря, 40 серебра — с волны высокой. Нарубил в лесу деревьев, целых три десятка дровен, пережег деревья в уголь, уголь весь в очаг засыпал. 45 Золота берет кователь, серебра — совсем немного, лишь — с осеннюю овечку, только с зимнего зайчонка, сунул золото в горнило, 50 серебро насыпал в пламя, сам рабов к мехам поставил, к поддувалу — люд наемный. Вот рабы вовсю качают, сильно пламя раздувают, 55 сняли с рук свои голицы[198], ку́ккели[199] с голов сорвали. Сам кователь Илмаринен пошевеливает угли, ждет серебряную деву, 60 изваянье золотое. Трудятся рабы неважно, батраки качают скверно. Тут кователь Илмаринен сам качать мехи берется. 65 Раз и два качнул легонько, в третий раз качнул сильнее, заглянул кузнец в горнило, посмотрел в огонь кователь: что появится из горна, 70 что из пламени возникнет? Из огня овца выходит, выбирается из горна, с мягкой шерстью серебристой, с шерсткой медной, золотистой. 75 От овечки все в восторге, не в восторге Илмаринен. Илмаринен так промолвил: «Чтоб тебя задрали волки! Где невеста золотая, 80 где серебряная дева?» Тут кователь Илмаринен возвратил овечку в пламя, золота в огонь добавил, серебра туда подбросил, 85 вновь рабов качать заставил, раздувать огонь, наемных. Вот рабы вовсю качают, сильно пламя раздувают, — сняли с рук свои голицы, 90 куккели с голов сорвали. Сам кователь Илмаринен поправляет угли в горне, ждет серебряную деву, золотое изваянье. 95 Трудятся рабы неважно, батраки качают скверно. Вот кователь Илмаринен сам качать мехи принялся. Раз и два качнул легонько, 100 в третий раз качнул сильнее, заглянул кузнец в горнило, посмотрел в огонь кователь: что появится из горна, что из пламени возникнет? 105 Появился конь из горна, жеребенок — из горнила, златоглавый, среброглавый, резвый конь меднокопытный. От коня в восторге каждый, 110 не в восторге Илмаринен. Илмаринен так промолвил: «Чтоб тебя задрали волки! Где невеста золотая, где серебряная дева?» 115 Тут кователь Илмаринен сунул жеребенка в пламя, золота в огонь добавил, серебра еще подбросил, вновь рабов качать заставил, 120 раздувать огонь, наемных. Вот рабы вовсю качают, сильно пламя раздувают, сняли с рук свои голицы, куккели с голов сорвали. 125 Сам кователь Илмаринен поправляет угли в горне, ждет серебряную деву, изваянье золотое. Трудятся рабы неважно, 130 батраки качают скверно. Вот кователь Илмаринен сам качать мехи берется. Раз и два качнул легонько, в третий раз качнул сильнее, 135 заглянул кузнец в горнило, посмотрел в огонь кователь: что появится из горна, что из пламени возникнет? Дева из огня явилась, 140 златокосая — из горна, среброглавая красотка, телом стройная девица. Все ужасно испугались, лишь кузнец не испугался. 145 Знай кует себе кователь золотое изваянье. Ночь ковал без передышки, день ковал без перерыва. Выковал красотке ноги, 150 сделал ноги, руки сделал, лишь ходить не могут ноги, обнимать не могут руки. Выковал девице уши, только уши те не слышат. 155 Вылепил уста красиво, зоркие глаза приладил, речь в уста вложить не может, нежность дать глазам красивым. Вымолвил тогда кователь: 160 «Вот красавица была бы, если б говорить умела, языком — умом владела!» Проводил свою невесту за туманную завесу, 165 на пуховые подушки, шелковые покрывала. Вот кователь Илмаринен натопил парную баню, мыльную купель устроил, 170 пышных веников наделал, воду в три налил ушата, чтобы зяблику помыться, пуночке ополоснуться, счистить шлаки золотые. 175 Парился кователь вволю, воду лил кузнец в избытке. К девушке под бок улегся под туманный легкий полог, под навес шатра стального, 180 под железное укрытье. Вот кователь Илмаринен очень скоро, ночью первой, захотел теплей укрыться, одеял принес немало: 185 две и три медвежьи шкуры, пять и шесть платков из шерсти, чтоб лежать в тепле с супругой, с золотой своею девой. Бок один лишь согревался, 190 что укрыт был одеялом. Тот, что к деве был повернут, к золотой прижат невесте, холоднее становился, застывал ледовой глыбой, 195 замерзал морскою льдиной, становился твердым камнем. Так заметил Илмаринен: «Не по мне такая дева! В Вяйнолу свезу девицу, 200 пусть опорой Вяйно станет, вековечною супругой, курочкой ему под мышку». Он повез невесту к Вяйно. А когда к нему приехал, 205 слово молвил, так заметил: «Ой ты, старый Вяйнямёйнен! Вот хорошая невеста, с виду девушка прекрасна, языком болтать не будет, 210 лишнего не скажет слова». Вековечный Вяйнямёйнен посмотрел на изваянье, на девицу золотую. Так промолвил, так заметил: 215 «Для чего ты мне доставил эту куклу золотую?» Вымолвил тогда кователь: «Для чего ж, как не для блага! Будет вечною супругой, 220 курочкой твоей любимой!» Молвил старый Вяйнёмейнен: «Ой, кузнец, любезный братец. Брось в огонь свою девицу, из нее накуй поделок 225 или унеси в Россию, в Саксу увези девицу, пусть богатые дерутся, знатные пускай воюют. Роду моему не нужно, 230 самому совсем негоже сватать куклу золотую, жить с серебряной супругой». Наказал тогда же Вяйно, запретил жених потока 235 молодому поколенью, подрастающему люду, золоту поклоны делать, перед серебром склоняться. Произнес слова такие, 240 так промолвил, так заметил: «Ой вы, юноши-бедняги, вы, герои молодые, из домов богатых парни, женихи избушек бедных, 245 никогда не надо в жизни, есть пока на небе месяц, сватать куклу золотую, жить с серебряной супругой! Пышет золото морозом, 250 стужей серебро сверкает!» Песнь тридцать восьмая Илмаринен отправляется в Похьелу сватать младшую сестру своей покойной жены. Там ему ответили бранью и хулой. Рассердившись, он умыкает девушку и тотчас отправляется домой, с. 1–124. — В пути девушка бранит Илмаринена и так оскорбляет его, что Илмаринен наконец в сердцах превращает ее заклинаниями в чайку, с. 125–286. — Прибывает домой и рассказывает Вяйнямёйнену, как беззаботно живет Похьела благодаря сампо, а также о том, чем кончилось его сватовство, с. 287–328. Вот кователь Илмаринен, славный мастер вековечный, бросил деву золотую, ту серебряную куклу. 5 Стригунка впрягает в сани, ставит рыжего в оглобли, сам удобнее садится, размещается в кошевке. Он отправиться задумал, 10 вознамерился поехать в Похьеле просить невесту, дочь вторую — у хозяйки. Первый день кузнец проехал, день второй проехал вскоре, 15 третий день кузнец промчался, вот и в Похьелу приехал. Ловхи, Похьелы хозяйка, тут сама во двор явилась, подошла к нему с вопросом, 20 подступила с разговором: как ее живется дочке, как ей можется, любимой, молодой жене — у мужа, у свекровушки — невестке. 25 Тут кователь Илмаринен, опечаленный, унылый, голову свою понурив, так ответил, так промолвил: «Ой ты, теща дорогая, 30 не расспрашивай об этом, как твоей живется дочке, как ей можется у мужа! Смерть девицу погубила, жуткая взяла кончина. 35 Ягодка уже в могиле, уж в земле моя красотка, чернобровая — в песчаной, под травою-муравою. Я прошу вторую дочку, 40 младшую ее сестрицу: «Выдай, теща дорогая, за меня другую дочку вместо давешней хозяйки, вместо умершей сестрицы!» 45 Ловки, Похьелы хозяйка, так ему в ответ сказала: «Сделала и так прескверно, очень худо поступила, что и с первою рассталась, 50 отдала родную дочку, чтоб навек она уснула, чтоб во цвете лет угасла, отдала, как волку в зубы, сунула, как в пасть медведю. 55 Дочь вторую не получишь, не возьмешь другую дочку, чтоб твою скоблила сажу, чтоб с тебя счищала копоть. Лучше уж девицу бросить, 60 кинуть собственную дочку в воды бурного порога, в пламя грозной крутоверти, в пасть налима в речке Маны, в глотку щуки в речке Туони». 65 Тут кователь Илмаринен губы сжал, насупил брови, бороду помял в ладони, головой тряхнул кудрявой, напролом прошел в жилище, 70 в дом прошествовал под крышу. Так сказал он, так промолвил: «Будь моей женою, дева, замени свою сестрицу, заступи в ее владенья 75 испекать медовый хлебец, доброе готовить пиво!» На полу пропел ребенок, так пропел и так промолвил: «Прочь из крепости, ненужный, 80 вон из дому, муж нездешний! Ты и так испортил крепость, повредил прекрасный замок, здесь однажды появившись, побывав у этой двери. 85 Девица, моя сестрица, женихом не увлекайся, ни словами уст красивых, ни сложеньем ног прекрасных. У героя — зубы волчьи, 90 лисьи коготки — в кармане, в пазухе — медвежьи крючья, кровопийцы нож — на чреслах, им он голову изранит, спину девушки изрежет». 95 Вымолвила тут девица, так кователю сказала: «Не пойду к тебе я в жены, за негодного не выйду! Ты супругу свел в могилу, 100 погубил мою сестрицу, и меня сведешь в могилу, и меня еще погубишь! Да к тому же я, девица, мужа лучшего достойна, 105 жениха — стройнее станом, пошевней — и покрасивей, пообширнее — владений, попросторнее — сидений, чем в избе, от угля черной, 110 в доме глупого героя». Тут кователь Илмаринен, мастер ковки вековечный, губы сжал, насупил брови, бороду помял в ладони, 115 тотчас подхватил девицу, сгреб обеими руками, вихрем вырвался на волю, ринулся к саням немедля, девушку швырнул в кошевку, 120 в пошевни красотку бросил. Приготовился к отъезду, в путь отправился поспешно. Вожжи дергает рукою, груди трогает другою. 125 Дева плачет, дева стонет, говорит слова такие: «Ухожу, как на болото, как за клюквой на трясину, где я, курочка, исчезну, 130 где навеки, птичка, сгину. Ты послушай, Илмаринен! Коль меня ты не отпустишь, расшибу пинком кошевку, разнесу ногами сани, 135 раздроблю в щепу коленом, на кусочки разломаю». Тут кователь Илмаринен говорит слова такие: «Для того борта кошевки 140 и окованы железом, чтоб ногами бить сильнее, чтоб и деве быть покрепче». Плачет, сетует девица, жалуется, медный пояс, 145 пальцы тонкие ломает, выворачивает руки, говорит слова такие: «Коль меня ты не отпустишь, обернусь морскою рыбкой, 150 вглубь уйду сигом проворным». Тут кователь Илмаринен говорит слова такие: «Не уйдешь ты в глубь морскую — кинусь щукой за тобою! — 155 Плачет, сетует девица, жалуется, медный пояс, пальцы тонкие ломает, выворачивает руки, говорит слова такие: 160 «Коль меня ты не отпустишь, спрячусь я в лесу дремучем, горностаем — в щели камня». Тут кователь Илмаринен говорит слова такие: 165 «Не уйдешь ты в лес дремучий — кинусь выдрой за тобою!» Плачет, сетует девица, жалуется, медный пояс, пальцы тонкие ломает, 170 выворачивает руки, говорит слова такие: «Коль меня ты не отпустишь, в небо жаворонком взмою, спрячусь там за облаками». 175 Тут кователь Илмаринен говорит слова такие: «Жаворонком ввысь не взмоешь — следом я орлом отправлюсь!» Чуть проехал по дороге, 180 одолел пути немного, лошадь вдруг насторожилась, конь ушами вдруг запрядал. Голову склонила дева: на снегу следы виднелись. 185 Спрашивает, вопрошает: «Кто нам пересек дорогу?» Отвечает Илмаринен: «Заяц пересек дорогу». Горемычная вздохнула, 190 испустила вздох тяжелый, так промолвила, сказала: «Что же мне, бедняжке, делать? Лучше было бы намного, было бы куда приятней 195 по следам бежать зайчонка, по тропе косого мчаться, чем сидеть в санях у мужа, косоротого героя. У зайчонка шерсть красивей, 200 у косого рот милее». Тут кователь Илмаринен рот скривил, нахмурил брови, жеребца погнал быстрее. Одолел пути немного, 205 вновь гнедой насторожился, конь ушами вновь запрядал. Голову склонила дева: на снегу следы виднелись. Спрашивает, вопрошает: 210 «Кто нам пересек дорогу?» Отвечает Илмаринен: «Путь лиса перебежала». Горемычная вздохнула, испустила вздох тяжелый, 215 так промолвила, сказала: «Что же мне, бедняжке, делать? Лучше было бы намного, было бы куда приятней: у лисы сидеть в кошевке, 220 в санках путницы извечной, чем сидеть в санях у мужа, косоротого героя. У лисицы шерсть красивей, у лисицы рот милее». 225 Тут кователь Илмаринен рот скривил, нахмурил брови, жеребца погнал быстрее. Одолел пути немного, вновь гнедой насторожился, 230 конь ушами вновь запрядал. Голову склонила дева: на снегу следы виднелись. Спрашивает, вопрошает: «Кто нам пересек дорогу?» 235 Так ответил Илмаринен: «Волк перебежал дорогу!» Горемычная вздохнула, испустила вздох тяжелый, так промолвила, сказала: 240 «Что же мне, бедняжке, делать? Лучше было бы намного, было бы куда приятней по следам волков гоняться, по тропинкам низкомордых, 245 чем в санях сидеть у мужа, косоротого героя. Шерсть красивее у волка, рот у волка поизящней!» Тут кователь Илмаринен 250 губы сжал, нахмурил брови, жеребца погнал быстрее, на ночь прибыли в деревню. Утомленный той поездкой, крепким сном заснул кователь, 255 забавлял другой невесту крепко спящего героя. Тут кователь Илмаринен, поутру проснувшись рано, рот скривил, нахмурил брови, 260 бороду помял в ладони. Так промолвил Илмаринен, рассудил и так заметил: «Не начать ли волхвованье, не напеть ли мне красотку 265 в лес глухой добычей леса иль воды поживой — в реку? Коль пошлю добычей леса — лес совсем угрюмый станет, коль пошлю воды поживой — 270 рыба тотчас разбежится. Пусть меча добычей станет, пусть клинка поживой будет!» Вникнул меч в слова героя, замысел коварный понял. 275 Так сказал он, так промолвил: «Не затем меня создали, чтобы жен губил неверных, изводил зловредных женщин». Тут кователь Илмаринен 280 волхвование затеял, заклинаньями занялся. В чайку превратил невесту, чтоб на лудах век вертелась, чтоб на скалах гоготала, 285 чтобы мыкалась по мысам, против ветра колыхалась. Тут кователь Илмаринен снова в пошевни уселся. Едет, катит потихоньку, 290 свесив голову в печали. Вот на родину приехал, прикатил в края родные. Вековечный Вяйнямёйнен встретился ему в дороге. 295 Он сказал слова такие: «Добрый братец Илмаринен, чем так сильно опечален, голову почто повесил на пути домой из Похьи? 300 Как там Похьеле живется?» Отвечает Илмаринен: «Похьела живет неплохо! Там все время сампо мелет, эта крышка расписная: 305 мелет целый день для дома, день второй — для распродажи, третий — мелет для припасов. Так скажу я, так замечу, повторю еще разочек: 310 Похьела живет неплохо, сампо Похьела имеет. В нем и пашни, и посевы, роста всякого истоки, счастья вечного начало». 315 Молвил старый Вяйнямёйнен: «Брат любезный Илмаринен! Где ж ты бросил молодую, именитую невесту, почему порожним едешь, 320 без невесты прибываешь?» Тут кователь Илмаринен так промолвил, так ответил: «Я невесту эту проклял, чайкою напел на луду. 325 Пусть весь век летает чайкой, крачкой крякает морскою, на камнях кричит подводных, на скале морской гогочет». Песнь тридцать девятая Вяйнямёйнен уговаривает Илмаринена поехать с ним добывать сампо в Похьеле. Илмаринен принимает предложение. Герои отправляются в путь на лодке, с. 1–330. — Лемминкяйнен, заметив и узнав, куда они едут, вызвался в сотоварищи третьим мужем. Его с удовольствием принимают, с. 331–426. Вековечный Вяйнямёйнен говорит слова такие: «Слушай, мастер Илмаринен! Надо в Похьелу поехать, 5 чтобы взять из Похьи сампо, эту крышку расписную». Тут кователь Илмаринен слово молвил, так ответил: «Сампо взять мы не сумеем, 10 эту крышку расписную, в Похьеле, краю туманном, в сумеречной Сариоле. Спрятано надежно сампо, скрыта крышка расписная, 15 в каменном утесе Похьи, в самых недрах медной вары, на девять замков закрыто. Сампо там пустило корни в глубину на девять сажен: 20 в землю-мать один внедрился, врос другой в пологий берег, третий в холм вошел у дома». Молвил старый Вяйнямёйнен: «Ой, кузнец, любезный братец! 25 Надо в Похьелу поехать, чтобы взять из Похьи сампо. Выстроим корабль огромный, принесем на судно сампо, его крышку расписную, 30 из горы суровой Похьи, из середки медной вары, из-за девяти засовов». Вымолвил тогда кователь: «По земле верней дорога, 35 Лемпо пусть по морю едет, смерть — по гребням волн несется, лодку там швыряет ветер, вихри там челном бросают, не пришлось бы плыть без лодки, 40 сделать веслами — ладони!» Молвил старый Вяйнямёйнен: «По земле верней дорога, путь вернее, но труднее, да извилистей, к тому же. 45 Любо в лодочке на водах, хорошо в челне на волнах по широким плыть просторам, по хребту скользить морскому: челн покачивает ветер, 50 подгоняют лодку волны, западный в борта толкает, южный ветер вдаль уносит. Только все-таки, но все же, если морем не желаешь, 55 сушею тогда поедем, берегом тащиться будем! Новый меч теперь мне выкуй, огневой клинок сработай, чтобы псов разить проклятых, 60 Похьелы народ поганый, брать когда мы будем сампо в том селении холодном, в Похьеле, краю туманном, в сумеречной Сариоле!» 65 Вот кователь Илмаринен, вечный мастер дел кузнечных, натолкал в огонь железа, стали — в пышущие угли, золота насыпал горстку, 70 серебра добавил жменю. Сам рабов качать заставил, воздух нагнетать — наемных. Вот рабы вовсю качают, мощно воздух нагнетают: 75 жидким сделалось железо, сталь тягучим тестом стала, серебро водой струилось, золото волной плескалось. Тут кователь Илмаринен, 80 вечный мастер дел кузнечных, заглянул на дно горнила, посмотрел в очаг кузнечный: там могучий меч рождался, рукоятка — золотая. 85 Вытащил из горна сплавы, взял из пламени поковку, опустил на наковальню под кувалду, под клепало. Выковал клинок на славу, 90 самый лучший меч сработал, золотом его отделал, серебром облагородил. Вековечный Вяйнямёйнен посмотреть пришел работу. 95 Получил клинок каленый, правою рукою принял. Поворачивает, смотрит, слово молвит, вопрошает: «По герою ль меч сработан, 100 по хозяину ли сделан?» По герою меч сработан, по хозяину — каленый: с острия луна сверкала, с лезвия сияло солнце, 105 звезды — с крепкой рукояти, ржал на лезвии жеребчик, на закрепке кот мяукал, заливался пес на ножнах. Поводил мечом каленым 110 в скважине горы железной, сам сказал слова такие: «Я бы мог мечом могучим рассекать стальные скалы, надвое рубить утесы!» 115 Cам кователь Илмаринен слово молвил, так ответил: «Как же сам сумею, бедный, заслониться, защититься, опоясаться, укрыться, 120 от угроз земных и водных? То ль надеть из кости панцирь, то ль рубаху из железа, затянуть на стали пояс? В панцире мужчина крепче, 125 муж уверенней в кольчуге, в поясе стальном — сильнее». Час настал, пора приспела в путь отправиться героям. Муж один был Вяйнямёйнен, 130 муж другой был Илмаринен, в лес коня ловить пустились, вслушивались, озирались. На боку была уздечка, за спиной висела сбруя. 135 Все высматривали лошадь, меж деревьями искали, зорко вглядывались оба в чащи синие лесные. Отыскали лошадь в роще, 140 белогривого — меж елей. Вековечный Вяйнямёйнен, славный мастер Илмаринен на коня узду надели, белогривого взнуздали. 145 На коне вдвоем уселись, едут берегом неспешно, слышат с берега стенанья, сетования — с причалов. Вековечный Вяйнямёйнен 150 слово молвил, так заметил: «Там печально плачет дева, курочка рыдает горько! Может быть, пойдем посмотрим, подойдем чуть-чуть поближе!» 155 Подошел чуть-чуть поближе, разглядел вблизи получше: то не де́вица рыдала, то не курочка роптала, — это жаловалась лодка, 160 это сетовал кораблик! Молвил старый Вяйнямёйнен, подойдя поближе к лодке: «Отчего ты, челн, рыдаешь, струг с уключинами, стонешь? 165 Может, досок не хватило, иль уключин недостало?» Деревянный челн ответил, струг с уключинами молвил: «Лодка на воду стремится 170 даже с бревен просмоленных — замуж девушки стремятся даже из домов высоких. Я о том, челнок, тоскую, лодка жалкая, горюю, 175 чтоб свели меня на волны, на́ воду скорей спустили. Как тесали — говорили, как строгали — напевали, мол, корабль военный строят, 180 боевой сооружают, мол, добычи буду полон, будет полон трюм сокровищ, сами на войну не брали, за добычею — ни разу. 185 Лодки, что меня похуже, на войне бывают вечно, ходят в битвы постоянно, раза три в одно лишь лето, полный трюм привозят денег, 190 полные борта — сокровищ. Я же, новенькая лодка, стодощатое творенье, на своей сгниваю стружке, на своей щепе валяюсь. 195 Худшие земные черви под моей живут опругой, самые дрянные птицы вьют свои на мачте гнезда, жабы всей дремучей корбы 200 на носу бесстрашно скачут. Было бы в два раза краше, раза в два и в три приятней на бору сосной остаться, кондою стоять на взгорке, 205 чтоб в ветвях вертелась белка, чтоб кружился пес у комля». Вековечный Вяйнямёйнен тут сказал слова такие: «Не печалься, челн дощатый, 210 струг уключинный, не сетуй! Скоро на войну поедешь, в жаркие пойдешь сраженья! Если ты творенье Бога, и созданье, и творенье, 215 то скатись бочком на воду, соскользни бортом на волны, чтоб рукой тебя не трогать, чтоб ладонью не касаться, не толкать плечом могучим, 220 не подталкивать локтями?» Деревянный струг ответил, челн с уключинами молвил: «Никогда мой род великий, кораблей большое племя 225 на воду само не сходит, не спускается на волны без толкания рукою, без подталкиванья локтем». Молвил старый Вяйнямёйнен: 230 «Коль спущу тебя на воду, побежишь ли ты без гребли, поплывешь ли ты без весел, без движения кормила, без надутого ветрила?» 235 Деревянный челн ответил, струг с уключинами молвил: «Никогда мой род великий, кораблей большое племя не бежало вдаль без гребли, 240 не стремилось вдаль без весел, без движения кормила, без поднятия ветрила». Вековечный Вяйнямёйнен тут сказал слова такие: 245 «Побежишь ли ты с гребцами, поплывешь ли ты на веслах, коль кормилом двигать будут, коль надуется ветрило?» Деревянный челн ответил, 250 струг с уключинами молвил: «Так все лодочное племя, все мои родные братья бегали всегда с гребцами, по воде на веслах плыли, 255 если двигалось кормило, если парус надувался». Тут уж старый Вяйнямёйнен лошадь на песке оставил, привязал к березе повод, 260 вожжи захлестнул за ветку, сам спустил корабль на воду, пеньем на волну поставил. Так сказал он, так промолвил, разузнал, спросил у лодки: 265 «Лодка с выгнутой опругой, струг с уключинами быстрый, так ли ты хорош под грузом, как прекрасен ты по виду?» Деревянный челн ответил, 270 струг с уключинами молвил: «Так же я хорош под грузом, как красив и как просторен: сто героев держат весла, тысяча сидит без весел». 275 Вековечный Вяйнямёйнен волхвовать тихонько начал, к одному напел он борту юношей вихрасточубых, молодцев железноруких, 280 в сапогах мужей красивых, посадил к другому борту дев в заколках оловянных, в кушаках из бляшек медных, в перстнях золотых — красавиц. 285 Напевал и дальше Вяйно, полные напел скамейки пожилых людей хороших, весь свой век вот так сидевших, рассадил, где оставалось 290 между юношами место, сам уселся у кормила, на изгибе из березы, править стал своею лодкой, слово молвил, так заметил: 295 «Челн, несись по ясным водам, по равнинам без деревьев. Пузырем плыви по морю, по морским волнам — кувшинкой». Женихов сажает к веслам, 300 девушек — сидеть без весел. Те гребли — сгибались весла, путь никак не сокращался. Девушек сажает к веслам, женихов — сидеть без весел. 305 Те гребли — лишь пальцы гнулись, только путь не сокращался. Стариков сажает к веслам, молодых — смотреть на старых. Те гребли — дрожали скулы, 310 только путь не сокращался. Славный мастер Илмаринен сам тогда грести принялся: деревянный челн помчался — струг бежит, пути все меньше, 315 плеск весла далеко слышен, скрип уключин слышен дальше. Весело гребет кователь: гнется борт, скрипит скамейка, весла из рябины ропщут, 320 ручка верещит, как рябчик, как косач, токует лопасть. Нос челна, как лебедь, кличет, каркает корма, как ворон, крякают крюки, как утки. 325 Вековечный Вяйнямёйнен кораблем умело правит, управляет лодкой красной, опершись на руль могучий. Впереди мысок маячит, 330 горемычная деревня. Ахти жил на этом мысе, Кавко — на краю залива. Жаловался на безрыбье, на бесхлебье — Лемминкяйнен, 335 плакал, плут: пусты амбары, сетовал: горька судьбина. Борт вытесывал для лодки, деревянный киль — для судна, на мысу своем голодном, 340 у деревни горемычной. Обладал он чутким ухом, отличался зорким оком, глянул на северо-запад, повернул свой взор на солнце: 345 тучки край вдали увидел, облако заметил в небе. То не облако виднелось, то не тучка приближалась, это шел корабль по морю, 350 это лодочка бежала по морским просторам ясным, по свободному пространству, на корме — герой нарядный, муж за веслами — красивый. 355 Так промолвил Лемминкяйнен: «Мне челнок неведом этот, лодка эта незнакома, что плывет сюда из Суоми, что гребет сюда с востока, 360 направляется на запад». Зычно лодку муж окликнул, гаркнул сильно, крикнул громко, заорал герой с мысочка, краснощекий через воды: 365 «Чей челнок плывет по морю? Чей корабль скользит по волнам?» Говорят мужи из лодки, женщины героям вторят: «Что ты за чудак таежный, 370 бе́лочник[200], в стволы стучащий, коль челнок тебе неведом, неизвестна лодка Вяйно, незнаком тебе ни кормчий, ни за веслами сидящий?» 375 Так сказал беспечный Ахти: «Узнаю я рулевого, признаю и загребного: вековечный Вяйнямёйнен на корме за рулевого, 380 загребным сидит кователь. Вы куда, мужи, плывете, едете куда, герои?» Молвил старый Вяйнямёйнен: «На суровый север едем, 385 на просторы вод бурлящих, на бушующее море, добывать мы едем сампо, эту крышку расписную, в каменных пещерах Похьи, 390 в недрах медного утеса». Так сказал беспечный Ахти: «О ты, старый Вяйнямёйнен! Ты возьми меня с собою, позови героем третьим, 395 если ты плывешь за сампо, этой крышкой расписною. Я вполне сойду за мужа, коль нужда придет сражаться: дам задание ладоням, 400 прикажу плечам могучим». Вековечный Вяйнямёйнен согласился взять героя, пригласил задиру в лодку. Тут беспечный Лемминкяйнен 405 к лодке поспешил охотно, к кораблю заторопился, целый борт с собой приносит Вяйнямёйнену для лодки. Молвил старый Вяйнямёйнен: 410 «Дерева и так хватает, высоты бортов довольно, в самый раз для лодки груза. Ты зачем свой борт приставил, дерева еще прибавил?» 415 Отвечает Лемминкяйнен: «Корабля запас не валит, как не валят стог подпорки. В море Похьелы частенько нужен в бурю борт повыше, 420 край высокий — в непогоду». Молвил старый Вяйнямёйнен: «Для того в челне военном грудь окована железом, нос челна обтянут сталью, 425 чтобы выдержал он бурю, шквалы яростные ветра». Песнь сороковая Добытчики сампо подплывают к порогу, и под порогом их лодка садится на спину огромной щуки, с. 1–94. — Щуку убивают, верхнюю половину с головой поднимают в лодку, варят и съедают на завтрак, с. 95–204. — Из челюстей щуки Вяйнямёйнен изготавливает кантеле, на котором все пробуют играть, хотя никто не умеет этого делать, с. 205–342. Вековечный Вяйнямёйнен путь по морю продолжает, вдаль плывет от края мыса, от убогого селенья, 5 едет морем, напевая, радуясь, плывет по волнам. Девушки на каждом мысе наблюдают, вопрошают: «Что за радость там на море, 10 что за пение на волнах — радость прежнего прекрасней, пенье прежнего приятней?» Поспешает Вяйнямёйнен, едет день водою суши, 15 день другой — водой болота, третий день — водой порогов. Тут беспечный Лемминкяйнен вспомнил нужные заклятья перед огненным порогом, 20 круговертью вод священных. Он сказал слова такие, произнес такие речи: «Не бурли, порог могучий, усмирись, волна тугая! 25 Дева пены, дух порога! Опустись на камень пенный, сядь на луду водяную! Обхвати руками волны, буруны возьми в охапку, 30 усмири ладонью пену, чтоб на грудь нам не кидались, брызгами не обдавали. Пенистой волны хозяйка, дух бурлящего порога! 35 Из-под волн взойди на гребни, грудью навались на волны, чтоб смирить воды кипенье, отвести валы крутые, чтоб невинных не теснили, 40 не губили непорочных! Камни посреди потока, валуны средь волн бурлящих, опустите лбы под воду, под волну — свои макушки 45 перед носом красной лодки, на пути ладьи смоленой. Если этого не хватит, Киви-Киммо, юный Каммо, буравом дыру проделай, 50 долотом пробей прореху посреди скалы в пороге, на боку опасной глыбы, чтобы лодка не застряла, чтобы челн не поломался! 55 Если этого не хватит, житель дна, воды хозяин, сделай камни мягким мохом, щучьим пузырем — ладейку, лишь пойдет она по гребням, 60 по волнам помчится пенным. Дева бурного порога, дочка быстрого потока, нить спряди из хмари мглистой, из тончайшего тумана, 65 протяни по всем порогам, синюю — по бурным струям, чтоб неслась ладья вдоль нити, грудь смоленая, летела, чтобы здесь любой проехал, 70 даже муж прошел нездешний. Добрая весла хозяйка, лучшее возьми кормило, руль сама держи в порогах, среди струй завороженных, 75 перед чумом чародеев, под окном волхвов коварных! Если этого не хватит, Укко, бог ты наш небесный, сам рули мечом могучим, 80 правь железом обнаженным, чтобы челн бежал сосновый, деревянная ладейка!» Вековечный Вяйнямёйнен сам своею лодкой правит, 85 меж камней челнок проводит по бурлящему потоку. Не застрял корабль на камне, ведуна челнок — на луде. Вот когда уж прибыл Вяйно 90 на открытые просторы, лодка замерла на месте, перестал бежать кораблик. Накрепко ладья застряла, стала лодка без движенья. 95 Вот кователь Илмаринен, вот беспечный Лемминкяйнен в глубину весло вонзили, шест еловый — в волны моря, чтобы двинуть с места лодку, 100 стронуть челн дощатый с мели — лодка даже не качнулась, челн не двинулся сосновый. Вековечный Вяйнямёйнен молвил слово, так заметил: 105 «Ой ты, сын беспечный Лемпи, перегнись-ка, глянь под лодку. Что ее не отпускает, что корабль на месте держит на широких плесах этих, 110 в этом тихом понизовье? Камень или кряж сосновый иль препятствие другое?» Вот беспечный Лемминкяйнен посмотреть с борта нагнулся. 115 Вот за борт под лодку смотрит, слово молвит, отвечает: «Не на камне наша лодка, не на камне, не на кряже — на спине огромной щуки, 120 на хребте речной собаки!» Вековечный Вяйнямёйнен слово молвил, так заметил: «Есть в реке и то, и это, есть и кряжи, есть и щуки. 125 Если мы на щуку сели, на хребет речной собаки, проведи мечом по волнам, разруби в воде собаку!» Вот беспечный Лемминкяйнен, 130 весельчак розовощекий, свой клинок из ножен вынул, косторез достал могучий, по воде клинком ударил, под челном провел железом, 135 с шумом на воду свалился, с плеском плюхнулся на волны. Тут кователь Илмаринен мужу в волосы вцепился, вытащил его из моря, 140 сам сказал слова такие: «Всякий мнит себя мужчиной, если бороду имеет, хоть и взят для счета в сотню, в тысячу включен для вида». 145 Достает свой меч из ножен, из чехла клинок каленый, полоснул мечом по рыбе, резанул клинком под лодкой — на кусочки меч распался, 150 щука даже не качнулась. Вековечный Вяйнямёйнен тут сказал слова такие: «На полмужа вас не станет, даже и на треть не хватит. 155 Как придет нужда какая, ум потребуется мужа, разума — как не бывало, дело сгубите любое». Вырвал сам свой меч из ножен, 160 выхватил клинок могучий, с силой меч вонзает в море, загоняет возле борта в спину той огромной щуки, в челюсти речной собаки. 165 Меч застрял в загривке рыбы, зацепился в жабрах щуки. Тут уж старый Вяйнямёйнен тянет рыбину из моря, поднимает из пучины: 170 щука надвое распалась, рыбий хвост свалился в воду, в карбас голова скатилась. Тотчас лодка побежала, челн от пут освободился. 175 Вековечный Вяйнямёйнен лодку к луде направляет, к берегу челнок подводит. Поворачивает, вертит голову огромной щуки. 180 Говорит слова такие: «Кто из женихов постарше, пусть разделывает щуку, на куски пластает рыбу, голову на части делит». 185 Говорят мужи из лодки, от бортов им жены вторят: «У ловца рука вернее, справедливей, чем у прочих». Вековечный Вяйнямёйнен 190 вытащил свой меч из ножен, взял холодное железо, щуку распластал на части, рыбу на куски разрезал, вымолвил слова такие: 195 «Кто из девушек моложе, пусть она и варит щуку, пусть готовит сытный завтрак, пусть обед готовит рыбный!» Принялись варить девицы, 200 десять — взапуски старались. Вот уже готова щука, вот и съеден завтрак сытный — на скале остались ребра, рыбьи кости на утесе. 205 Вековечный Вяйнямёйнен те разглядывает кости, поворачивает, смотрит, говорит слова такие: «Что бы этакое вышло, 210 если б эти зубы щучьи, эти челюсти большие оказались у горнила, у кователя под боком, у творца в руках искусных?» 215 Илмаринен так промолвил: «Что же из пустого выйдет! Из костей не сделать вещи, окажись они хоть в кузне у кователя под боком, 220 у творца в руках искусных». Вековечный Вяйнямёйнен так промолвил, так заметил: «Все же получиться может кантеле из рыбьей кости, 225 если будет мастер добрый, кантеле творец искусный». Раз уж мастер не нашелся, не сыскался тот умелец, кто бы кантеле построил, 230 вековечный Вяйнямёйнен сам в умельца обратился, в мастера преобразился. Кантеле из кости сделал, вековечную отраду. 235 Из чего он короб сделал? Щучью челюсть взял на короб. Из чего колки он сделал? Щучьи зубы приспособил. Из чего он струны сделал? 240 Волос конский взял у Хийси. Вот и кантеле готово, сделан короб музыкальный, инструмент из рыбьей кости, щучьих плавников певучих. 245 Женихи сюда спешили, шли женатые мужчины, подходили и подростки, подбегали и девчонки, молодицы и старушки, 250 в среднем возрасте хозяйки, посмотреть певучий короб, кантеле полюбоваться. Вековечный Вяйнямёйнен просит юных, просит старых, 255 в среднем возрасте хозяек пальцами сыграть на струнах инструмента костяного, кантеле из рыбьих ребер. Пробуют юнцы и старцы, 260 в среднем возрасте герои: пальцы юных только гнутся, старых — головы трясутся. Нет от радости отрады, нет от музыки веселья. 265 Так сказал беспечный Ахти: «Ой вы, парни-недоумки, ой вы, девицы-тупицы, остальной народец жалкий! Нет меж вами музыканта, 270 кантелиста — и в помине! Дайте мне поющий короб, кантеле сюда несите, на колени положите под десяток гибких пальцев!» 275 Вот беспечный Лемминкяйнен короб в руки принимает, ближе радость придвигает, под десяток гибких пальцев, поудобней размещает, 280 поворачивает короб: только короб не играет, не звенит на радость людям. Молвит старый Вяйнямёйнен: «Нет средь нашей молодежи, 285 среди юного народа, нет и в поколенье старшем, кто на кантеле сыграл бы, кто б доставил людям радость. Может, в Похьеле заставят 290 заиграть певучий короб, зазвенеть на радость людям? Дай-ка в Похьелу отправлю!» В Похьелу отправил короб, в сумрачную Сариолу. 295 Парни в Похьеле играли, парни юные и девы, все женатые играли, все замужние старались. Пробовала и хозяйка, 300 кантеле в руках вертела, пальцами вовсю водила, десятью скребла ногтями. Парни в Похьеле играли, пробовал народ различный, 305 все веселье не в веселье, все игра не в радость людям, струны скручивались в узел, пел визгливо конский волос, звуки грубые рождались, 310 инструмент гремел ужасно. Спал за печкою незрячий, на лежанке — старец дряхлый. Вот очнулся он за печкой, в уголке своем проснулся, 315 буркнул со своей лежанки, пробубнил в своем запечье: «Прекратите, перестаньте, не гремите, не бренчите: я совсем оглох от грома, 320 голова трещит от шума, волосы аж дыбом встали, сам надолго сна лишился! Если короб сына Суоми радости нам не приносит, 325 не наводит сон приятный, к дреме сладостной не клонит, бросьте в воду этот короб, в волны инструмент швырните или в Суоми возвратите, 330 передайте поскорее сделавшему прямо в руки, смастерившему — под пальцы!» Инструмент запел словами, кантеле заговорило: 335 «Недосуг пока мне в воду, под волну идти не время. Прежде мастеру сыграю, за труды воздам умельцу». Инструмент несли достойно, 340 с уваженьем подавали в руки сделавшему короб, рунопевцу — на колени. Песнь сорок первая Вяйнямёйнен играет на кантеле, и все живые существа, даже духи, хозяева воздуха, земли и моря, собираются, чтобы послушать его игру, стихи 1-168. Волшебные звуки музыки растрогали всех до слез, и даже сам Вяйнямёйнен не выдерживает: из его глаз бегут крупные слезы, каплями падают на землю и скатываются в воду, превращаясь в красивые голубые жемчужины, с. 169–266. Cтарый вещий Вяйнямёйнен, рунопевец вековечный, пальцы гибкие расправил, два больших омыл водою, 5 примостясь на камне песен, на скале отрады сидя, на серебряной вершине, золотом холме чудесном. На руки берет свой короб, 10 опускает на колени, чтоб играть удобней было. Так сказал он, так промолвил: «Пусть приходят люди слушать, кто не слыхивал доселе, 15 ликованье рунопевца, кантелойнена звучанье!» Вековечный Вяйнямёйнен принялся играть чудесно на певучем инструменте, 20 коробе из рыбьих ребер. Пальцы гибкие порхают, вверх большой взлетает палец. Стала искреннею радость, стало истинным веселье, 25 стало музыкой бренчанье, пенье — песнею прекрасной. Щучьи зубы рокотали, гомонил плавник чудесно, пел искусно волос конский, 30 весело струна звенела. Радовал игрою Вяйно. Не было такой зверюшки среди всех четвероногих, среди скачущих по лесу, 35 чтобы слушать не явилась, не пришла дивиться чуду. Белки быстрые примчались, с ветки прыгая на ветку, горностаи прибежали, 40 примостились на ограде. Лоси по борам скакали, в рощах радовались рыси. Волк проснулся на болоте, встал медведь на боровине, 45 вышел из берлоги хвойной, из елового жилища. Волк проделал путь неблизкий, дальний путь медведь протопал, на забор медведь взобрался, 50 на ворота навалился, рухнула под ним ограда, наземь грохнулись ворота, сам вскарабкался на елку, на сосну залез проворно, 55 чтобы кантеле послушать, чтоб игрою насладиться. Мудрый старец Тапиолы, щедрой Метсолы хозяин, с ним и весь народ таежный, 60 слуги все и все служанки поднялись на холм высокий, чтоб игру послушать Вяйно. Даже Метсолы хозяйка, мудрая большуха бора, 65 синие чулки надела, красной лентой подвязала, на ольховый выгиб села, на березовый развилок, чтобы кантеле послушать, 70 чтоб игрою насладиться. Сколько было птиц небесных, сколько было птах двукрылых, все пургою прилетели, дружной стайкой опустились, 75 чтобы кантеле послушать, чтоб игрою насладиться. Сам орел в гнезде, услышав Суоми чудные напевы, всех орлят своих покинул, 80 полетел стремглав на звуки, чтоб игру послушать мужа, Вяйнямёйнена веселье. Прилетел орел из высей, с облаков низвергся ястреб, 85 прилетели с моря утки, лебеди — с болотин талых. Тут и пуночки-малютки, тут и птички-щебетуньи, пташки сотнями кружили, 90 жаворонки — целой тыщей, весело вокруг летали, по плечам певца порхали, — так играл великий старец, веселился Вяйнямёйнен. 95 Девы дивные природы, девы чудных сфер воздушных, наслаждаясь той игрою, кантеле прекрасным звоном, те — на радуге устроясь, 100 на дуге воздушной сидя, эти — примостясь на тучке, на ее багровой кромке. Кутар, месяца хозяйка, Пяйвятар, хозяйка Солнца, 105 бёрда пальцами держали, быстро ниченки вздымали, ткань серебряную ткали, золотую создавали, на краю багровой тучки, 110 кромке облака большого. Лишь услышали девицы звуки музыки приятной, бёрда их остановились, челноки из рук упали, 115 золотой уток порвался, нить серебряная сбилась. Не было таких созданий, тварей, под водой живущих, шевелящих плавниками, 120 плавающих быстрой стаей, чтобы слушать не явились, не пришли игрой дивиться. Щуки вяло притащились, псы приплыли водяные, 125 с луды лососи примчались, поднялись сиги из глубей. Стайки окушков, плотичек, ряпушки, другой рыбешки грудью в камыши уткнулись, 130 дружно к берегу прильнули, чтобы музыку послушать, песней Вяйно насладиться. Ахто, вольных волн владыка, старец с бородой зеленой, 135 на поверхность моря вышел, на кувшинку взгромоздился — слушает оттуда песню, говорит слова такие: «Никогда в былое время 140 я подобного не слышал, не слыхал игры прекрасней, музыки не знал волшебней!» Сестры, уточки-свиязи, камышовые золовки, 145 хохолки свои чесали, гладили густые перья гребешком сереброверхим, щеточкою золотою. Звон волшебный услыхали, 150 звуки музыки чудесной — гребешок свалился в воду — щеточка скользнула в волны. Хохолков не расчесали, не разгладили всех перьев. 155 Вот сама воды хозяйка, травогрудая красотка, поднимается из моря, выбирается из глубей, налегла на камень грудью, 160 ловко выбралась на луду, чтобы слушать эти звуки, ликованье старца Вяйно. До чего ж волшебны звуки! До чего ж игра чудесна! 165 Тут хозяйка вод забылась, погрузилась в сон глубокий, животом на камне лежа, на спине скалы подводной. Все играет Вяйнямёйнен, 170 день играет, два играет. Не было таких героев, не нашлось мужей отважных, ни мужей, ни жен в округе, ни девиц, носящих косы, 175 кто б не обронил слезинки, кто бы сердцем не растаял. Плачет юный, плачет старый, холостой мужчина плачет, плачет взрослый муж, семейный, 180 плачут мальчики-подростки, плачут парни и девицы, плачут девочки-малютки. До того волшебны звуки, старца музыка красива. 185 Даже на глаза у Вяйно тут слезинка навернулась, из очей слеза упала, светлою скатилась каплей, что крупней болотной клюквы, 190 что горошины ядреней, что круглей яйца тетерки, больше головы касатки! Падала слеза из глаза, вытекала из другого. 195 По лицу скользили слезы, по щекам стекали капли, вниз бежали с щек красивых на широкий подбородок, вниз катились с подбородка, 200 капали на грудь героя, капали с груди героя на могучие колени, падали с колен могучих на подъем ступни широкой, 205 со ступни широкой мужа наземь под ноги катились, через пять пройдя накидок, шесть обвязок золоченых, через семь поддевок синих, 210 восемь шерстяных кафтанов. Вот бегут, струятся слезы из-под ног могучих Вяйно к морю синему на берег, с берега на волны моря, 215 с волн морских скользят под воду, на поверхность черной тины. Вековечный Вяйнямёйнен вымолвил слова такие: «Есть ли в юном поколенье, 220 в поколении прекрасном, в этом племени великом, здесь, в роду большом отцовском, кто бы слезы эти вынес, из-под ясных вод доставил?» 225 Так сказали молодые, так и старцы повторили: «Нету в юном поколенье, в поколении прекрасном, в этом племени великом, 230 нет во всем роду отцовском, кто бы эти слезы вынес, из-под ясных вод доставил». Вековечный Вяйнямёйнен так промолвил, так заметил: 235 «Кто мои доставит слезы, соберет все эти капли, из-под вод морских прозрачных, дам тому из перьев шубу!» Прилетел нескладный ворон, 240 так промолвил Вяйнямёйнен: «Принеси мне, ворон, слезы из-под ясных вод глубоких. Дам тебе из перьев шубу!» Не достал слезинок ворон. 245 Слух дошел до синей утки. Утка тут же прилетела. Молвил старый Вяйнямёйнен: «Утка синяя, нередко ты ныряешь здесь под волны, 250 погружаешься под воду! Собери мне слезы, утка, из-под ясных вод глубоких! Добрую получишь плату: дам тебе из перьев шубу!» 255 Утка синяя пустилась собирать в пучине слезы, доставать из вод глубоких, с черной тины дна морского. Собрала в пучине слезы, 260 принесла в ладони Вяйно. Изменились в море слезы, под волной преобразились: стали жемчугом отборным, перламутром обернулись, 265 королям для вящей славы, государям — для отрады. Песнь сорок вторая Герои прибывают в Похьелу, и Вяйнямёйнен сообщает, что они прибыли поделить сампо и что если им не отдадут его половины по-хорошему, они возьмут силой его полностью, с. 1–58. — Хозяйка Похьелы не желает отдавать сампо ни по-хорошему, ни по-плохому и собирает народ Похьелы для отпора, с. 59–64. — Вяйнямёйнен берет в руки кантеле и музыкой усыпляет весь народ Похьелы. Затем вместе со своими соратниками идет смотреть сампо. Они вытаскивают его из каменной горы и переносят в свою лодку, с. 65–164. — Отправляются с сампо из Похьелы и спокойно плывут домой, с. 165–308. — На третий день хозяйка Похьелы, проснувшись, видит, что сампо увезено, и насылает густой туман, сильный ветер и другие невзгоды, чтобы остановить похитителей сампо, пока она не догонит их. В бурю новое кантеле Вяйнямёйнена тонет в море, с. 309–562. Вековечный Вяйнямёйнен, мастер славный Илмаринен, муж беспечный Лемминкяйнен, тот красивый Кавкомьели, 5 продолжать свой путь решают по открытым волнам моря в то холодное селенье, в вечно сумрачную Похью, что героев поглощает, 10 что мужей в пучине топит. Кто ж теперь за весла сядет? Славный мастер Илмаринен будет загребным на лодке, впереди за весла сядет, 15 беззаботный Лемминкяйнен сядет позади на весла. Вековечный Вяйнямёйнен сам садится у кормила, лодку в море направляет, 20 через гребни волн проводит, через бурное кипенье, через мощные потоки, челн ведет к причалам Похьи, к пристаням давно знакомым. 25 Наконец туда добравшись, наконец достигнув цели, подняли ладью на берег, смоляную грудь — на сушу, лодку — на катки из стали, 30 челн — на стапеля из меди. Подошли они к жилищам, поспешили в дом герои. Любопытствует хозяйка, спрашивает у вошедших: 35 «Что за вести у героев, у мужей какая новость?» Вековечный Вяйнямёйнен так на это отвечает: «У мужей о сампо вести, 40 новость об узорной крышке. Cампо мы делить явились, крышкой пестрой любоваться». Тут сама хозяйка Похьи так промолвила, сказала: 45 «На двоих рябца не делят, на троих не делят белку. Хорошо вращаться сампо, крышке расписной вертеться в каменной пещере Похьи, 50 в недрах медного утеса. Хорошо и мне, хозяйке, быть властительницей сампо». Вековечный Вяйнямёйнен слово молвил, так заметил: 55 «Если не отдашь нам доли, не откажешь половины, целиком возьмем мы сампо, на корабль к себе утащим». Ловхи, Похьелы хозяйка, 60 прогневилась, возмутилась: созвала народ всей Похьи, крепких юношей с мечами, ратников своих — с оружьем, старцу Вяйно на погибель. 65 Вековечный Вяйнямёйнен в руки взял певучий короб, принялся играть степенно, заиграл герой красиво. Все притихли, чтобы слушать, 70 чтоб игрою наслаждаться. Слушают мужи с охотой, жены с ласковой улыбкой, со слезой в глазу — герои, парни — стоя на коленях. 75 Тут взяла людей усталость, дрема весь народ сморила, слушатели все забылись, зрители все задремали — дремлет юный, дремлет старый 80 от игры прекрасной Вяйно. Тут уж мудрый Вяйнямёйнен, заклинатель вековечный, сунул руку в глубь кармана, в кошельке своем пошарил, 85 вынул сонные иголки, сном глаза людей намазал, накрепко скрестил ресницы, на замок защелкнул веки сном сморенному народу, 90 сладко дремлющим героям. Долгий сон навел на Похью, погрузил в большую дрему Похьелы семью большую, население деревни. 95 Добывать пустился сампо, крышкой пестрой любоваться, в каменных подвалах Похьи, в сердцевине медной вары из-за девяти засовов, 100 десяти замков надежных. Вековечный Вяйнямёйнен начал тихо петь заклятье перед дверью медной вары, возле каменного замка: 105 дрогнули ворота замка, скрипнули стальные петли. Сам кователь Илмаринен, тот, что был вторым героем, маслом все замки помазал, 110 хорошо натер все петли, чтобы дверь не скрежетала, чтобы петли не скрипели. Пальцами засовы отпер, сбил киркой замки дверные, 115 наземь брякнулись обломки, двери прочные раскрылись. Вековечный Вяйнямёйнен тут сказал слова такие: «Ой ты, сын беспечный Лемпи, 120 ты, товарищ мой первейший, вынеси скорее сампо, выкорчуй с узором крышку!» Тут беспечный Лемминкяйнен, тот красивый Кавкомьели, 125 быстрый и без понуканья и без похвалы проворный, сампо вырывать пустился, выносить с узором крышку. Так сказал он, отправляясь, 130 так промолвил, похваляясь: «Сколько сил во мне, в мужчине, сколько мощи в сыне Укко, сампо сдвинется настолько, крышка пестрая сместится, 135 лишь коснусь ногою правой, правой пяткою дотронусь!» Вот толкает Лемминкяйнен, вот толкает, нажимает, крепко сампо обнимает, 140 на колени припадает: нет, не двигается сампо, крышка даже не кренится. Корни сампо в землю вгрызлись, в глубину — на девять сажен. 145 В Похье вырос бык прекрасный. Статью был великолепен, очень крепок был боками, мускулами — благороден. Каждый рог длиной был в сажень, 150 морда — в полторы сажени. Взял быка в траве высокой, плуг нашел у края пашни, выпахал им корни сампо, крышки расписной крепленья, 150 сдвинуться заставил сампо, крышку пеструю — сместиться. Вековечный Вяйнямёйнен, славный мастер Илмаринен, муж беспечный Лемминкяйнен 160 вынесли большое сампо изнутри горы скалистой, сердцевины медной вары. На корабль перетащили, погрузили сампо в лодку. 165 Вот уже и в лодке сампо, в струге — крышка расписная. Лодку на воду столкнули, стодощатую — на волны, погрузилась лодка в воду, 170 в волны — до бортов высоких. Тут вопрос кователь задал, так сказал он, так промолвил: «Мы куда доставим сампо, отвезем в места какие 175 из краев поганых этих, из убогой этой Похьи?» Вековечный Вяйнямёйнен так промолвил, так ответил: «Мы туда доставим сампо, 180 эту крышку расписную, — на туманный берег мыса, на далекий остров мглистый, чтобы счастье там хранилось, находилось там извечно. 185 Есть там место небольшое, есть земли одна полоска, что не пахана плугами, что не тронута мечами». Вековечный Вяйнямёйнен 190 прочь отправился из Похьи, в путь пустился с легким сердцем, с радостью — в края родные. Приговаривал при этом: «Отвернись, корабль, от Похьи, 195 носом стань к родному дому, развернись кормой к чужому. Ты баюкай, ветер, лодку, погоняй, волна, кораблик, нашим веслам помогайте, 200 рулевому пособляйте на большом морском просторе, на пространстве вод широких. Если весла невелики, загребные слабосильны, 205 рулевые малорослы, кормчие — и вовсе дети, дай свои нам весла, Ахто, лодку дай, воды хозяин, весла дай из самых лучших, 210 новый руль — из самых крепких, сам садись за весла, Ахто, загребным устройся в лодке. Пусть бежит челнок тесовый, мчит с уключинами лодка, 215 через бурное кипенье, через мощные потоки!» Вековечный Вяйнямёйнен правит лодкою по волнам, сам кователь Илмаринен, 220 с ним беспечный Лемминкяйнен веслами гребут усердно, лодку двигают упорно по морским просторам ясным, по широким гребням пенным. 225 Тут промолвил Лемминкяйнен: «Помню времена иные: и гребцу воды хватало, и певцу хватало песен. Все сегодня по-другому: 230 все не так, как было прежде: пения не слышно в лодке, ликования — на волнах!» Вековечный Вяйнямёйнен слово молвил, так ответил: 235 «Ни к чему на море пенье, ликование на волнах! Песня лени прибавляет, пенье греблю замедляет. Золотой лишь день упустим, 240 темноту ночную встретим на открытых этих водах, на морских волнах широких». Тут беспечный Лемминкяйнен слово молвил, так заметил: 245 «Время так и так проходит, день чудесный пролетает, незаметно ночь крадется, тихо сумерки густеют, хоть бы и не пел вовеки, 250 никогда бы не мурлыкал». Правил старый Вяйнямёйнен по хребтам просторов синих. День проходит, два проходит, вот на третий день поездки 255 снова молвил Лемминкяйнен, говорит слова такие: «Что же не поешь ты, Вяйно, не ликуешь, муж хороший, доброе добывший сампо, 260 верный путь пройти сумевший?» Вековечный Вяйнямёйнен так уверенно заметил: «Рано пенью предаваться, ликовать пока не время. 265 Пенье было бы уместным, ликование — приятным, если б дверь своя виднелась, слышалось ворот скрипенье». Отвечает Лемминкяйнен: 270 «Если б я кормилом правил, я запел бы, я сумел бы, ликовал бы, куковал бы. Выпадет ли случай новый, хватит ли тогда уменья?» 275 Если петь ты сам не хочешь, я примусь тогда за пенье!» Тут беспечный Лемминкяйнен, тот красивый Кавкомьели, губы к пенью приготовил, 280 звонкость голоса проверил, напевать, несчастный, начал, куковать, нескладный, взялся голосом своим скрипучим, глоткою своей шершавой. 285 Пел беспечный Лемминкяйнен, надрывался Кавкомьели, рот дрожал, тряслась бородка, содрогался подбородок. Пенье слышалось далеко, 290 разносился крик над морем, до шести летел селений, за семью звучал морями. Там сидел журавль на кочке, на болотном бугорочке, 295 пересчитывал суставы, поднимал при этом ноги. Встрепенулся вдруг от крика, от чудовищного пенья. Сам издал он звук ужасный, 300 испустил мотив поганый, полетел журавль поспешно, пересек всю Похью быстро, прилетел туда, на место, опустился на болото, 305 снова закричал противно, снова заорал сердито, поднял на ноги всю Похью, разбудил дурную силу.   Поднялась хозяйка Похьи, 310 прервала свой сон глубокий, к скотному двору помчалась, кинулась быстрей к амбарам. Стадо в хлеве оглядела, осмотрела все амбары: 315 не украдены коровы, не похищены припасы. К каменной горе метнулась, побежала к медной варе, у дверей горы сказала: 320 «До чего же я несчастна! Здесь чужие побывали, все запоры поломали, распахнули все ворота, все стальные петли сбили. 325 Может быть, и сампо взяли, унесли без разрешенья?» Так и есть: украли сампо, взяли крышку расписную, утащили из пещеры, 330 из подвала в медной варе, из-за девяти запоров, десяти засовов прочных. Ловхи, Похьелы хозяйка, очень сильно огорчилась, 335 поняла: уходит сила, власть былая убывает. Деву мглы хозяйка молит: «Утутар, тумана дева, ситечком насей тумана, 340 натруси погуще хмари, нагони паров воздушных, марево спусти на воду, на простор морской широкий, на открытое пространство, 345 чтобы не проехал Вяйно, не проплыл Увантолайнен. Если этого не хватит, Ику-Турсо[201] — отпрыск Эйо, высунь темечко из моря, 350 голову свою — из глуби! Уванто мужей повергни, Калевы свали героев, утопи в пучине моря под глубокими волнами! 355 В Похью отвези мне сампо, не давай упасть из лодки. Если этого не хватит, ой ты, Укко, бог верховный, золотой король небесный, 360 ты, серебряный правитель, сотвори погоду злую, подними все силы неба, ветра дай, воздвигни волны, кораблю пошли навстречу, 365 чтобы не проехал Вяйно, не проплыл Увантолайнен. Утутар, тумана дева, надышала мглы на море, напустила много хмари, 370 продержала старца Вяйно целых три кромешных ночи в море синем, средь тумана, чтоб до цели не добрался, чтоб стоял на том же месте. 375 Отдохнув три темных ночи, в синем море средь тумана, молвил старый Вяйнямёйнен, так сказал он, так заметил: «Даже худшего из худших, 380 мужа сонного из сонных погубить нельзя туманом, одолеть густою хмарью». Он провел мечом по морю, полоснул клинком по волнам. 385 Мед по следу заструился, брызги сладкие взлетели. В небеса туман поднялся, мгла растаяла на небе. Море снова стало ясным, 390 волны — чистыми от хмари. Море стало вновь великим, мир предстал опять огромным. Времени прошло немного, протекло всего мгновенье, 395 сильный шум раздался рядом, плеск — у борта красной лодки, высоко взбугрилась пена возле лодки старца Вяйно. Тут кователь Илмаринен 400 испугался, ужаснулся: кровь сошла с лица героя, на щеках угас румянец. Под накидкою укрылся, с головою завернулся, 405 заслонил лицо накидкой, пологом прикрыл надежно. Тут уж старый Вяйнямёйнен глянул на воду у борта, на кипение у лодки — 410 необычное увидел: Ику-Турсо, Эйо отпрыск, за бортом у красной лодки, голову из моря поднял, темя высунул из глуби. 415 Вековечный Вяйнямёйнен ухватил за уши Турсо, над водой его приподнял, спрашивает, вопрошает, говорит слова такие: 420 «Ику-Турсо, отпрыск Эйо! Ты зачем из моря вылез, из волны зачем поднялся, преградил дорогу людям, сыну Калевы — к тому же?» 425 Ику-Турсо, отпрыск Эйо, не обрадовался встрече, не изведал он и страха, не ответил мужу вовсе. Вековечный Вяйнямёйнен 430 уточняет, повторяет, в третий раз уже пытает: «Ику-Турсо, отпрыск Эйо, ты зачем из моря вылез, из волны зачем поднялся?» 435 Ику-Турсо, отпрыск Эйо, лишь на третий раз промолвил, словом на слово ответил: «Потому из моря вылез, из волны затем поднялся, 440 что задумал уничтожить рода Калевы героев, сампо в Похьелу доставить. Если ж ты меня отпустишь, жизнь поганую оставишь, 445 людям заступать дороги никогда уже не буду». Вековечный Вяйнямёйнен выкинул беднягу в море, вымолвил слова такие: 450 «Ику-Турсо, отпрыск Эйо, не вставай из моря больше, из волны не поднимайся, не мешай отныне людям, не вставай на их дороге!» 455 С той поры уже вовеки не встает из моря Турсо, не мешает больше людям, есть пока на небе месяц, день сияет, солнце светит, 460 мир вокруг такой прекрасный. Тут уж старый Вяйнямёйнен снова челн вперед направил. Времени прошло немного, протекло одно мгновенье. 465 Старец Укко, бог верховный, сам воздушных сил хозяин, повелел ветрам подняться, непогоде разыграться. Поднялись, подули ветры, 470 непогода разыгралась, ветер западный метался, надрывался побере́жник[202], всех сильней старался южный, выл пронзительно восточный, 475 зло рычал юго-восточный, северный скулил ужасно. Ветер сдул листву с деревьев, хвою сбил с деревьев хвойных, с вереска сорвал цветочки, 480 семена — с травы засохшей, поднял ил со дна морского на поверхность вод прозрачных. Яростно шумели ветры, лодку волны колотили, 485 унесли из кости арфу, кантеле из щучьих ребер людям Велламо на радость, Ахтоле самой — на счастье. Ахто на волнах увидел, 490 дети Ахто — меж волнами, подобрали чудный короб, унесли в свое жилище. Огорчился старый Вяйно, огорчился, прослезился, 495 говорит слова такие: «Сгинул мой чудесный короб, канул инструмент любимый, радость вечная исчезла! Никогда уж не услышу, 500 никогда на этом свете зуба щучьего звучанье, дивный голос рыбьей кости!» Сам кователь Илмаринен в сильное пришел унынье, 505 так сказал он, так промолвил: «Плохо сделал я, несчастный, что отправился на море, на просторы вод опасных, встал на верткую жердинку, 510 на дрожащую былинку. Потрепал мне ветер кудри, потаскала непогода, бороду помяли вихри и на этих бурных водах. 515 Только мне не доводилось испытать такие ветры, бурю повидать такую, волн таких изведать силу. Отдан я на волю ветру, 520 я на милость волн покинут». Вековечный Вяйнямёйнен так при этом рассуждает: «Нет причины плакать в лодке, горевать на прочном судне. 525 Не помочь слезами горю, плачем не помочь в печали». Высказал слова такие, так промолвил, так заметил: «Запрети, вода, сыночкам, 530 прикажи, волна, детишкам, всем волнам, владыка Ахто, Велламо, — народу моря, чтобы в лодку не хлестали, не кидались на опругу! 535 Улетай на небо, ветер, поднимись повыше, к тучам, к роду-племени родному, к челяди своей, к семейству! Не вали мой челн на воду, 540 не круши корабль сосновый — лучше лес вали под пашню, сокрушай на сопках ели!» Вот беспечный Лемминкяйнен, сам красивый Кавкомьели, 545 слово молвил, так заметил: «Прилети, орел из Турьи, три возьми пера с собою, — два пускай добавит ворон — лодке утлой борт надставить, 550 край челна повыше сделать!» Укреплять борта принялся, прибивать к краям набои, все борта повыше сделал, на сажень набои поднял, 555 чтоб волной не заливало, внутрь вода не попадала. Высоты бортам довольно, уж достаточно набоев, 560 как бы лодку ни швыряло, как бы челн волной ни било, как пойдет по пенным гребням, по волнам морским помчится. Песнь сорок третья Хозяйка Похьелы снаряжает боевой корабль и отправляется в погоню за похитителями сампо, с. 1–22. — Когда она наконец их нагоняет, между Похьелой и Калевалой происходит сражение, в котором герои Калевалы побеждают, с. 23–258. — Хозяйке Похьелы удается столкнуть сампо с лодки в море, и оно разбивается на куски, с. 259–266. — Куски побольше погружаются в воду, превращаясь в сокровища моря, куски поменьше волна гонит к берегу. Это обрадовало Вяйнямёйнена и дало ему надежду на то, что даже эти крохи станут началом нового счастья, с. 267–304. — Хозяйка Похьелы грозится уничтожить благополучие Калевалы, а Вяйнямёйнен утверждает, что не боится угроз, c. 305–368. — Расстроенная тем, что утратила свое могущество, хозяйка Похьелы возвращается домой с одной лишь жалкой крышкой, которую ей только и удалось заполучить от сампо, с. 369–384. — Вяйнямёйнен тщательно собирает все осколки сампо на берегу моря, сажает их в землю, чтобы они взошли, и желает всем счастья на вечные времена, с. 385–434. Ловхи, Похьелы хозяйка, Похьелы народ скликает, луками вооружает, снаряжает всех мечами, 5 оснащает лодку Похьи, в путь готовит челн военный. Усадила войско в лодку, на корабль — мужей отважных, как птенцов своих — морянка, 10 как чирок — своих чиренков, сотню при мечах героев, тысячу мужей при луках. Мачты в лодке поднимает, поворачивает реи, 15 подняла на мачту парус, ткань на реях укрепила, словно облако большое, словно тучу в синем небе. Вот уж лодка побежала, 20 побежала, заспешила, чтоб нагнать скорее Вяйно, отобрать у Вяйно сампо. Вековечный Вяйнямёйнен по морским просторам едет, 25 говорит слова такие, молвит, сидя у кормила: «Ой ты, муж из рода Лемпи, мой товарищ самый лучший, поднимись на кончик мачты, 30 заберись скорей на рею! Посмотри вперед на небо, посмотри назад, на море, чисты ли границы неба, чисты ль небеса иль мутны!» 35 Вот беспечный Лемминкяйнен, весельчак, здоровья полный, быстрый и без понуканья и без похвалы послушный, поднялся на кончик мачты, 40 забрался на рею тотчас. На восток, на запад глянул, бросил взгляд на юг, на север, посмотрел на берег Похьи, вымолвил слова такие: 45 «Впереди все небо чисто, позади пространство мутно: посылает север тучку, облако — северо-запад». Молвил старый Вяйнямёйнен: 50 «Ты приврал, кажись, немного. Никакая там не тучка и не облако на небе — это челн под парусами. Снова посмотри получше!» 55 Смотрит снова, смотрит лучше, говорит слова такие: «Там на море остров виден, вдалеке едва маячит. Ястребы там на осинах, 60 на березах там глухарки». Молвил старый Вяйнямёйнен: «Ты приврал, кажись, немного! То не ястребы на ветках, не глухарки на березах. 65 Это Похьелы герои. Глянь-ка в третий раз получше!» Вот беспечный Лемминкяйнен в третий раз уже вгляделся, говорит слова такие, 70 речь такую произносит: «Это мчится лодка Похьи, стоуключинное судно. Сто мужей гребет упорно, тысяча сидит без дела!» 75 Тут уж старый Вяйнямёйнен понял, что он слышит правду. Слово молвил, так заметил: «Ты греби сильней, кователь, помогай, беспечный Кавко, 80 все гребите посильнее, чтоб корабль пошел проворней, чтобы челн быстрей помчался!» Греб кователь Илмаринен, с ним беспечный Лемминкяйнен, 85 налегал народ на весла. Весла прочные сгибались, из рябин уключье пело, челн из конды сотрясался, нос челна тюленем фыркал, 90 падуном корма шумела, буруном вода кипела, пена пенилась клубами. Взапуски гребли герои, состязаясь, налегали, 95 только челн не удалялся, все не мог уйти, сосновый, от ладьи под парусами, от огромной лодки Похьи. Тут уж старый Вяйнямёйнен 100 видит, что конец приходит, что погибель наступает. Думает герой, гадает, как тут быть и что тут делать. Вымолвил слова такие: 105 «Верное я знаю средство, помню способ превосходный!» Сам полез в карман за трутом, отыскал свое кресало, вытащил кремня кусочек, 110 трута крохотный комочек, за плечо закинул в море, через левое забросил. Высказался так при этом, произнес слова такие: 115 «Пусть из них скала возникнет, встанет остров потаенный, чтоб корабль на риф наехал, чтоб разбилась лодка Похьи посреди ревущей бури, 120 средь прибоя волн огромных!» Тут скала возникла в море, луда выросла в пучине, длинной стороной к востоку, поперечною — на север. 125 Вот несется лодка Похьи, пробивается сквозь волны, натыкается на луду, на скалу садится прочно: деревянный челн разбился, 130 развалился, стоопружный, мачты рухнули на волны, паруса упали в море, чтобы волны их гоняли, суховей носил весенний. 135 Ловхи, Похьелы хозяйка, в воду спрыгнула проворно, чтобы сдвинуть лодку с луды, с отмели столкнуть ладейку. Нет, не сдвинуть лодку с луды, 140 с мели не столкнуть ладейку, вся опруга изломалась, все уключье растрепалось. Ловхи думает, гадает, говорит слова такие: 145 «Что же мне теперь поделать, что поделать, что придумать?» Облик свой она меняет, новое берет обличье. Пять железных кос хватает, 150 шесть мотыг, вконец избитых, косы в когти превращает, ржавые мотыги — в пальцы, половину старой лодки под собою размещает, 155 делает борта крылами, руль — своим хвостом огромным, сто мужей берет под крылья, тысячу на хвост сажает, сто мужей, мечи носящих, 160 тысячу, держащих луки. Крылья птицей распластала, ввысь большим орлом взлетела. Машет крыльями широко, гонится за лодкой Вяйно: 165 бьет одним крылом по тучам, бьет другим крылом по волнам. Мать воды, всех жен прекрасней, молвила слова такие: «Ой ты, старый Вяйнямёйнен, 170 отверни свой взор от солнца, огляди северо-запад, обернись хоть на мгновенье!» Вековечный Вяйнямёйнен отвернул свой взор от солнца, 175 оглядел северо-запад, на мгновенье обернулся: вслед летит старуха Похьи, птица странная несется, по плечам как будто коршун, 180 гриф — по всей своей фигуре! Вяйнямёйнена настигла, обхватила кончик мачты, порвала когтями парус, на вершину мачты села, 185 чуть корабль не повалился, чуть не лег бортом на волны. Тут кователь Илмаринен бросился к Творцу с молитвой, к Богу с просьбой обратился. 190 Вымолвил слова такие: «Упаси нас, Боже правый, защити, Творец чудесный, чтоб не сгинул я, несчастный, матерью своей рожденный, 195 прежде данного мне срока, дней, отпущенных мне Богом. Укко, бог ты наш предвечный, сам великий небожитель! Пламенную дай мне шубу, 200 огненную дай рубашку, чтоб меня в бою хранила, берегла меня в сраженье, чтобы головы не сняли, чтобы чуба не лишили 205 в грохоте блестящей стали, в звоне грозного железа». Вековечный Вяйнямёйнен вымолвил слова такие: «Ой ты, Похьелы хозяйка, 210 поделить согласна ль сампо там, на острове туманном, на мысу извечно мглистом?» Молвит Похьелы хозяйка: «Сампо я делить не стану 215 никогда с тобой, несчастный, муж коварный Вяйнямёйнен!» Вот сама хозяйка Похьи сампо вырвать попыталась. Беззаботный Лемминкяйнен 220 с пояса клинок срывает, свой каленый меч хватает с левого бедра из ножен. Бьет орла по цепким пальцам, бьет по крепким перепонкам. 225 Бьет отважно Лемминкяйнен, ударяя, произносит: «Вниз, мужи, клинки бросайте! Наземь, сонные герои, сто мужей, с крыла слетайте, 230 прыгайте с хвоста, десятки!» Говорит хозяйка Похьи, с мачты речь ведет такую: «Ой ты, Лемпи, сын беспечный, Кавко жалкий, муж коварный, 235 обманул ты мать родную, ты сказал неправду старой, на войну ходить зарекся шесть годов иль целых десять, даже в золоте нуждаясь, 240 даже серебра желая». Старый вещий Вяйнямёйнен, вековечный предсказатель, понял, что пора настала, что мгновенье наступило. 245 Выхватил весло из моря, из волны — гребок дубовый, им по чудищу ударил, по когтям орла могучим, раздробил орлу все пальцы, 250 цел остался лишь мизинец. Юноши с крыла свалились, бухнулись герои в море, сто мужей с крыла упало, тысяча с хвоста слетела. 255 Сам орел низвергся с мачты, в лодку с высоты сорвался, как с березы копалуха, как с еловой ветки белка. Тут же к сампо потянулся, 260 ухватил четвертым пальцем, опрокинул сампо в море, мельницу с узорной крышкой, сбросил с борта красной лодки, в море синее низринул. 265 Раздробилось сампо в море, эта крышка расписная. Многие из тех кусочков, из больших обломков сампо глубоко ушли под воду, 270 полегли на тине черной: стали там воды богатством, достояньем царства Ахто. Потому теперь вовеки, есть пока на небе месяц, 275 не иссякнут клады Ахто, вод казна не оскудеет. Те кусочки, что поменьше, малые совсем обломки, на поверхности остались 280 средь широкого простора. Их баюкал в море ветер, их раскачивали волны. Долго их баюкал ветер, гнали вдаль морские волны, 285 на морском пространстве синем, средь широкого простора. К берегу толкал их ветер, к суше волны подгоняли. Видит старый Вяйнямёйнен: 290 зыбь морская их качает, к берегу бурун толкает, волны на песок выносят сампо малые кусочки, крышки расписной обломки. 295 Тут возрадовался Вяйно, так сказал он, так промолвил: «Вот где семени начало, счастья вечного истоки, тут и пашни, и посевы, 300 тут и жизненная сила, тут и месяца сверканье, солнца дивное сиянье для больших просторов Суоми, для ее земли чудесной!» 305 Ловхи, Похьелы хозяйка, так промолвила, сказала: «Знаю средство, помню способ, на тебя найду управу, и на пашни, и на всходы, 310 и на скот, и на растенья, и на месяца сиянье, и на свет чудесный солнца. Я упрячу в камне месяц, схороню в утесе солнце, 315 прикажу студить морозу, леденить — ветрам холодным эти пашни и посевы, эти злаки, эти всходы. Град пошлю на них железный, 320 дождь стальной пролью на землю, на твои поля, на всходы, на распаханные нивы. Подниму в бору медведя, редкозубого — в чащобе, 325 пусть твоих коней он губит, пусть твоих кобыл терзает, пусть твою скотину режет, пусть твоих коров изводит. Изведу народ недугом, 330 род великий уничтожу, чтоб о нем никто вовеки, никогда уже не вспомнил!» Вековечный Вяйнямёйнен тут сказал слова такие: 335 «Не страшны мне козни Лаппи, заклинанья жалкой Турьи. Только Бог погодой правит, у Творца — ключи от счастья, не под мышкой у колдуньи, 340 не в руках у чародейки. На Творца моя надежда, упование на Бога. Он жучков с посевов сгонит, всех вредителей — с побегов, 345 чтоб не портили посевов, чтоб ростков не истребляли, чтобы всходов не губили, чтоб хлебов не пожирали. Ты же, Похьелы хозяйка, 350 затолкай все беды в камень, загони в скалу напасти, в гору заточи страданья. Только месяца не трогай, только солнца не касайся! 355 Прикажи студить морозу, леденить — ветрам холодным собственного поля всходы, злаков собственных посевы! Град пошли на них железный, 360 дождь стальной пролейна землю, на свои родные пашни, на поля далекой Похьи. Подними в бору медведя, кошку злобную — в чащобе, 365 косолапого — средь корбы, редкозубого — средь бора. Выведи на выгон Похьи, на поскотины родные». Тут уж Похъелы хозяйка 370 молвила слова такие: «Власть свою я потеряла, я своей лишилась мощи, кануло богатство в море, сампо на волнах разбилось!» 375 Плача, в путь она пустилась, в Похьелу свою — стеная, только крохи ей достались от всего большого сампо, все же унесла немного, 380 что мизинцем подцепила, принесла лишь крышку в Похью, ручку сампо — в Сариолу. Оттого и бедность в Похье, оттого бесхлебье в Лаппи. 385 Вековечный Вяйнямёйнен лишь до берега добрался, там нашел осколки сампо, крышки расписной обломки на просторном побережье, 390 на морском песке сыпучем. Перенес кусочки сампо, крышки расписной обломки на конец туманный мыса, на далекий остров мглистый, 395 чтоб росли и умножались, поднимались, наливались, чтобы стать ячменным пивом, стать ковригами ржаными. Тут уж старый Вяйнямёйнен 400 вымолвил слова такие: «Дай нам, Бог, дозволь, Создатель, дай нам радоваться жизни, дай всегда нам жить счастливо, дай нам умереть достойно 405 на земле любимой Суоми, в Карьяле, в краю прекрасном. Упаси нас, Боже правый, защити, Создатель славный, от мужских недобрых мыслей, 410 от зловредных козней женских. Колдунов побей наземных, порази волхвов подводных. Будь своим сынам заслоном, детям — помощью надежной, 415 будь для них в ночи опорой, днем — хранителем хорошим, чтоб незло светило солнце, чтоб незло луна блестела, чтоб незло шумели ветры, 420 чтоб незло дожди дождили, чтоб морозы не студили, непогода не вредила. Возведи забор железный, выстрой каменную крепость, 425 окружи мои владенья, с двух сторон — родное племя, подними с земли до неба, опусти с небес на землю, для защиты, для заслона, 430 для опоры, для поддержки, чтоб не нападала порча, урожая не губила никогда на белом свете, никогда в подлунном мире!» Песнь сорок четвертая Вяйнямёйнен отправляется на поиски своего утонувшего в море кантеле, но не может найти его, с. 1–76. — Он делает из березы совершенно новое кантеле, на котором играет снова, — и приводит в восторг все живое в природе, с. 77–334. Вековечный Вяйнямёйнен пораздумал, поразмыслил: «Вот теперь сыграть бы можно, в руки взять веселья короб 5 в этом новом окруженье, посреди дворов прекрасных — только кантеле исчезло, радость навсегда осталась где-то на усадьбах рыбьих, 10 меж каменьев лососевых, у властителей подводных в роде Велламо великом. Не отдаст теперь обратно, не вернет мне короб Ахто. 15 Ой, кузнец мой, Илмаринен! Ты всегда ковал усердно, поработай и сегодня, сделай грабли из железа, зубья частые — для грабель, 20 сделай зубья, сделай ручку, чтоб сгрести мне волны в ворох, чтоб собрать валы в охапки, тростники сложить в ометы, копнами обставить берег, 25 чтоб достать из моря короб, кантеле найти в глубинах, отыскать на рыбьих лудах, меж каменьев лососевых!» Вот кователь Илмаринен, 30 вечный мастер дел кузнечных, сделал грабли из железа, рукоять сковал из меди, зубья в сто саженей создал, рукоять — в пятьсот саженей. 35 Вот уж старый Вяйнямёйнен взял те грабли из железа. Прошагал пути немного, малую лишь часть дороги, подошел к каткам из стали, 40 к прочным стапелям из меди. Там две лодки, там два судна, два челна готовых было: лодка на катках из стали, челн на стапелях из меди. 45 Парусник один был новый, парусник другой был старый. Молвил старый Вяйнямёйнен, обратился к новой лодке: «На воду спускайся, лодка, 50 скатывайся, челн, на волны, чтоб тебя рукой не двигать, не касаться даже пальцем!» На воду спустилась лодка, съехала ладья на волны. 55 Вековечный Вяйнямёйнен в лодке на корме уселся, разгребать поехал море, волны подметать пустился. Выгреб из воды кувшинки, 60 с берега собрал соринки, перебрал камыш прибрежный, перетряс тресту морскую, ямы донные расчистил, прочесал граблями луды, 65 на нашел, не обнаружил кантеле из рыбьей кости, радости своей пропавшей, канувшей навек отрады. Вековечный Вяйнямёйнен 70 к дому своему шагает, свесив голову понуро, шапку наклонив печально, говорит слова такие: «Больше нет моей отрады, 75 короба из щучьих зубьев, кантеле из рыбьей кости!» Проходя лесной поляной, пробираясь вдоль опушки, он услышал плач березы, 80 сетованья свилеватой. Приближается к березе, подступается поближе, спрашивает, вопрошает: «Почему, береза, плачешь, 85 пышная, о чем горюешь, жалуешься, белый пояс? На войну ведь не уводят, в бой тебя не отправляют!» Так ответила разумно, 90 так, зеленая, сказала: «Некоторые считают, говорят вокруг иные, будто я живу в веселье, будто в радости ликую. 95 Я же, тонкая, в заботах, в вечных муках пребываю, проживаю дни в печалях, в горестях своих всегдашних. Я же, глупая, все плачу, 100 сокрушаюсь неустанно, оттого, что я несчастна, оттого, что беззащитна на местах поганых этих, на поскотинах открытых. 105 Кто везучий, кто счастливый, тот всегда того желает, чтобы лето наступило, теплая пора настала. Я же, глупая, тревожусь, 110 я же, бедная, пугаюсь: так и жди — сдерут бересту, свежий лист на веник срежут! Ведь ко мне, туманной, часто, ведь ко мне, бедняжке хрупкой, 115 дети быстрых дней весенних шумной стайкой прибегают, ствол мой сочный подрезают, белую кору кромсают. Летом пастухи дрянные 120 белый пояс мой сдирают, кто на туес, кто на ножны, кто на кузовок для ягод. Ведь ко мне, туманной, часто, ведь ко мне, бедняжке хрупкой, 125 девушки приходят летом, возле весело резвятся, веточки мои срезают, веники из веток вяжут. Тонкую, меня нередко, 130 хрупкую бедняжку, часто подсекают для пожоги, рубят, бедную, для печки. Трижды даже этим летом, теплою порою славной 135 дровосеки приходили, подо мной топор точили на погибель мне, несчастной, на беду мне, слабосильной. Вот и вся от лета радость, 140 счастье — от поры прекрасной. Только и зима не лучше, время снега не милее. Прежде времени, до срока облик мой меняет горе: 145 голова моя все ниже, все бледнее мои щеки — черные деньки лишь вспомню, трудную представлю пору. Муки мне приносит ветер, 150 стужа — тяжкие заботы. Зелень шубки вихрь уносит, стужа — сарафан красивый. Остаюсь тогда, бедняжка, горемычная березка, 155 на ветру совсем нагая, неодетая — на стуже, на ветру дрожать в ознобе, на морозе плакать в горе». Молвит старый Вяйнямёйнен: 160 «Пышная, не плачь, береза, слез не лей, побег зеленый, белый поясок, не сетуй. Обретешь иное счастье, жизнь прекраснее получишь — 165 будешь плакать ты от счастья, петь — от радости великой!» Вековечный Вяйнямёйнен сотворил певучий короб. Целый летний день трудился, 170 кантеле строгал упорно там, на мысе вечно мглистом, там, на острове туманном. Вытесал певучий короб, сделал кантеле основу, 175 создал новую отраду из березы свилеватой. Молвил старый Вяйнямёйнен, так сказал он, так заметил: «Вот и кантеле основа, 180 остров радости извечной. «Где же я колки достану, где закрутки раздобуду?» На дворе был дуб огромный, в глубине двора — высокий, 185 ровные на дубе ветви, на любой из веток — желудь, венчик золотой — на каждом, на венце любом — кукушка. Лишь кукушка закукует, 190 пропоет лишь пять словечек — золото скользнет из клюва, серебро сбежит из зева на вершину золотую, на серебряную сопку: 195 вот колки́[203] для инструмента, вот для кантеле закрутки. Молвил старый Вяйнямёйнен, так сказал он, так заметил: «Есть колки для инструмента, 200 есть для кантеле закрутки. Малости лишь не хватает — нет пяти лишь струн певучих. Где же струны раздобуду, где певучие достану?» 205 Струны он искать пустился. По лесной идет лужайке — видит деву средь поляны, юную среди долины. Дева слез не проливала, 210 хоть она и не смеялась, — про себя негромко пела, песней вечер коротала, жениха ждала невеста, суженого поджидала. 215 Вековечный Вяйнямёйнен без сапог подходит к деве, босиком легко ступает, приближается к девице, прядь волос у девы просит, 220 говорит слова такие: «Прядь волос мне дай, девица, дай, красавица, свой локон, дай для кантеле мне струны, для моей утехи вечной!» 225 Прядь волос дала девица, локон свой дала красотка, пять и шесть волос нежнейших, семь своих волос девичьих — вот откуда взяты струны, 230 звончатые — раздобыты. Вот и кантеле готово. Вековечный Вяйнямёйнен сел на самый нижний камень, на скалистую ступеньку. 235 Взял певучий короб в руки, кантеле к себе придвинул, повернул колками кверху, тупие упер в колени, чтобы кантеле наладить, 240 струны звонкие настроить. Инструмент настроил Вяйно, струны звонкие проверил. Повернул певучий короб, поперек колен поставил. 245 Опустил ногтей десяток, пять своих расставил пальцев, пробежал по струнам звонким, по звенящим нежно нитям. Вот играет Вяйнямёйнен, 250 руки легкие взлетают, пальцы тонкие порхают, бегают по струнам звонким. То-то радуется короб, свилеватая береза, 255 золото звенит кукушки, девичий ликует волос. Двигаются пальцы Вяйно, струны кантеле рокочут, горы рвутся, скалы скачут, 260 содрогаются утесы, валуны на волнах блещут, камни плавают по водам, сосны бурно веселятся, пляшут пни на боровинах. 265 Рода Калевы золовки побросали вышиванье, побежали ручейками, понеслись потоком шумным, молодицы, — улыбаясь, 270 весело смеясь, — хозяйки, чтоб игру послушать Вяйно, чтоб весельем насладиться. Что мужей в округе было, все в руках держали шапки, 275 что в округе женщин было, все ладонь к щеке прижали, девушки в слезах стояли, парни были на коленях, пенью кантеле внимали, 280 Вяйнямёйнена веселью. Словно ртом одним сказали, словно выдохом единым: «Не случалось прежде слушать музыки такой чудесной, 285 никогда, пока на свете месяц в небесах сияет!» Звон красивый разливался, слышался в шести селеньях. Не было такого зверя, 290 чтобы слушать не явился это нежное звучанье, инструмента голос чудный. Что в лесу животных было, все на коготки присели, 295 чтоб игру послушать Вяйно, чтоб весельем насладиться. Птицы неба прилетели, все устроились на ветках. Рыбы вод сюда явились, 300 стаей к берегу приплыли. Даже все земные черви вылезли наверх из почвы, извивались, наслаждались этой музыкою нежной, 305 кантеле прекрасным звоном, Вяйнямёйнена игрою. Вековечный Вяйнямёйнен впрямь играл мастеровито, извлекал искусно звуки. 310 День играл, второй старался, с одного играл присеста, только раз откушав утром, только раз надев свой пояс, только раз надев рубаху. 315 Если он играл в жилище, у себя в избе сосновой, кровля звоном отвечала, пели даже половицы. Пели балки, пели двери, 320 ликовали все окошки, каменная печь плясала, свилеватый столб мурлыкал. Если шел еловым лесом, проходил сосновым бором, 325 делали поклоны ели, поворачивались сосны, шишки падали на землю, сыпалась к подножью хвоя. Проходил когда по рощам, 330 по лесным шагал полянам, рощи сами веселились, ликовали все поляны, хоровод вели цветочки, долу кланялись побеги. Песнь сорок пятая Хозяйка Похьелы насылает на Калевалу необыкновенные болезни, с. 1–190. — Вяйнямёйнен излечивает народ сильнодействующими заклинаниями и мазями, с. 191–362. Ловхи, Похьелы хозяйка, весть такую услыхала: Вяйнола живет прекрасно, Калевала процветает 5 от больших осколков сампо, крышки расписной обломков. Тут взяла хозяйку зависть. Принялась усердно думать: гибелью какой осилить, 10 извести какою смертью Вяйнолы народ упрямый, Калевалы населенье. Ловхи Укко умоляет, Павванне смиренно просит: 15 «Ой ты, Укко, бог верховный, Калевы народ повергни, порази железным градом, жалами стальных иголок. Погуби болезнью злою, 20 умертви народ коварный, во дворах мужей повергни, жен убей в хлевах просторных!» Дева Туони, дочь слепая, Ловиатар[204], бабка злая, 25 худшая из дочек Туони, злейшая из дочек Маны, всяких зол была началом, тысяч разных бед — причиной. У нее и лик был черным, 30 отвратительною — кожа. Эта черная девица, Улаппалы дочь слепая, средь дороги постелила, ложе сделала средь грязи. 35 Улеглась спиною к ветру, боком к лютой непогоде, к ледяному вихрю задом, передом к восходу солнца. Налетел великий ветер, 40 яростный порыв с востока, плод надул девице глупой, наградил тяжелой ношей на поляне без растений, на земле без всяких кочек. 45 Бремя тяжкое носила, волокла тугое чрево. Две и три луны проходят, пять и шесть уж пролетают, месяцев и семь, и восемь, 50 целых девять лун по кругу, по расчетам старых женщин — даже девять с половиной. Вот в конце луны девятой, даже на десятый месяц 55 чрево сделалось тяжелым, сделалась тугой утроба. Все не может разрешиться, все не может плод явиться. Вот и место поменяла, 60 ложе новое сыскала. Пробралась рожать, блудница, шлюха старая, — щениться между двух камней огромных, в щель пяти отрогов горных. 65 Все не может разродиться, все не может плод явиться. Для родов местечко ищет. Захотела разрешиться на источниках зыбучих, 70 на ключах болот плескучих. Не нашла и там местечка, чтоб свое облегчить чрево. Захотела разродиться, попыталась разрешиться 75 в пене огненных порогов, в круговерти водопада, в падуне из трех уступов, у девятого обрыва. Все не может разрешиться, 80 облегчить не может чрево. Тут, поганая, взревела, разрыдалась, образина. Не поймет, куда же деться, побежать куда, не знает, 85 чтоб свое облегчить чрево, чтоб родить свое потомство. Бог сказал с высокой тучи, молвил с облака Создатель: «На болоте есть трехстенок, 90 есть на берегу закуток в темной Похьеле суровой, в сумеречной Сариоле, там ты можешь разрешиться, чрево тяжкое облегчить. 95 Там в тебе нужда большая, там нужда — в твоем отродье». Черная девица Туони, Маналы дрянная дочка, подошла к жилищам Похьи, 100 к баням темной Сариолы, чтоб скорее разрешиться, выродить свое отродье. Ловхи, Похьелы хозяйка, редкозубая старуха, 105 повела девицу в баню, по деревне проводила, незаметно для деревни, неприметно для соседей. Тайно баню натопила, 110 выветрила быстро горечь, двери пивом окропила, облила все петли квасом, чтобы двери не скрипели, не повизгивали петли. 115 Так потом заговорила, слово молвила такое: «Дева Каве, дочь природы, Каве, дева золотая, старшая средь женщин в мире, 120 мать первейшая из сущих! Забеги скорее в море, до колен, до поясницы, у ерша возьми ты слизи, у налима — скользкой мази, 125 чтобы меж костей помазать, натереть места больные, чтобы снять у девы боли, рези в животе ослабить, чтоб унять ее страданья, 130 облегчить потуги чрева. Если этого все мало, ой ты Укко, бог верховный: поспеши в нужде на помощь, помоги в беде несчастной! 135 Мучается здесь девица, в резях чрева изнывает посреди густого дыма, на полке чужой парилки. С золотой приди дубинкой, 140 с палицею в правой длани! Разнеси ты все препоны, косяки раздвинь дверные, разомкни затворы божьи, тайные сломай засовы, 145 пусть пройдет большой и малый, пусть проскочит слабосильный». Тут уж гадкая девица, Туонелы слепая дочка, чрево тихо опростала, 150 нарожала деток злобных под накидкой с медной ниткой, пологом из легкой дымки. Девять принесла детишек лишь одною ночью летней, 155 лишь с одной подачи пару, лишь с одной подтопки бани из одной своей утробы, переполненного чрева. Имена давала чадам, 160 клички подбирала деткам, как любая мать — рожденным, как любой творец — созданьям. Колотьем один был назван, коликой другой был прозван, 165 третий наречен ломотой, костогрызом стал четвертый, пятый назван был коростой, чирием шестой объявлен, окрещен седьмой холерой, 170 стал восьмой чумою страшной. Лишь один пока не назван, тот, что был рожден последним. Вот его-то и послала, сделала волхвом на водах, 175 ведуном в зыбучих топях, завистью, живущей всюду. Ловхи, Похьелы хозяйка, все болезни загоняла на конец косы туманной, 180 на далекий остров мглистый. Разозлила те болезни, растравила те недуги на беду народу Вяйно, Калевале — на погибель. 185 Люди Вяйнолы хворают, Калевы народ болеет от недугов необычных, от болезней безымянных: пол под ними прогнивает, 190 сверху преют одеяла. Тут уж старый Вяйнямёйнен, вековечный прорицатель, выручать пошел их жизни, головы спасать пустился, 195 с Туонелой бороться начал, с хворями вести сраженье. Натопил пожарче баню, камни накалил для пару. Чистыми топил дровами, 200 теми, что водой пригнало. Пряча ведра, нес он воду, веник нес, прикрыв полою. Мягко веники распарил, стоветвистые расправил. 205 Сладкого поддал он пару, медом пахнущего жару сквозь каленые каменья, сквозь пылающие плиты. Вымолвил слова такие, 210 произнес такие речи: «В банный пар сойди, Создатель, в банный жар, Отец небесный, чтобы сотворить здоровье, подарить народу бодрость. 215 Погаси святое жженье, потуши заразу злую, осади жару дурную, пар плохой развей по ветру, чтоб твоих сынов не трогал, 220 не калечил нарожденных. Вся вода, что набросаю на каленые каменья, пусть целебным паром станет, свежей симой обернется, 225 потечет рекой медовой, сладким озером заплещет через камни в жаркой печке, через мох в горячей бане! Не сгубить нас без причины, 230 не убить нас без недуга, не сразить без божьей воли, без болезни боготворной. Кто нас тронет без причины, пусть к нему ж вернется порча, 235 самого сразят заклятья, насланные им болезни. Если нет во мне мужчины, нет героя в сыне Укко, чтоб изгнать любую порчу, 240 чтоб отринуть наважденье, сила есть у бога Укко, что владеет облаками, что на туче проживает, облаками управляет. 245 Ой ты, Укко, бог верховный, восседающий на туче, поспеши в нужде на помощь, помоги в беде несчастным, излечи людские муки, 250 отгони невзгоды злые, отведи скорее порчу, насланное наважденье. Принеси мне меч каленый, дай клинок мне искрометный, 255 чтоб с недугами сразиться, извести лихое племя, разогнать по ветру муки, боли разметать по полю. Прогоню подальше муки, 260 загоню своим заклятьем в каменные подземелья, суну в груду скал железных, пусть от мук страдают камни, пусть от боли стонут скалы. 265 Камни болей не боятся, не страшатся скалы хворей, сколько б хвори ни наслали, сколько б мук ни навалили. Дева боли, чадо Туони, 270 ты сидишь на камне болей, у истока трех потоков, в быстрине трех рек широких, жернова болезней вертишь, каменную гору хворей. 275 Собери, сложи болезни в жерло синего утеса или вышвырни их в воду, утопи в морской пучине, где совсем не дует ветер, 280 где совсем не светит солнце. Если этого все мало, Кивутар, хозяйка хворей, Вамматар, увечий дева, приходите, будем вместе 285 возвращать здоровье людям, создавать покой народу. Сделай легкими увечья, безболезненными — боли, чтобы хворые уснули, 290 отдохнул больной хоть малость, хоть часок побыл без болей, хоть недолго — без страданий. Собери все боли в ковшик, в медное лукошко — муки, 295 отнеси все эти боли, все увечья, все мученья на большую гору болей, на высокий холм страданий. Там свари все эти боли 300 в невеликом котелочке, что лишь перст один вмещает, лишь большой вмещает палец. Посреди холма есть камень, посередке камня — дырка, 305 пробуравленная буром, просверленная сверлилом; боли в ту дыру толкают, загоняют все мученья, убирают все увечья, 310 дни заталкивают злые, чтоб ночами там сидели, даже днем не вылезали». Тут уж старый Вяйнямёйнен, вековечный заклинатель, 315 смазал мазью поврежденья, тщательно обмыл ушибы, девять взяв различных мазей, восемь всяких натираний. Вымолвил слова такие, 320 произнес такие речи: «Ой ты, Укко, бог верховный, древний муж, небес властитель! Подними с востока тучу, с севера пришли другую, 325 с запада на помощь — третью, чтоб водою, чтобы медом все места больные смазать, натереть все поврежденья! Ни на что я сам не годен, 330 если Бог мне не поможет, не придет Творец на помощь, мне опорою не станет. Я лишь погляжу глазами, лишь потрогаю руками, 335 пошепчу слова губами, лишь дыханием согрею! Где рука моя бессильна, пусть рука поможет божья, где мои бессильны пальцы, 340 пусть помогут пальцы божьи. У Творца персты прекрасней, покрасивее ладони. Заклинать приди к нам, Боже, заговаривать, Создатель, 345 врачевать, Творец всесильный! Исцеляй больного ночью, делай днем его здоровым, чтоб снаружи не болело, чтоб внутри совсем не ныло, 350 чтобы сердце не давило, боли не было и малой, даже легкого страданья никогда в теченье жизни, есть пока на небе месяц». 355 Вековечный Вяйнямёйнен, заклинатель изначальный, повреждения исправил, сглаз и порчу обезвредил, удалил препоны злые, 360 насланные наважденья, спас народ от верной смерти, Калевы людей от мора. Песнь сорок шестая Хозяйка Похьелы поднимает медведя и посылает его изводить стада Калевалы, с. 1–20. — Вяйнямёйнен заваливает медведя, и по этому поводу в Калевале устраивается обычное праздничное пиршество, с. 21–606. — Вяйнямёйнен поет и играет на кантеле, желая Калевале счастливой жизни и на будущие времена, с. 607–644. Весть до Похьи долетела, до холодного селенья: Вяйнола опять воспряла, Калевала исцелилась 5 от неведомых недугов, от болезней необычных. Ловхи, Похьелы хозяйка, редкозубая старуха, очень сильно оскорбилась, 10 слово молвила, сказала: «Помню способы иные, знаю и другие средства: подниму в бору медведя, бирюка пошлю из корбы 15 на стада большие Вяйно, на скотину Калевалы». Подняла в бору медведя, бирюка в его берлоге, погнала к полянам Вяйно, 20 к пастбищам всей Калевалы. Вековечный Вяйнямёйнен тут сказал слова такие: «Брат, кователь Илмаринен, новое копье мне выкуй, 25 сделай с пикою трехгранной, с древком, вылитым из меди. Надо взять в бору красавца, Отсо в шубе драгоценной, чтобы меринов не рушил, 30 кобылиц моих не трогал, чтобы не валил скотину, чтоб коров моих не резал». Выковал копье кователь не коротким и не длинным, 35 сделал среднего размера: волк стоял на остром стержне, на пере — медведь мохнатый, быстрый лось — на месте стыка, резвый конь — на рукояти, 40 на пяте — олень брыкливый. Вот и снег предзимний выпал, тонкая легла пороша, словно шерсть овцы осенней, шубка зимнего зайчонка. 45 Молвил старый Вяйнямёйнен, произнес слова такие: «Мной желанье овладело в Метсолу свой путь направить, на дворы лесных хозяек, 50 на дворы красавиц синих. Выйду из дому на волю, в лес отправлюсь на работу. Бор, признай своим героем, Тапио, — своим слугою! 55 Дай, Судьба, мне взять добычу, завалить красавца леса! Мьеликки, хозяйка леса, Теллерво, красотка бора! Посади на цепь собаку, 60 загони свою дворнягу в загородку из крушины, в сетевой сарай[205] из дуба. Отсо, яблочко лесное! Колобок медоволапый! 65 Как услышишь: я ступаю, муж достойный, приближаюсь, — спрячь скорее когти в шерсти, убери все зубы в десны, чтоб меня не задевали, 70 никогда бы не хватали. Ты, единственный мой Отсо, колобок медоволапый, полежи-ка на пригорке, на своей скале красивой 75 под шумящим сводом сосен, под шатром шуршащих елей. Поворачивайся, Отсо, шевелись, медоволапый, как в гнезде уютном рябчик, 80 как гусыня на яичках». Вековечный Вяйнямёйнен лай собаки тут услышал, пса свирепого рычанье у двора, где малоглазый, 85 тупоносый обитает. Так сказал он, так заметил: «Думал, что поет кукушка, птица милая кукует — не кукушка там кукует, 90 не пичуга распевает. Это лает пес мой лучший, всех других собак надежней, у дверей избушки Отсо, на дворе красавца леса. 95 Вековечный Вяйнямёйнен тут настиг красавца леса, шелковые смял постели, сбросил с ложа золотого, сам сказал слова такие, 100 произнес такие речи: «Будь восславлен, Боже правый, возвеличен будь, Создатель! Дал ты Отсо мне в награду, золото тайги мне выдал!» 105 Стал разглядывать добычу. Слово молвил, так заметил: Ты, единственный мой Отсо, гость лесной медоволапый! На меня не обижайся, 110 я тебя совсем не трогал — ты ведь сам с дуги скатился, сам свалился с хвойных веток, сам порвал порты из прутьев, разодрал кафтан из хвои: 115 в дни осенние так скользко, так темно порой ненастной. Золотой мой кукушонок, мех красивый, мех пушистый, остывать оставь жилище, 120 пустовать — свою усадьбу, дом свой из ветвей березы, свой приют из гибких прутьев! Собирайся, именитый, поторапливайся, славный, 125 башмачок, беги, проворный, семени, чулочек синий, из твоих подворий тесных, с узеньких твоих тропинок мы пойдем к героям славным, 130 поспешим к мужам хорошим. Там тебя прекрасно примут, угостят тебя отменно: сладостями там накормят, напоят питьем медовым, 135 будешь в доме гостем званым, почитаемым героем. Так пойдем же, пошагаем из берлоги неказистой под прославленную крышу, 140 под роскошные навесы. Ты скользи легко по снегу, как по озеру кувшинка, ты скачи на хвойных сучьях, словно белочка на ветках!» 145 Вот уж старый Вяйнямёйнен, вековечный заклинатель, по полям идет, играя, рассыпая звон, — по бору, со своим бесценным гостем, 150 колобком своим пушистым. Уж слышна игра в жилище, чудный звон — под крышей знатной. Говорит народ в жилище, люд пригожий восклицает: 155 «Слышите ли звон чудесный, как в лесу певец ликует, как стрекочет клест в чащобе, как звенит лесная дудка!» Вековечный Вяйнямёйнен 160 на подворье появился. Высыпал народ из дома, люд пригожий рассуждает: «Уж не золото ль шагает, уж не серебро ль ступает, 165 уж не мех ли драгоценный, уж не денежка ль катится? Уж не дал ли медолюба, рысь свою — хозяин бора, коль идете с ликованьем, 170 с пеньем едете на лыжах». Вековечный Вяйнямёйнен тут сказал слова такие: «Удалось добыть лишь выдру, лишь для счета, лишь для виду, 175 вот и едем, напевая, весело скользим на лыжах. Только здесь у нас не выдра, даже и не рысь лесная, здесь шагает слава леса, 180 сам идет красавец бора, муж прославленный ступает, в праздничной суконной свитке. Коль для вас он гость желанный, двери настежь распахните, 185 коль для вас он гость незваный, двери плотно затворите!» Люди тотчас отвечали, говорил народ нарядный: «Здравствуй, Отсо, к нам прибывший, 190 медолапый гость, ступивший на помытый пол широкий, подметенный двор прекрасный! Я весь век о том мечтала, с детства самого желала 195 Тапио рожок услышать, нежный звук лесной свирели, золото увидеть бора, серебро лесной чащобы на подворьях невеликих, 200 наших узеньких дорожках. Я ждала его, как лета, как большого урожая. Так и лыжи ждут пороши, люлю — ходкого скольженья, 205 жениха так ждет девица, суженого ждет невеста. Вечером ждала у окон, утром — у дверей амбара, всю неделю — у калитки, 210 целый месяц — у прогона, зиму на дворе топталась. Выстояла снег до почвы, вытоптала до проталин, землю талую — до гальки, 215 гальку — до земли песчаной, до зеленых трав — песочек. По утрам я размышляла, напролет все дни гадала, где же задержался Отсо, 220 где бродил любимец бора. Завернул, быть может, в Виро, убежал из славной Суоми?» Вековечный Вяйнямёйнен сам сказал слова такие: 225 «Проводить куда мне гостя, где ж мне золотце устроить? Может, проводить в кладовку, посадить в сарай с соломой?» Люди тотчас отвечали, 230 говорил народ нарядный: «Проводи большого гостя, проведи ты золотого под прославленную крышу, под прекрасные навесы. 235 Там уже готовы яства, там расставлены напитки, добела полы намыты, все подметены настилы, жены все сидят в нарядах, 240 в лучших, праздничных одеждах, в головных своих уборах, в чистых белых одеяньях». Вековечный Вяйнямёйнен так сказал, такое молвил: 245 «Ой ты, Отсо, пташка леса, колобок медоволапый! Нам чуть-чуть пройти осталось, прошагать по боровине. Золотце, пойдем скорее, 250 поспешим, мой драгоценный, побежим, чулочек черный, заскользим, сюртук суконный, по синичьим узким тропкам, по дорожкам воробьиным, 255 в дом под пять торцовых бревен, в дом под шесть надежных балок. Жены бедные, следите, чтобы стадо не боялось, чтоб скотинка не пугалась, 260 уцелел бы скот хозяйки, как пройдет в жилище Отсо, в дом протиснется мохнатый. Из сеней уйдите, парни, от дверей — подальше, девы, — 265 в дом герой вступает славный, муж могучий входит в избу. Отсо, яблочко лесное, колобок, лесной красавец! Девушек не опасайся, 270 не страшись носящих косы, не робей при виде женщин, этих жен в чулках помятых. Сколько есть в жилище женщин, в свой закут скорей идите — 275 в избу входит муж могучий, в дом герой вступает славный!» Молвил старый Вяйнямёйнен: «Дай вам всем, Господь, здоровья, всем под матицей могучей, 280 всем под этой славной крышей! Где любимца мне оставить, поместить мой колобочек?» Люди тотчас отвечали: «Здравствуй, здравствуй, гость прибывший: 285 усади свою пичугу, золотой свой колобочек, на конце скамьи сосновой, на краю железной лавки, чтоб мы шубу разглядели, 290 мех пощупали пушистый. Не тужи, не огорчайся, ты на нас не обижайся, коль придет для шубы время, срок настанет для осмотра. 295 Шубу портить не позволим, не дадим твой мех прекрасный на одежки окаянным, на лохмотья побирушкам. Тут уж старый Вяйнямёйнен 300 шубу снять велел с любимца, вынес на поветь амбара, положил вариться мясо, в чан сложил позолоченный, в меднодонную посуду. 305 На огонь котел уж поднят, меднобокий, в жар поставлен, мясом доверху наполнен, лакомством набит до края, сдобренным отменной солью, 310 что добыта в дальних странах, что привезена из Саксы по просторам дальней Вьены[206], по проливу Соляному, сгружена с большого судна. 315 Лишь в котлах сварилось мясо, с пламени котлы лишь сняли — повели добычу леса, понесли клеста чащобы на конец стола большого, 320 к золотым красивым мискам, чтобы симу пить из чаши, чтобы пиво пить из кружки. Из сосны был стол сколочен, миски отлиты из меди, 325 ложки серебром сверкали, золотом ножи сияли. Доверху набиты миски, чаши все полны с краями леса дивными дарами, 330 золотой добычей бора. Тут уж старый Вяйнямёйнен сам сказал слова такие: «Златогрудый старец бора, дома Тапио хозяин, 335 дома Тапио хозяйка, сладкая большуха леса, сын красивый Тапиолы, сын красивый красношлемый, Теллерво, красотка бора, 240 весь народ лесной прекрасный, всех мы ждем на эту свадьбу, твоего бычка пирушку! Тут сегодня много снеди, много снеди, много пива, 345 много для себя съестного, хватит и для всей деревни». Люди так ему сказали, так спросил народ нарядный: «Где родился славный Отсо, 350 где он вырос, драгоценный? Вряд ли в бане на соломе, вряд ли в темном закуточке?» Вековечный Вяйнямёйнен сам сказал слова такие: 355 «Отсо не родятся в риге, не родятся на мякине! Был рожден наш славный Отсо, сотворен, медоволапый, — у луны, у солнца в чреве, 360 у Медведицы под мышкой, возле милых дев воздушных, возле дев самой Природы. Дева шла по краю неба, посреди пространств воздушных. 365 Вот прошла по кромке тучи, по само́й границе неба в голубых чулках красивых, в пестрых кенгах с каблуками, у нее была корзинка, 370 с шерстью кузовок — под мышкой. Бросила кудель на воду, опустила шерсть на волны. Ту кудель баюкал ветер, гнало воздуха движенье, 375 дух воды качал тихонько, волны к берегу толкали, к берегу с медвяным бором, к мысу с краешком медовым. Мьеликки, хозяйка леса, 380 щедрая хозяйка бора, ту кудель с волны схватила, шерстяной взяла комочек. Ловко шерсть она скатала, сноровисто завернула, 385 сунула в кленовый кузов, в разрисованную зыбку. Привязала лямки люльки, золотые цепи зыбки к самой прочной ветке ели, 390 к разветвлению густому. Там баюкала знакомца, там лелеяла любимца под цветущей кроной ели, под раскидистой сосною. 395 Там она растила Отсо, пестовала мех чудесный возле рощи медоносной, посреди медовой чащи. Подрастал красивым Отсо, 400 становился все прекрасней: кривоногий, толстопятый, кругломордый, большелобый. Нос — курнос, крюком — колени, мех красивый, весь мохнатый. 405 Лишь зубов пока не дали, лишь когтей не смастерили. Мьеликки, хозяйка леса, молвила слова такие: «Я бы когти смастерила, 410 принесла бы также зубы, лишь бы зла он не наделал, не принес несчастья людям». Вот тогда поклялся Отсо на руках хозяйки леса, 415 перед Богом всемогущим, пред лицом владыки неба, что не будет делать худа, зла творить не станет людям. Мьеликки, хозяйка леса, 420 корбы мудрая большуха, зубы добывать пустилась, спрашивать для Отсо когти у рябины крепкоствольной, жилистого можжевела, 425 у кореньев узловатых, у столетних пней смолевых: не нашла когтей пригодных, не нашла зубов хороших. На юру сосна стояла, 430 красовалась ель на взгорке, ветвь на ели золотая, сук серебряный на конде. Их взяла хозяйка в руки, зубы, когти смастерила, 435 зубы в челюсти воткнула, крепко в десны посадила. Отпустила прочь любимца, убежать дала красавцу, чтоб гулял он по болотам, 440 чтоб расхаживал по чащам, по межам бродил степенно, чтоб карабкался по склонам, чтобы вел себя учтиво, чтоб вышагивал достойно, 445 проводил счастливо время, коротал свои денечки на краю земель, на топях, на краю поляны игрищ, чтоб ходил босым все лето, 450 осень бегал без чулочков, чтоб в осеннее ненастье, чтобы в зимние морозы жил в черемуховом доме, у опушки хвойных замков, 455 у подножья пышной ели, в можжевеловой каморке, пять имел накидок теплых, восемь одеял из шерсти. Там-то я и взял добычу, 460 там настиг свою удачу». Молодые так сказали, пожилые так спросили: «Как ты сделал щедрой корбу, щедрой — корбу, доброй — чащу, 465 чутким — властелина леса, Тапио — великодушным, что с сокровищем расстался, с медолапым разлучился? Не копья ли это дело, 470 не стрелы ли то заслуга?» Вековечный Вяйнямёйнен вымолвил слова такие: «Щедрою была к нам корба, щедрой — корба, доброй — роща, 475 милостивым был хозяин, Тапио — великодушным. Мьеликки, хозяйка леса, Теллерво, чащобы дева, дочка Тапио, красотка, 480 малая служанка леса, нам дорогу указала, вехи там установила, метки сделала вдоль тропок, путь-дорогу указала. 485 Сделала в бору зарубки, на холмах — заломы веток до дверей жилища Отсо, денежного островочка. Мне, когда туда я прибыл, 490 как добрался я до цели, и копья не нужно было, не было нужды и в стрелах: сам свалился с ветки гибкой, сам с дуги скатился хвойной. 495 Разорвал всю грудь о хворост, распорол живот о сучья». Так еще добавил Вяйно, сам промолвил, сам заметил: «О, единственный мой Отсо, 500 мой любимец, птичка леса, с головы отдай корону, выпростай клыки большие, редкие отдай мне зубы, дай широкую мне челюсть. 505 Только ты не обижайся, если странный звук услышишь: хруст костей, зубов скрипенье, челюстей своих трещанье. Вот беру я нос у Отсо, 510 добавляю к прежде взятым, чтобы не был сиротою, не остался одиноким. Вот беру у Отсо ухо, добавляю к прежде взятым, 515 чтоб не стало сиротою, не осталось одиноким. Вот беру я глаз у Отсо, добавляю к прежде взятым, чтобы не был сиротою, 520 не остался одиноким. Вот беру я лоб у Отсо, добавляю к прежде взятым, чтобы не был сиротою, не остался одиноким. 525 Вот беру у Отсо морду, добавляю к прежде взятым, чтоб не стала сиротою, не осталась одинокой. Вот беру язык у Отсо, 530 добавляю к прежде взятым, чтобы не был сиротою, не остался одиноким. Лишь того сочту я мужем, назову того героем, 535 кто клыки пересчитает, зубы вытащит из десен, из стального подбородка, пятерней своей железной!» Не нашлось того героя, 540 не было такого мужа. Сам вытаскивает зубы, пересчитывает кости пятерней своей железной, придавив коленом череп. 545 Вытащил у Отсо зубы, слово молвил, так заметил: «Славный Отсо, житель бора, леса колосок прекрасный, не пора ль тебе в дорогу, 550 в путь веселый отправляться из моей берлоги тесной, низенькой моей избушки, в дом, что этого повыше, в те хоромы, что просторней. 555 Золотце, пойдем со мною, пошагаем, драгоценный, мимо тропок поросячьих, поперек путей свинячьих, по заросшим ивой склонам, 560 на высокую вершину, на сосну с кудрявой кроной, стоветвистую лесину. Там тебе уютно будет, будет там тебе приятно 565 слушать бубенцов бренчанье, звон коровьих колокольцев». Вековечный Вяйнямёйнен возвращается из леса. Спрашивают молодые, 570 люд пригожий вопрошает: «Ты куда девал добычу, проводил куда поживу? Не на льду ль оставил зябнуть, не в шуге ли дал увязнуть, 575 не завел ли на болото, не зарыл ли в боровине?» Вековечный Вяйнямёйнен слово молвил, так заметил: «Не на льду оставил зябнуть, 580 не в шуге студеной вязнуть — растаскали б там собаки, птицы б спрятали остатки. Не завел и на болото, не зарыл и в боровине — 585 там бы черви источили, там бы муравьи изъели. Я туда отнес добычу, проводил свою поживу — на хребет горы из меди, 590 холм из золота высокий. Поднял на сосну святую, стоветвистую лесину, на сучок, что всех прочнее, ветвь, что всех ветвей пышнее, 595 выставил на радость людям, на отраду проходящим. Десны на восток направил, повернул глаза на запад. Не на самый верх повесил. 600 Если бы на верх повесил, ветер сильно истрепал бы, суховей исколотил бы. Не на самый низ повесил. Если бы на низ повесил, 605 там толкать бы стали свиньи, низкорылые, ворочать». Тут уж старый Вяйнямёйнен приступил немедля к пенью, чтобы вечер возвеличить, 610 уходящий день восславить. Молвил старый Вяйнямёйнен, сам сказал слова такие: «Подержи, светец, лучину, чтобы петь мне видно было. 615 Время петь уже настало, петь мои уста желают». Так играл и пел чудесно, ликовал весь вечер длинный. Так сказал, кончая пенье, 620 так промолвил напоследок: «Дай и впредь, великий Боже, дай и в будущем, Создатель, чтобы здесь мы веселились, чтобы праздник проводили 625 на пирушке медолюба, длинношерстного — на свадьбе. Так всегда давай нам, Боже, дай и в будущем, Создатель, чтоб в лесу зарубки были, 630 были нужные засечки для героев наших славных, для толпы мужей известных. Так всегда давай нам, Боже, дай и в будущем, Создатель, 635 чтобы Тапио трубил нам, чтоб свирель лесная пела на подворьях этих тесных, на прогонах этих узких! Пусть все дни для нас играет, 640 вечером приносит радость на просторных землях этих, на пространствах славной Суоми, среди юношей растущих, в подрастающем народе». Песнь сорок седьмая Луна и солнце опускаются пониже, чтобы послушать, как играет Вяйнямёйнен. Хозяйка Похьелы хватает их и запирает внутри горы. Потом выкрадывает даже огонь из жилищ Калевалы, с. 1–40. — Верховный бог Укко удивляется тьме, наступившей на небе, и высекает огонь, чтобы зажечь новое солнце и новую луну, с. 41–82. — Огонь падает на землю, и Вяйнямёйнен с Илмариненом пускаются на его поиски, с. 83–126. — Дева воздуха рассказывает им, что огонь упал в озеро Алуэ[207], где его проглотила рыба, с. 127–312. — Вяйнямёйнен и Илмаринен пытаются поймать эту рыбину рогожным неводом, но безуспешно, с. 313–364. Вековечный Вяйнямёйнен все на кантеле играет, все поет, и все играет, и без пения ликует. 5 Звон летит к жилищам лунным, радость — к солнечным окошкам. Вот луна из дома вышла, села на кривой березе, солнце из дворца явилось, 10 наверху сосны уселось, чтобы кантеле послушать, чтоб игрою насладиться. Ловхи, Похьелы хозяйка, редкозубая большуха, 15 тут-то и схватила солнце, тут-то месяц и достала, с той сосны схватила солнце, с той кривой березы — месяц, унесла домой поспешно, 20 в землю Похьелы суровой. Месяц, чтобы не светился, спрятала в утесе пестром, чтобы солнце не сияло, — заперла в горе заклятьем. 25 Так притом сама сказала: «Чтобы вам вовек не выйти, не светить луне на небе, не сиять на небе солнцу, коль не выпущу отсюда, 30 не явлюсь сама за вами, — девять жеребцов запрягши, жеребят одной кобылы». Только месяц затащила, только солнце водворила 35 в каменную гору Похьи, внутрь железного утеса, тотчас и огонь украла, пламя унесла из печек, все дома огня лишила, 40 пламени лишила избы. Ночь без утра наступила, опустилась тьма без края. В Калевале ночь настала, тьма пришла не только в избы, 45 даже в небесах сгустилась, там, где восседает Укко. Без огня живется трудно, очень тягостно без света, скучно в мире человеку, 50 скучно даже Укко в небе. Старец Укко, бог верховный, тот великий Созидатель, сам немало удивился. Думает он, размышляет, 55 что там месяц заслонило что за мгла закрыла солнце, если месяц не сверкает, если солнце не сияет. Вот пошел по краю тучи, 60 пошагал по кромке неба, в синих вязаных чулочках, в пестрых кенгах с каблучками. Ищет, где же скрылся месяц, солнышко куда девалось, 65 месяца найти не может, отыскать не может солнца. Высек искру в небе Укко, выбил пламя золотое огненным мечом могучим, 70 искрометной сталью острой по своим ногтям ударив, стукнув по суставам крепким, там на самом верхнем небе, между звездными садами. 75 Огненную высек искру, выбил пламя и упрятал в золотой свой кошелечек, в свой серебряный клубочек. Искру дал баюкать деве, 80 дал качать воздушной фее, чтоб родился новый месяц, солнца нового начало. Девица на длинной туче, на краю небесной тверди 85 эту искорку качала, убаюкивала пламя в золотой красивой зыбке, на серебряных тесемках. Жердь серебряная гнулась, 90 пела зыбка золотая, тучи стлались, твердь скрипела, крышки неба накренялись от укачиванья искры, убаюкиванья яркой. 95 Дева искорку качала, убаюкивала пламя, в пальцах пестовала искру, нянчила в своих ладонях, выпала у глупой искра, 100 выскользнула у небрежной, выпала из пальцев няни, вырвалась из рук пестуньи. Появились в небе дыры, окна в воздухе возникли, 105 искорка огня сверкнула, пламени клубок промчался, пролетел сквозь крышки неба, проскочил сквозь толщу тучи, через девять сводов неба, 110 через шесть узорных крышек. Молвил старый Вяйнямёйнен: «Cлушай, брат мой Илмаринен, поглядим пойдем с тобою, выясним, давай, на месте, 115 что за искра пролетела, что за пламя проскользнуло с самых верхних сводов неба в нижние земные недра. Может быть, луны корона, 120 может быть, окружность солнца?» Вот шагают два героя, Вот шагают, размышляют, как попасть на это место, как пройти туда скорее, 125 в край, куда упала искра, в край, куда огонь скатился. На пути поток встречают, реку шириною с море. Тут уж старый Вяйнямёйнен 130 принялся тесать кораблик, челн сколачивать в чащобе, Илмаринен — весла делать, лопасти тесать из ели, из сосны гребки большие. 135 Вот уже готова лодка. Есть уключины, есть весла. Лодку на воду спускают, загребают, поспешают, едут по излуке невской, 140 невский на́волок[208] обходят. Илматар, творенья дева, старшая из дев природы, по дороге повстречалась, так, красивая, спросила: 145 «Это что же за герои? Как зовут вас, величают?» Молвил старый Вяйнямёйнен: «Кличут нас мужами моря. Сам я — старый Вяйнямёйнен, 150 он — кователь Илмаринен. Ты сама откуда родом? Как зовут, как величают?» Так им дева отвечала: «Я древней всех женщин в мире, 155 старшая из дев воздушных, первая из жен рожавших. Я пяти достойна женщин, всем шести равна невестам. Вы куда, мужи, плывете, 160 поспешаете, герои?» Молвил старый Вяйнямёйнен, так сказал он, так заметил: «Вот погас огонь в жилищах, пламя в очагах потухло. 165 Без огня живем мы долго, тычемся давно в потемках. Вот задумали разведать, где же тот огонь небесный, где же искра, что упала, 170 что скатилась наземь с тучи». Так им дева отвечала, отвечала, говорила: «Где огонь, дознаться трудно, нелегко узнать, где искра. 175 Много бед огонь наделал, пламя — горя натворило. Сверзлась искра огневая, пролетел клубочек красный с места, где был создан Богом, 180 высечен небесным громом, проскочил сквозь крышу неба, сквозь небесный свод красивый, в дымоход, забитый сажей, через матицу сухую, 185 в новые покои Тури, Палвойнена дом без крыши. Вот когда туда явился, в новое жилище Тури, принялся за труд недобрый, 190 за деяния дурные, опалил девицам груди, пощипал соски невестам, сыновьям продрал колени, бороду обжег у Тури. 195 Мать дитя кормила грудью, в зыбке плохонькой качала. Пламя в люльку залетело, зло большое сотворило: в зыбке малого спалило, 200 обожгло родимой груди. В Маналу дитя попало, в Туони угодил ребенок. Он для гибели был создан, был для смерти предназначен, 205 должен был погибнуть в муках, умереть в больших страданьях. Мать огонь получше знала, в Маналу не угодила, усмирить огонь сумела, 210 покорить заклятьем пламя, сквозь ушко прогнать иголки, искру пропустить сквозь обух, сквозь трубу пешни горячей, вдоль границы поля Тури». 215 Вековечный Вяйнямёйнен сам успел спросить у девы: «И куда же пламя скрылось и куда умчались искры от границы поля Тури? 220 В лес умчались или в море?» Так в ответ сказала дева, молвила слова такие: «Искра тут стремглав промчалась, пламя быстро пролетело, 225 много суши опалило, выжгло пашни, выжгло нивы, наконец нырнуло в воду, в глуби Алуэ скользнуло, озеро чуть не сгорело, 230 чуть огнем не запылало. Ночью летнею три раза, девять раз — осенней ночью поднималось выше елей, выше берега вскипало 235 у огня в объятьях жгучих, у огня в руках могучих. Рыба на мели осталась, на поду горячем — окунь. Рыбы все затосковали, 240 окуни все думать стали: как же быть, как жить на свете? Окунь плакал по амбару, ерш — по каменному замку, рыба прочая — по дому. 245 Кинулся горбатый окунь, чтоб схватить огня клубочек, — пламени не смог настигнуть. Синий сиг рванулся следом: проглотил огня клубочек, 250 пропустил в утробу искру. В Алуэ вода вернулась, с берегов назад сбежала, на свое былое место летнею одной лишь ночью. 255 Времени прошло немного — боль почувствовал глотатель, злое жженье — пожиратель, пламени едок — страданья. Стал метаться, стал кидаться, 260 день метался, два метался мимо островов сиговых, мимо рифов лососевых, мимо тысяч мысов разных, сотен островных заливов. 265 Каждый мыс шепнул словечко, каждый остров весть услышал: «В тихих водах не найдется, в тесном Алуэ не встретишь, кто бы проглотил бедняжку, 270 кто б несчастного избавил от подобного страданья, от ужасного мученья». Светлобокий лох услышал, синий сиг им был проглочен. 275 Времени прошло немного: боль почувствовал глотатель, злое жженье — пожиратель, пламени едок — страданья. Стал метаться, стал кидаться, 280 день метался, два метался среди рифов лососевых, между щучьими дворами, мимо тысяч мысов разных, сотен островных заливов. 285 Каждый мыс шепнул словечко, каждый остров весть услышал: «В тихих водах не найдется, в тесном Алуэ не встретишь, кто бы проглотил бедняжку, 290 кто б несчастного избавил от подобного страданья, от ужасного мученья». Щука серая примчалась, светлобокого сглотнула. 295 Времени прошло немного — боль почувствовал глотатель, злое жженье — пожиратель, пламени едок — страданья. Стал метаться, стал кидаться, 300 день метался, два метался между лудами для чаек, меж каменьями для крачек, мимо тысяч мысов разных, сотен островных заливов. 305 Каждый мыс шепнул словечко, каждый остров весть услышал: «В тихих водах не найдется, в тесном Алуэ не встретишь, кто бы проглотил бедняжку, 310 кто б несчастного избавил от подобного страданья, от ужасного мученья». Вековечный Вяйнямёйнен, с ним кователь Илмаринен 315 лыковый связали невод, можжевеловую сетку, красят ивовым отваром, сеть дубят корьем ракитным. Вековечный Вяйнямёйнен 320 женщин с неводом отправил. Жены невод выметали, сестры в лодку выбирали, загребали, поспешали — мыс за мысом, риф за рифом, 325 мимо рифов лососевых, мимо островов сиговых, к камышам приплыли желтым, к тростникам пришли красивым. Рыбу ловят, рыбу гонят, 330 ботают, веслом табанят, наизнанку сеть бросают, криво тоню выбирают: рыбы той не изловили, для которой невод брошен. 335 Братья вышли на путину, невод бросили мужчины. Чистят невод, мечут в воду, ботают, веслом табанят средь заливов, возле мысов, 340 в лудах Калевы опасных: рыбы все же не поймали, той, которую ловили. Не поймали серой щуки ни в воде заливов тихих, 345 ни средь бурного простора: невод редок, рыбы мелки. Сетовали рыбы в море, щука жаловалась щуке, сиг к язю пристал с вопросом, 350 лосось спрашивал лосося: «Неужель мужи исчезли, Калевы сыны погибли, кто льняные ладит сети, нитяные вяжет петли, 355 рыб шестом огромным гонит, боталом большим пугает?» Вяйнямёйнен все услышал. Он сказал слова такие: «Нет, герои не исчезли, 360 Калевы народ не канул. Умер муж — родятся двое, ботала у них покрепче, на вершок шесты длиннее, раза в два просторней сети». Песнь сорок восьмая Герои мастерят льняной невод и начинают ловить им проглотившую огонь рыбу. Рыба попадается в сети, с. 1–192. — Огонь вынимают из живота рыбы, но он вырывается и сильно опаляет Илмаринену щеки и руки, с. 193–248. — Огонь достигает леса, выжигает много земель, удаляясь все дальше, пока его наконец не схватили и не унесли в темные избы Калевалы, с. 249–290. — Илмаринен излечивается от ожогов, с. 291–372. Старый вещий Вяйнямёйнен, вековечный предсказатель, тут задумал, тут замыслил, принял мудрое решенье: 5 надо сеть связать льняную, стоячеистую сделать. Высказал слова такие, так промолвил, так заметил: «Кто бы взялся лен посеять, 10 клин вспахать и бросить семя, чтобы сеть мне изготовить, стоячеистую сделать, изловить бедняжку рыбу, жалкую, изжить со света?» 15 Клок земли нашли свободный, пламенем не опаленный, на хребте больших болотин, среди двух коряг прогнивших. С корнем вырвали корягу, 20 семя льна под ней сыскали в кладовой гадюки Туони, в тайнике змеи подземной. Был золы остывшей ворох, горсточка сухого пепла 25 от ладьи, дотла сожженной, лодки, полностью спаленной. В той золе был лен посеян, был запахан в этот пепел подле Алуэ, на поле, 30 возле озера, в суглинке. Из земли побег поднялся, вытянулся лен высокий, долгунец безузелковый, за одну лишь ночь средь лета. 35 Лен посеяли средь ночи, в лунном свете клин вспахали. Лен пололи, разрежали, вырывали, вычищали, обрывали льну головки, 40 колотили, молотили. Опускали мокнуть в воду, размякать ему давали, поднимали, обжимали, основательно сушили. 45 Лен домой переносили, там кострицу выбивали, сильно мяли, колотили, расторопно теребили. Лен расчесывали бойко, 50 в летних сумерках трепали. Вот уже в кудель смотали, тут же в нитку обратили за одну лишь ночь средь лета, в промежутке между днями. 55 Нить золовки выпрядали, сестры в и́глицы[209] вдевали. Братья быстро сеть вязали, свекры повод прикрепляли. То-то бегала иглица, 60 то-то па́личка[210] сновала, прежде чем готов был невод, к неводу подвязан повод за одну лишь ночь средь лета, даже лишь за половину. 65 Вот уже готов и невод, нитяный привязан повод, в неводе кошель — в сто сажен, при́воды[211] — в семьсот саженей, грузила висят красиво, 70 поплавки — еще красивей. Тянут невод молодые, дома старые гадают, взять сумеют ли добычу, рыбу, что поймать желают. 75 Тянут сети, тащат невод, напрягаются, потеют, вдоль воды ведут прилежно, поперек воды проводят — разной рыбы наловили: 80 несколько ершей проклятых, окунечков окаянных, желчью пахнущих плотичек. Только той не взяли рыбы, для которой невод сделан. 85 Молвил старый Вяйнямёйнен: «Ой, кователь Илмаринен! Нам самим пойти придется заводить на море невод». Вот пошли два славных мужа, 90 вышли с неводом на море, завели крыло на остров на большом просторе моря, завели крыло другое на мысок, где были пожни, 95 привязали повод крепко к лодочным причалам Вяйно. Мечут сети, опускают, выбирают, поднимают. Всякой рыбы наловили: 100 окуней и окунечков, семужек, тайменей разных, лососей, лещей бессчетно, всякой живности подводной — рыбы той лишь не поймали, 105 для которой сделан невод, для которой скручен повод. Вот тогда-то старый Вяйно к тем сетям длины добавил, крылья невода надставил 110 по длине в пятьсот саженей, на семьсот прибавил повод. Так сказал он, так промолвил: «В глубину забросим сети, заведем подальше невод, 115 проведем еще разочек, вытянем на берег сети!» Сеть забросили поглубже, завели подальше невод, провели еще разочек, 120 снова вытянули сети. Тут уж старый Вяйнямёйнен говорит слова такие: «Велламо, воды хозяйка, с грудью пышной, травянистой! 125 Приходи сменить сорочку, обновить свою одежду. Из тресты — твоя сорочка, на плечах платок — из пены, вытканный хозяйкой ветра, 130 девой волн преподнесенный. Я рубашку дам льняную, полотняную сорочку, что луны скроила дева, ладно сшила дева солнца. 135 Ахто, волн морских хозяин, повелитель пенных гребней, выломай в пять сажен ветку, прут возьми длиной в семь сажен, чтоб морской простор обмерить, 140 ямы донные обшарить, вымести со дна весь мусор, выгнать рыбу из пучины к сетевой подбо́ре[212] верхней, к неводной подборе нижней 145 из морских подвалов рыбных, из сусеков лососевых, из больших покоев водных, из морских чертогов темных, солнышком не освещенных, 150 с половиц, песком не тертых!» Малый муж из моря вышел, из волны герой поднялся, встал на гребне среди моря. Так сказал он, так промолвил: 155 «Нужен ли погонщик рыбы, длинного шеста держатель?» Вековечный Вяйнямёйнен сам сказал слова такие: «Нужен здесь погонщик рыбы, 160 длинного шеста держатель». Малый муж, герой невзрачный, дерево из почвы вырвал, с берега — сосну большую, боталом булыжник сделал. 165 Спрашивает, вопрошает: «Гнать ли мне со всею силой, со всего ль плеча стараться или ботать, как обычно?» Старый мудрый Вяйнямёйнен 170 так сказал, такое молвил: «Коль обычно ботать будешь, долго предстоит трудиться!» Малый муж, герой невзрачный, загоняет рыбу в сети, 175 ботает герой, как надо. Много рыбы загоняет к сетевой подборе верхней, к неводной подборе нижней. Загребным сидит кователь. 180 Вековечный Вяйнямёйнен сам вытаскивает невод, тянет сам льняные сети. Говорит слова такие: «Вот уже вся рыбья стая 185 загнана в большие сети с сотней плашек поплавковых». Вот вытаскивают невод, выбирают, вытряхают, высыпают в лодку Вяйно. 190 Вывалили ворох рыбы, для которой невод сделан, сплетены льняные сети. Вековечный Вяйнямёйнен лодку к берегу причалил, 195 возле синего помоста, возле красного настила, выгрузил всю рыбью кучу, перебрал весь рыбий ворох, отыскал в той груде щуку, 200 ту, что долго добывали. Тут уж старый Вяйнямёйнен так решает, размышляет: «Взять осмелюсь ли руками, взять без рукавиц железных, 205 взять без каменных перчаток, без голичек медных — щуку?» Солнца сын слова услышал, так сказал он, так промолвил: «Я б разделал эту щуку, 210 я бы взял ее руками, если б мне резак отцовский, нож родительский подали!» Нож упал с небесной крыши, с облаков резак свалился — 215 нож серебряный прекрасный, с золотою рукояткой. Солнца светлого сыночек нож берет, упавший в руки, щуку ловко разрезает, 220 большеротую пластает. В животе той серой щуки лоха светлого находит, в животе того лосося гладкого сига находит. 225 Гладкого сига разрезал, в нем нашел клубочек синий, в завитке кишки сиговой, в третьем маленьком изгибе. Размотал клубочек синий: 230 изнутри того клубочка выскользнул клубочек красный. Размотал клубочек красный: изнутри того клубочка вынул огненную искру, 235 что упала с небосвода, что пробилась через тучи, с высоты восьмого неба, с крышки воздуха девятой. Размышлял покуда Вяйно, 240 искорку на чем доставить к тем домам неосвещенным, к темным избам Калевалы, выскользнула эта искра из ладони сына Солнца, 245 бороду сожгла у Вяйно, даже хуже поступила: щеки кузнеца задела, руки сильно опалила. Побежало пламя дальше, 250 гладью Алуэ помчалось, в можжевельник укатилось — загорелся можжевельник, забежало в ближний ельник — ельник в пепел превратился, 255 прокатилось пламя дальше — полземли сгорело в Похье, дальний край — в пределах Саво, Карьяла — с боков обоих. Вековечный Вяйнямёйнен 260 в путь отправился за искрой, в корбу на горе поднялся по следам жестокой искры. Там-то и настигнул пламя, под корнями двух пенечков, 265 в глубине ольховой чурки, в пазухе гнилой коряги. Вековечный Вяйнямёйнен тут сказал слова такие: «Огонек, творенье Бога, 270 искорка, Творца созданье, зря укрылось, утаилось, спряталось совсем напрасно! Будет лучше, коль вернешься в каменный очаг жилища, 275 спрячешься в золе домашней, в жарких углях затаишься, чтобы днем пылать прилежно на березовых поленьях, чтобы прятаться ночами 280 в устье свода золотого». Вот берет он эту искру, вот кладет на трут горючий, на березовую губку, в медный котелок бросает. 285 В котелке огонь уносит, доставляет на бересте на конец косы туманной, на далекий остров мглистый: так принес он свет в жилища, 290 так в дома огонь доставил. Сам кователь Илмаринен бросился в пучину моря, выбрался на камень плоский, на скале прилег подводной 295 в сильных муках от ожога, в маете от жгучей боли. Так огонь он усмиряет, успокаивает пламя. Говорит слова такие, 300 речь такую произносит: «Ты, огонь, творенье Бога, Пану[213], сын прекрасный Солнца! Что тебя так рассердило, почему обжег мне щеки, 305 опалил бока нещадно, бедра мне обжег жестоко? Чем огонь я успокою, чем я пламя обуздаю, сделаю его безвредным, 310 безобидным, безопасным, чтоб не лютовал так долго, чтоб не жег меня так сильно? Приходи ты, дева Турьи, опустись сюда из Лаппи, 315 в кенгах — лед, в чулочках — иней, в наледи — подолы платья, ледяной котел под мышкой, ледяной черпак у края! окати водой студеной, 320 влагой льдистою обрызгай жуткие мои ожоги, страшные мои увечья! Если этого не хватит, Похьи сын, сюда спускайся, 325 приходи из самой Лаппи, Пиментолы муж высокий, высотою с елку в корбе, ростом с конду на болоте, в ледяных своих перчатках, 330 в ледяных своих сапожках, в ледяной высокой шапке, в ледяной затянут пояс! Принеси из Похьи стужи, льда — из ледяной деревни. 335 Много льда в далекой Похье, в ледяной деревне — стужи: льда — в озерах, снега — в реках, наледи — в небесных высях; изо льда там зайцы скачут, 340 изо льда медведи пляшут посредине снежной сопки, у подножья вары льдистой; ледяной кружится лебедь, ледяной плывет утенок 345 посредине снежной речки, у ледового порога. Привези на санках снега, льда студеного — на дровнях с высоты суровой сопки, 350 от подножья мощной вары. Остуди ты этой стужей, охлади морозом этим жадного огня ожоги, Пану жгучие увечья. 355 Если этого не хватит, ой ты, Укко, бог верховный, облаков правитель, Укко, всех небесных туч властитель, тучу подошли с востока, 360 с запада направь другую, крепко их сведи краями, яростно сшиби концами, набросай мне льда и снега, нанеси хороших мазей 365 на болящие увечья, жуткие мои ожоги!» Так кователь Илмаринен злое пламя успокоил, усмирил огонь суровый. 370 Стал по-прежнему здоровым, исцелился, излечился от губительных ожогов. Песнь сорок девятая Илмаринен выковывает новую луну и новое солнце, но они не светят, с. 1- 74. — Выяснив с помощью жребия, что настоящие луна и солнце спрятаны внутри горы в Похьеле, Вяйнямёйнен отправляется туда, сражается с мужами и побеждает, с. 75–230. — Вяйно идет посмотреть на спрятанные в каменной горе луну и солнце, но не может проникнуть внутрь, с. 231–278. — Возвращается домой, просит, чтобы ему выковали инструменты, которыми он открыл бы каменный утес. Илмаринен выковывает инструменты, и хозяйка Похьелы, боясь, что ей не поздоровится и самой, выпускает луну и солнце из утеса, с. 279–362. — Вновь увидев луну и солнце на небе, Вяйнямёйнен приветствует светила и выражает пожелание, чтобы они всегда совершали свой величавый путь по небу и приносили счастье всем людям на земле, с. 363–422. Не сияет солнце в небе, золотой не светит месяц в этих Вяйнолы селеньях, на равнинах Калевалы. 5 Стало холодно посевам, стало стаду неуютно, стало скучно птицам неба, плохо стало человеку: солнце никогда не светит, 10 не сияет месяц ясный. Щуке омуты известны, ястребу — дороги птичьи, ветру — направленье лодки, только людям неизвестно, 15 новый день когда забрезжит, снова ночь когда наступит здесь, на мысе вечно мглистом, здесь, на острове туманном. Юные совет свой держат, 20 пожилые размышляют, как же без луны на свете, как же им прожить без солнца в бедных северных пределах, на убогих землях Похьи. 25 Держат свой совет девицы, девы юные гадают, к кузнецу приходят в кузню, говорят слова такие: «Поднимись, кузнец, с лежанки, 30 из-за каменки, кователь, новую луну нам выкуй, новую корону солнца, худо, коль не блещет месяц, плохо, коль не светит солнце». 35 Поднялся кузнец с лежанки, из-за печки встал кователь, стал ковать он месяц новый, новую корону солнца, серебра набрал для солнца 40 золота — на месяц новый. Тут явился Вяйнямёйнен, у дверей остановился, так сказал он, так промолвил: «Ой, кователь, братец милый, 45 что ты здесь куешь все время, что выстукиваешь в кузне?» Сам кователь Илмаринен так промолвил, так ответил: «Золотой чеканю месяц, 50 круг серебряного солнца на высокий свод небесный, на шестую крышку неба». Вековечный Вяйнямёйнен говорит слова такие: 55 «Ой, кователь Илмаринен, ты работаешь впустую! Золоту не быть луною, серебру не стать светилом». Выковал кователь месяц, 60 сделал Илмаринен солнце. Бережно светила поднял, перенес их осторожно: месяц — на макушку ели, солнце — на сосну большую. 65 Пот со лба его струился, по лицу бежала влага от такой работы трудной, от подъема тяжкой ноши. Он луну на небо поднял, 70 солнце водворил на место, месяц — на макушку ели, солнце — на сосну большую, только вот луна не светит, только солнце не сияет. 75 Тут уж старый Вяйнямёйнен говорит слова такие: «Нам придется бросить жребий, разгадать по верным знакам, где от нас укрылось солнце, 80 где луна запропастилась». Старый вещий Вяйнямёйнен, тайноведец вековечный, щепок из ольхи нарезал, уложил их с тайным смыслом, 85 перевертывать их начал, пальцами на место ставить. Молвит он такое слово, говорит такие речи: «У Творца прошу совета, 90 у Создателя ответа, божий знак, поведай правду, дай ответ, господний жребий, где от нас укрылось солнце, где луна запропастилась, 95 если их не видно больше никогда на ясном небе. Ты скажи мне правду, жребий, угождать не надо мужу, молви истинное слово, 100 предреки судьбы веленье! Коль не скажет правды жребий, жребий надо уничтожить, выбросить в огонь, негодный, знак неверный кинуть в пламя». 105 Жребий им поведал правду, знак мужей им так ответил: «Там укрылось ваше солнце, там луна запропастилась — в каменном утесе Похьи, 110 в сердцевине медной вары». Вековечный Вяйнямёйнен говорит слова такие: «Если в Похьелу отправлюсь, на тропинки Похьи выйду, 115 засверкает месяц в небе, солнце снова засияет». Он пустился в путь поспешно в сумрачные земли Похьи. День шагает, два шагает, 120 наконец уже на третий видит Похьелы ворота, видит каменные горы. Зычным голосом взывает с берега потока Похьи: 125 «Поскорей пришлите лодку — через реку перебраться!» Крика там не услыхали, лодку Вяйно не пригнали. Вот набрал он дров охапку, 130 веток от засохшей ели, у реки костер устроил, напустил густого дыма, в небо пламя возносилось, копоть к тучам поднималась. 135 Ловхи, Похьелы хозяйка, у окна как раз стояла, на пролив как раз глядела, спрашивала, вопрошала: «Что за пламя там пылает, 140 что за дым в конце пролива? Меньше, чем сигнал военный, больше, чем костер рыбачий!» Похьи сын во двор выходит, выбегает торопливо 145 посмотреть вокруг, послушать, повнимательней вглядеться: «Там на берегу за речкой муж расхаживает славный». Вековечный Вяйнямёйнен 150 во второй раз крикнул зычно: «Похьи сын, пришли мне лодку, пригони челнок для Вяйно». Похьи сын тогда промолвил, так сказал он, так ответил: 155 «Заняты сейчас все лодки, сам плыви — греби руками, правь ладонями своими, сам сюда переправляйся». Вековечный Вяйнямёйнен 160 так подумал, так размыслил: «Тот мужчина не мужчина, кто свернуть с дороги может». В море щукой устремился, в глубину сигом метнулся, 165 переплыл пролив мгновенно, вмиг осилил расстоянье. Шаг ступил, второй отмерил, поднялся уже на берег. Похьелы сыны сказали, 170 закричала вся орава: «Ты во двор приди попробуй!» Он вошел во двор степенно. Похьелы кричат подростки, вся толпа уже горланит: 175 «Ты войди в жилище Похьи!» Он вошел в жилище Похьи, он шагнул спокойно в сени, взялся за скобу дверную, вот протиснулся в жилище, 180 вот ступил под кровлю дома. Там мужчины пиво пили, сладкой симой угощались, при мечах мужчины были, все герои при доспехах, 185 гибелью грозили Вяйно, мужу Сувантолы — смертью. У вошедшего спросили, так они ему сказали: «С чем пришел, мужчина жалкий, 190 с чем приплыл, герой несчастный?» Вековечный Вяйнямёйнен так промолвил, так ответил: «Странное с луной творится, чудеса творятся с солнцем. 195 Где от нас укрылось солнце, где луна запропастилась?» Говорят подростки Похьи, Похьелы толпа горланит: «Вот где скрылось ваше солнце, 200 скрылось солнце, канул месяц — в недрах камня с пестрым боком, в пазухе скалы железной. Им не выбраться оттуда, не уйти самим на волю». 205 Вот тогда-то Вяйнямёйнен говорит слова такие: «Коль из недр не выйдет месяц, коль не выберется солнце, врукопашную сразимся, 210 на мечах тогда побьемся». Вынул меч, железо вырвал, выхватил клинок из ножен, — с острия луна сверкала, солнце — с чудного эфеса: 215 конь стоял на рукояти, кот мяукал на заклепке. Мерялись они мечами, на длину клинков смотрели: лишь немного подлиннее 220 меч у Вяйно оказался лишь на семечко длиннее, на соломинку побольше. Вот во двор широкий вышли, на поляну поединков. 225 Вековечный Вяйнямёйнен лезвием сверкнул внезапно, раз ударил, два ударил. Он срезал, как листья репы, отсекал, как льна головки, 230 головы мужчинам Похьи. Тут уж старый Вяйнямёйнен посмотреть пошел на месяц, солнце выпускать на волю, из скалы с узорным боком, 235 из горы стальной породы, изнутри железной вары. Прошагал совсем немного, чуточку пути отмерил, островок зеленый видит, 240 там — прекрасную березу, под березой — камень крепкий, под скалой — утес могучий с девятью дверьми на склоне, с сотнею дверных запоров. 245 Видит тайный знак на камне, на боку скалы — полоску, вытащил свой меч из ножен, начертил на камне метку, огневым железом острым, 250 лезвием меча искристым. На две доли камень треснул, развалился на три части. Вековечный Вяйнямёйнен в щель заглядывает камня: 255 пиво пьют в скале гадюки, змеи жадно тянут сусло в недрах камня расписного, в чреве пестрого утеса. Вековечный Вяйнямёйнен 260 так сказал, такое молвил: «Вот ведь почему хозяйки пива мало получают — пьют его в скале гадюки, змеи сусло выпивают». 265 Головы срубил гадюкам, змеям шеи перерезал, сам сказал слова такие, произнес такие речи: «Пусть отныне и вовеки, 270 с этих дней уже ни разу пива здесь не пьют гадюки, змеи сусла пусть не портят!» Тут же старый Вяйнямёйнен, вековечный заклинатель, 275 дверь хотел открыть руками, отпереть засов словами — дверь рукам не поддается, заклинаниям — засовы. Вековечный Вяйнямёйнен 280 говорит слова такие: «Без оружья муж — как баба, без секиры — как без силы». Вот пошел домой обратно, опечаленный, понурый, 285 что луны еще не добыл, не достал покуда солнца. Так промолвил Лемминкяйнен: «Ох-ох, старый Вяйнямёйнен! Почему меня с собою 290 ты не взял певцом подручным?» Все замки бы отомкнулись, все запоры б разлетелись, засверкал бы в небе месяц, засияло бы и солнце». 295 Вековечный Вяйнямёйнен говорит слова такие: «Словом не сломать засовы, не разбить замки заклятьем, не открыть их кулаками, 300 их не вывернуть руками». К кузнецу пошел он в кузню, так сказал он, так промолвил: «Ты мне выкуй, Илмаринен, с зубьями тремя мотыгу, 305 дюжину надежных пешен, связку целую отмычек, чтоб луну из камня вынуть, солнце выпустить на волю». Тут кователь Илмаринен, 310 вечный мастер дел кузнечных, наковал снарядов мужу: дюжину надежных пешен, связку целую отмычек, много разных копий сделал, 315 не больших, но и не малых, наковал и средних копий. Ловхи, Похьелы хозяйка, редкозубая старуха, крылья создала заклятьем, 320 в небеса на крыльях взмыла, пролетела подле дома, в путь отправилась далекий, через море темной Похьи, к Илмаринена жилищу. 325 Приоткрыл кузнец окошко: неужели дунул ветер? Нет, совсем не ветер дунул — серый ястреб опустился. Тут кователь Илмаринен 330 так сказал, такое молвил: «Что высматриваешь, птица, что уселась под окошком?» Птица так заговорила, так промолвил серый ястреб: 335 «Ой, кователь Илмаринен, вечный мастер дел кузнечных, ты кователь настоящий, мастер очень даровитый». Тут кователь Илмаринен 340 так сказал, такое молвил: «Это вовсе и не диво, что кователь я искусный: выковал когда-то небо, крышку воздуха отстукал». 345 Птица так заговорила, так промолвил серый ястреб: «Что куешь, скажи, кователь, что ты мастеришь, искусный?» Тут кователь Илмаринен 350 говорит слова такие: «Я кую ошейник прочный для самой хозяйки Похьи. Прикуют ее цепями к боку крепкого утеса». 355 Ловхи, Похьелы хозяйка, редкозубая старуха, поняла: приходит гибель, смерть несчастной угрожает. Тотчас поднялась на крыльях, 360 в Похьелу свою умчалась. Вынесла из камня месяц, солнце в небеса вернула. Снова облик свой меняет, превращается в голубку. 365 Запорхала, полетела к Илмаринена жилищу. Подлетела к двери птицей, на порог голубкой села. Тут кователь Илмаринен 370 так сказал, такое молвил: «Ты зачем явилась, птица, на порог, голубка, села?» Птица у дверей сказала, вымолвила так с порога: 375 «Потому я на пороге, что пришла с хорошей вестью: Из скалы уж месяц вышел, солнце выбралось из камня». Тут кователь Илмаринен 380 сам тогда решил проверить, — двери кузни отворяет, пристально глядит на небо, смотрит: там луна сверкает, видит: солнышко сияет. 385 К Вяйнямёйнену приходит, слово молвит, изрекает: «Ох-ох, старый Вяйнямёйнен, рунопевец вековечный, выйди посмотреть на месяц, 390 поглядеть пойди на солнце! Солнце и луна на небе, на своих местах исконных». Вековечный Вяйнямёйнен поспешил во двор скорее, 395 голову высоко поднял, посмотрел на небо зорко: месяц вышел, солнце встало, в небо поднялось светило. Вековечный Вяйнямёйнен 400 говорить тут сам принялся, вымолвил такое слово, произнес он речь такую: «Здравствуй, месяц, здравствуй, светлый, свой прекрасный лик открывший, 405 здравствуй, солнце золотое,   восходящее светило! Ты из камня вышел, месяц, из утеса встало, солнце, золотой кукушкой звонкой, 410 серебристою голубкой на свое былое место, на привычную тропинку. По утрам вставай, светило, каждый день всходи отныне, 415 здравие дари народу, умножай богатства наши, в руки приноси добычу, на удилище — удачу! В здравии по небу странствуй, 420 продолжай свой путь в довольстве, завершай свой круг красиво, вечера венчай весельем!» Песнь пятидесятая Дева Марьятта проглотила брусничку и в результате родила сына, с. 1–350. — Мальчик неожиданно пропадает с колен девы. В конце концов его находят в болоте, с. 351–424. Крестить ребенка приводят старика, но старик отказывается крестить младенца, у которого нет отца, пока не будет выяснено и решено, надо ли оставлять его в живых, с. 425–440. — Приходит Вяйнямёйнен, выясняет его происхождение и решает, что странного младенца надо умертвить, но полумесячный ребенок бранит его за неверное решение, с. 441–474. — Старик крестит ребенка и нарекает его королем Карелии, на что Вяйнямёйнен обижается и уходит прочь, предсказав, что о нем еще вспомнят, когда потребуются новое сампо, кантеле и свет для народа. На медной лодке он уплывает вдаль, к узкой полоске между небом и землей, где, видно, находится и сегодня. Однако кантеле и свои прекрасные песни он оставил в наследство народу, с. 475–512. — Заключительная песнь, с. 513–620. Марьятта[214], меньшая дочка, долго дома подрастала, у отца в хоромах знатных, в славном доме материнском. 5 Пять цепочек износила, шесть колец вконец истерла связкою ключей отцовских, на бедре ее сверкавших. Полпорога перетерла 10 краем яркого подола, притолоки половину — шелковым платочком гладким, косяки вконец истерла сборчатыми рукавами, 15 половину половицы истоптала каблуками. Марьятта, гордячка-дева, эта малая девица, долго берегла невинность, 20 целомудрие хранила, рыбой красною кормилась, мягкою корой сосновой, не брала яиц куриных, если жил петух с несушкой, 25 не брала овечье мясо, коль овца жила с бараном. Мать коров доить послала — не пошла доить буренок, вымолвила так при этом: 30 «Мне подобная девица той коровы не подоит, что с быком позабавлялась. Вот бы нетели доились, молоко давали телки!» 35 Жеребца запряг родитель, — не садится в сани дочка. Кобылицу брат приводит, так ему сестрица молвит: «В сани к лошади не сяду, 40 к жеребцу водили лошадь. Молодую лошадь дайте, месячного жеребенка!» Марьятта, меньшая дочка, долго так жила девицей, 45 целомудрие хранила, чистоту блюла девичью. Вот пошла она в пастушки, погнала овечье стадо. По холмам бежали овцы, 50 по вершинам гор — ягнята, шла девица по опушкам, по ольховникам ступала под серебряные звоны, кукованье золотое. 55 Марьятта, меньшая дочка, смотрит пристально, внимает, опускается на кочку, на зеленый склон садится. Говорит, на склоне сидя, 60 слово молвит, замечает: «Пой, вещунья золотая, пой, серебряная птаха, оловянная певунья, спой мне, Саксы земляничка, 65 долго ль жить с косой девице, долго ли мне быть пастушкой средь родных полян просторных, средь ольховников широких — лето или два, быть может, 70 может, пять иль шесть годочков, может, десять лет, не меньше, иль до осени, не дольше?» Марьятта, меньшая дочка, пробыла в пастушках долго. 75 Очень плохо быть в пастушках, юной девушке — подавно: змеи ползают по лугу, ящерицы пробегают. Не змея в траве скользнула, 80 там не ящерка мелькнула — позвала с холма брусничка, ягодка — с песчаной горки. «Ты возьми меня, девица, подбери скорей, красотка, 85 дева с брошкой оловянной, с медным поясом девица, иначе сожрет улитка, черный червь меня изгложет. Сто девиц ко мне являлось, 90 тысяча вокруг сидела. Сотни дев, красавиц тыщи, детворы — неисчислимо. Не нашлось такой, кто взял бы, кто бедняжку подобрал бы». 95 Марьятта, меньшая дочка, путь прошла совсем не длинный, чтобы ягодку увидеть, чтобы подобрать брусничку, взять красивыми руками, 100 кончиками пальцев нежных. Ягодку нашла на горке, краснобокую брусничку, необычную по виду, расположенную странно: 105 брать с земли — высоковато, сверху брать — уж очень низко. Подняла с поляны палку, сбила на землю брусничку. Забралась брусничка быстро 110 на красивые ботинки, прыгнула с ботинок девы на невинные колени, с чистых девичьих коленей — на прекрасные подолы. 115 Поднялась потом на пояс, с пояса на грудь взбежала, взобралась на подбородок, на уста перескочила, закатилась в рот девице, 120 на язык перебежала, с языка попала в горло, из него в живот спустилась. Марьятта, меньшая дочка, понесла, затяжелела, 125 забеременела вскоре, раздобрела, располнела. Стала жить без опоясок, кушака носить не стала. В баню крадучись ходила, 130 бегала во тьме украдкой. Мать пыталась догадаться, размышляла так родная: «Что же с Марьяттою нашей, что же с курочкой домашней — 135 пояса совсем не носит, кушака не надевает, в баню бегает украдкой, в сумерках идет в парную?» Так тогда сказал ребенок, 140 вымолвил младенец малый: «Вот что с Марьяттою нашей, вот что с Курьеттой-бедняжкой: долго пробыла в пастушках, долго за скотом ходила». 145 Твердый свой живот носила, чрево тяжкое таскала, месяцев и семь, и восемь, девять месяцев, не меньше, по расчету старой бабки, 150 вышло девять с половиной. Вот на месяце десятом нестерпимо больно стало. Чрево девы отвердело, выше сил отяжелело. 155 Просит дева сделать баню: «Ой ты, матушка родная, теплое устрой местечко, подготовь укромный угол для недолгого обряда, 160 для святых мучений женских». Мать на это отвечает, так родительница молвит: «Ой ты, чертова блудница, с кем спала ты, с кем валялась? 165 С холостым ли, неженатым, иль с мужчиною семейным?» Марьятта, меньшая дочка, отвечает так на это: «Ни с мужчиной неженатым, 170 ни с мужчиною семейным. Ягоды я собирала, на холме брала бруснику, съесть брусничку захотела, в рот брусничку положила, 175 ягодка скользнула в горло, из него в живот спустилась — понесла я, пополнела, зачала, затяжелела». У отца просила бани: 180 «Ой ты, батюшка родимый, теплое устрой местечко, подготовь укромный угол, где б нашла уход бедняжка, где б избавилась от муки». 185 Так отец ей отвечает, так родитель деве молвит: «Уходи подальше, шлюха, убирайся, потаскуха, в каменную щель к медведю, 190 к косолапому в пещеру, там ты, шлюха, ощенишься, потаскуха, разрешишься!» Марьятта, меньшая дочка, так умело отвечает: 195 «Нет, я вовсе и не шлюха, я совсем не потаскуха. Я рожу большого мужа, благородного героя, что над властью будет властью, 200 силою над силой Вяйно». Вот уже и мочи нету: где же выход, где спасенье, баню где найти скорее? Так промолвила, сказала: 205 «Пильтти, девочка-служанка, лучшая из всей прислуги, попроси в деревне бани, поищи у речки Сары[215], чтоб уход нашла бедняжка, 210 чтоб избавилась от муки. Сделай скоро, сбегай быстро, нужно бы еще быстрее!» Пильтти, девочка-служанка, слово молвила, сказала: 215 «У кого спрошу парилку, у кого найду поддержку?» Наша Марьятта на это слово молвила, сказала: «Есть у Руотуса[216] парилка, 220 баня — в устье речки Сары». Пильтти, девочка-служанка, что всегда была послушна, быстрая без принужденья, шустрая без понуканья, 225 в двери выскочила дымкой, вырвалась клубочком пара, собрала рукой подолы, подхватила крепче полы, побежала, поспешила 230 прямо к руотусову дому. Горы ухали от бега, от ходьбы холмы качались, на бору плясали шишки, камни прыгали на топях. 235 В избу к Руотусу влетела, ворвалась к нему в жилище. Руотус там сидит поганый, ест и пьет — под стать герою, — за столом в одной рубашке, 240 во главе стола — в холщовой. Руотус молвил за едою, за столом сердито крикнул: «Что ты, жалкая, мне скажешь? Почему ты прибежала?» 245 Пильтти, девочка-служанка, слово молвила, сказала: «Попросить пришла парилки, бани — в устье речки Сары, где б уход нашла бедняжка, 250 получила помощь дева». Руотуса жена-дурнушка, подбоченившись, ходила, половицами скрипела, посреди избы топталась, 255 у служанки так спросила, так промолвила, сказала: «Для кого ты просишь баню, за кого ты так хлопочешь?» Молвила служанка Пильтти: 260 «Марьятте ищу парилку». Руотуса жена-дурнушка говорит слова такие: «Заняты в деревне бани, несвободны — в устье Сары. 265 Баня есть среди пожога, в вековом бору конюшня, чтоб детей рожать блудницам, чтобы шлюхам разрешаться: если пару конь надышит, 270 пусть попарится в той бане!» Пильтти, девочка-служанка, в путь обратный припустила, побежала, поспешила, возвратясь домой, сказала: 275 «Не нашлось в деревне бани, бани нет у речки Сары. Руотуса жена-дурнушка так промолвила, сказала: «Заняты в деревне бани, 280 несвободны — в устье Сары. Баня есть среди пожога, в вековом бору — конюшня, чтоб детей рожать блудницам, чтобы шлюхам разрешаться: 285 если пару конь надышит, пусть попарится в той бане!» Так хозяйка говорила, так, дурнушка, отвечала». Марьятта, меньшая дочка, 290 безутешно заревела, так промолвила, сказала: «Мне отправиться придется, как поденщице какой-то, как работнице наемной, 295 на холмистую пожогу, на лужайку боровую!» Собрала одежды в узел, подхватила край подола, веничек взяла охранный, 300 лист спасительный, любовный. Осмотрительно ступает, с болью сильною шагает в ту сосновую обитель, в ту конюшню Тапиолы. 305 Говорит слова такие, речь такую произносит: «Приходи, Господь, на помощь, на подмогу, Милосердный, в этом деле многотрудном, 310 в эти тяжкие мгновенья, девушку избавь от пыток, женщину — от болей в чреве, чтоб от хворей не погибла, от страданий не зачахла!» 315 Наконец, придя в конюшню, молвила слова такие: «Надыши мне, лошадь, пару, тягловая, дай мне жару, сотвори парную баню, 320 сделай жаркую парилку, где б нашла уход бедняжка, получила помощь дева!» Надышала лошадь пару, напустила много жару 325 для страдающей от чрева. Сколько лошадь выдыхает, столько пару вылетает, как из каменки горячей. Марьятта, малютка-дева, 330 непорочная девица, тут попарилась на славу, с удовольствием помылась. Родила младенца в бане, принесла на свет сыночка, 335 возле лошади на сене, на конце яслей льногривой. Своего сынка обмыла, завернула в покрывало, на свои взяла колени, 340 приняла в подол младенца. Дева прятала сыночка, яблочко свое растила, наливное, золотое, посошок свой серебристый. 345 На руках его кормила, на руках его носила. Как-то сына положила, опустила на колени, чтобы гребнем причесаться, 350 щеткой волосы пригладить. Тут исчез ее ребенок, сын пропал с коленей девы. Марьятта, малютка-дева, вся в тревоге заметалась, 355 кинулась искать сыночка. Яблочко свое искала, наливное, золотое, посошок свой серебристый, под гремящей крупорушкой, 360 под скользящими санями, под снующим в пальцах ситом, под ушатом уносимым, средь травы, вокруг деревьев, посреди сухого сена. 365 Долго так искала сына, золотого, дорогого, по горам, по боровинам, по опушкам вересковым, проверяя каждый кустик, 370 каждый прутик отгибая, роя корни можжевела, разводя деревьев ветки. Поспешала, размышляла, шаг свой быстрый не сбавляла. 375 Вот Звезда идет навстречу. Поклонилась ей девица: «Ой, Звезда, творенье Бога, ты не знаешь ли, где сын мой, яблочко мое родное, 380 наливное, золотое?» Так Звезда ей отвечала: «Хоть и знала б, не сказала. Это он меня и создал, наделил судьбой несчастной, 385 чтобы я сияла в стужу, в темноте сплошной мерцала». Поспешала, размышляла, шаг свой быстрый не сбавляла. Тут Луна идет навстречу, 390 поклонилась ей девица: «Ой, Луна, творенье Бога, ты не знаешь ли, где сын мой, яблочко мое родное, наливное, золотое?» 395 Так Луна ей отвечала: «Хоть и знала б, не сказала. Это он меня и создал, наделил судьбой несчастной, бодрствовать одной ночами, 400 днями спать без пробужденья!» Поспешала, размышляла, шаг свой быстрый не сбавляла. Тут идет навстречу Солнце. Дева Солнцу поклонилась: 405 «Солнышко, творенье Бога, ты не знаешь ли, где сын мой, яблочко мое родное, наливное, золотое?» Так ей Солнце отвечало: 410 «Знаю, где твой сын родимый. Это он меня и создал, наделил судьбой счастливой: в золоте звенеть, сияя, в серебре играть, сверкая. 415 Знаю, где твой сын родимый, твой сыночек горемычный, яблочко твое родное, наливное, золотое. В зыбуне увяз по пояс, 420 в боровом песке — по плечи!» Марьятта, малютка-дева, ищет сына на болоте. Там его и отыскали, принесли домой с болота. 425 Вот подрос сынок у девы, вырос мальчуган пригожий: имени лишь не хватает, как зовут, никто не знает. Называет мать цветочком, 430 все другие — никудышным. Кто ж придет крестить ребенка, окроплять святой водою. Вот крестить явился старец, окроплять — сам Вироканнас. 435 Говорил слова такие, так сказал, такое молвил: «Не крещу я одержимых, оглашенных не купаю до того, как все проверят, 440 все проверят, все рассудят!» Кто ж проверкою займется, кто судить его возьмется? Старый вещий Вяйнямёйнен, вековечный тайноведец, 445 пусть мальчонку испытает, пусть проверит, пусть рассудит. Вековечный Вяйнямёйнен проверяет, рассуждает: «Если найден на болоте, 450 на земле зачат брусникой, в землю парня закопайте, в ягодной заройте кочке иль в болото отнесите, там дубиной оглушите!» 455 Полумесячный промолвил, двухнедельный зычно крикнул: «Ой ты, Вяйно, старец дряхлый, старец дряхлый, полусонный, приговор ты вынес глупый, 460 исказил закон хороший! За грехи и покрупнее, за дела и поглупее не снесли тебя в болото, в темя палкою не били, 465 хоть ты в годы молодые сына матери запродал, самого себя спасая, из неволи выкупая. Даже и потом, позднее, 470 не снесли тебя в болото, хоть ты в годы молодые молодых топил красавиц под глубокими волнами, отправлял на дно морское!» 475 Окрестил ребенка старец, наспех окропил мальчонку, — королем нарек карельским, властелином высшим сделал. Прогневился Вяйнямёйнен, 480 прогневился, застыдился, сам отправился в дорогу, поспешил на берег моря, начал петь свои заклятья, петь в последний раз пустился: 485 медный челн напел заклятьем, палубную лодку сделал. На корме уселся в лодке, в даль морскую челн направил, уезжая, так промолвил, 490 так сказал он, уплывая: «Дай-ка, время пронесется, день пройдет, другой настанет, вновь во мне нуждаться будут, пожелают, чтобы создал 495 новое большое сампо, новый инструмент певучий, чтобы поднял новый месяц, новое на небо — солнце, если нет луны и солнца, 500 радости не будет в мире». Вот уж старый Вяйнямёйнен уплывает, уезжает, в медной лодке восседая, в медном челноке устроясь, 505 к матери-земли границам, к нижнему пределу неба. Там с челном своим и скрылся, со своею лодкой сгинул. Только кантеле оставил, 510 звонкий инструмент для Суоми, вечную усладу людям, песни славные — народу. Завершить пора преданье, привязать язык покрепче, 515 песнопение закончить, заклинание оставить. Выдыхается и лошадь, пробежав свой путь неблизкий, устает косы железо, 520 выкосив густые травы, бег воды и тот стихает, одолев реки излуки, меркнуть пламя начинает, пропылав всю ночь бессонно, 525 почему ж певцу не смолкнуть, славным песням не утихнуть, коль весь вечер шло веселье, пенье — до захода солнца. Так, бывало, говорили, 530 так когда-то рассуждали: «Даже водопад могучий всей воды не изливает, даже рунопевец лучший песен всех не выпевает. 535 Лучше пение закончить, чем прервать, не кончив песню. Что ж, умолкну, что ж, утихну, завершу, закончу пенье, замотаю песнь в клубочек, 540 закручу в моток заклятья, положу в амбар на полку, под запоры костяные, чтоб не выбрались оттуда, не смогли освободиться, 545 прежде чем замки откроют, прежде чем раздвинут зубы, разомкнут уста пошире, прежде чем язык развяжут. Что с того, что распеваю, 550 что пою порою много, что пою в ложбинке каждой, в каждом ельнике кукую. Мать моя давно почила, милая навек уснула, 555 матушка меня не слышит, пенью моему не внемлет, слушают меня лишь ели, слушают лишь ветки сосен, внемлют ласково березы, 560 одобрительно — рябины. Я без матушки остался, без родной — ребенком малым, жавороночком на камне, на булыжнике — дрозденком, 565 жаворонком заливаться, стрекотать в лесу дрозденком под присмотром неродимой, под надзором нелюбимой. Мачеха меня, бедняжку, 570 злополучного ребенка, прогнала за угол дома, под наветренную стену, чтоб унес бедняжку ветер, беззащитного — студеный. 575 Я помыкался, несчастный, жалкий птенчик, поскитался, поплутал по землям дальним, побродил один по свету, ветру каждому открытый, 580 окрикам любым покорный, надрожался я на стуже, наревелся на морозе. Их теперь совсем немало, много злых людей на свете, 585 кто меня корит нещадно, кто меня бранит жестоко — тот слова мои ругает, этот голос порицает, говорит, что я картавлю, 590 что не знаю меры в пенье, что пою совсем уж плохо, что мотив перевираю. Люди добрые, не надо изумляться, удивляться, 595 что дитя не знает меры, что поет птенец прескверно. Я ведь не бывал в ученье у могучих чародеев, не учил слова чужие, 600 не слыхал чужих заклятий. Все в ученье побывали — я не смог уйти из дома, мать без помощи оставить, одинокую, покинуть. 605 Мне пришлось учиться дома, под своей родимой крышей возле прялки материнской, на пахучей стружке брата, да и то совсем ребенком, 610 мальчуганом в рубашонке. Только все-таки, но все же я певцам лыжню оставил, путь пробил, пригнул вершину, заломил вдоль тропок ветки. 615 Здесь теперь прошла дорога, новая стезя открылась, для певцов, что поспособней, рунопевцев, что получше, средь растущей молодежи, 620 восходящего народа. «Калевала». Словарь Словарь составлен Эйно Киуру. Амба́р — строение для хранения зерна, муки, припасов, вещей и т. д. Расположено отдельно от жилого дома и хозпостроек. Бе́лочник (в стволы стучащий) — охотник, промышлявший белкой. Он стучал по стволам деревьев, вспугивал зверька, которого затем облаивала собака, чтобы охотнику было удобнее сбить ее стрелой из лука или самострела. Часто охотник имел помощника, который колотил по деревьям и подбирал выпущенные из лука стрелы. Бёрдо — одна из основных частей ткацкого станка. Это своеобразный гребень, концы зубьев или пластин которого с обоих концов закрыты планками, набилками. Каждая нить основы ткани продевается между зубьями (пластинами) берда. Когда нить утка (поперечная нить ткани) оказывается продетой с помощью челнока в гев (промежуток, образовавшийся при разведении вверх и вниз параллельных нитей основы), ее прибивают бердом к ранее продетому утку после того, как смежные нити основы поменяются местами: верхние — вниз, нижние — вверх. Бердо подвешивается над плоскостью основы, и оно свободно перемещается взад-вперед, прибивая каждый раз уток к прежде продетой нити. Берестя́нка — простой ковшик, сделанный из куска бересты, свернутой воронкой. Сведенные края пластины скрепляются расщепленной палочкой, внешний конец которой образует рукоять «ковшика». Бобо́вник — болотное растение, высушенные корни которого толкли в ступе и полученную «муку» добавляли в хлеб. Большу́ха — старшая в доме, хозяйка, распорядительница женской части семьи. Бо́тать — бить по воде боталом (шестом с наконечником для шума), звук которого распугивает рыбу, и она устремляется прочь, попадая в расставленные сети. Броня́ — доспехи воинов. Могли состоять из нескольких армированных железом и обложенных стальными пластинками поясов, которые располагались один над другим и закрывали наиболее уязвимые части тела. В народных текстах, использованных Э.Лённротом в «К», содержатся аллюзии на снаряжение и костюм колдуна, шамана, который, как считают специалисты, восходил к копированию облика тотемных животных, например птиц с оперением. Бубенцы́ («кукушки») — различные погремушки и колокольцы, которые развешивались на упряжи лошади (хомуте, дуге, оглоблях) и назывались «куковальщиками», «кукушками». Ва́га (коромысло) — специфическое коромысло, представляющее собой жердь, концы которой покоились на плечах идущих друг за другом людей (см. Коромысло). Ва́ра — «(варака) — холм, горушка, бугор, взлобок» (В.Даль). Веретено́ — орудие для ручного прядения. Представляет собой точеный стержень, острый к верхнему концу и утолщенный к нижней трети с зарубкой и круто заостренной пяткой. На веретенах для сучения (скручивания вместе двух нитей) бывает специальное маховое колесо, прясло (см. Пряслице). Вечея́ — отверстие в середине верхней половины жерновов, куда засыпают зерно. Ви́ца — «…хворостина, хлыст, длинная ветка, лоза» (В.Даль). Во́жжи — длинные поводья, пристегнутые к уздечке, непосредственно к удилам; человек, управляющий лошадью, держит их в руках. Вью́шка — вал у ткацкого станка, на который навита основа (продольные нити ткани). Голи́ца — кожаная рукавица без подкладки. Головной убор Туони — головной убор в виде колпака со спадающими на плечи и спину краями, который надевали покойнику. Такой же колпак надевали, когда работали в лесу, на пожоге и т. д. (см. Куккели). Горн, горни́ло — очаг для накаливания поковок в кузнице. Огонь в горне раздували специальным приспособлением — мехами (см. Мехи). Горну́шка — «…заулок с ямкой, налево от шестка русской печи, куда загребают жар» (В.Даль). В таком загнетке тщательно укрытые золой угли тлели до утра, когда их разгребали и раздували с их помощью пламя. Огниво использовали только в том случае, если угли были угасшими. Грядка — продольные брусья, в которые вдолблены верхние концы копыльев саней. Копылья, в свою очередь, врезаны в полозья; параллельные полозья скрепляются между собой через верхнюю часть копыльев поперечными вязками, на которые и наложены грядки. Губа́ — залив, заток, заводь. Гужи́ — ременные петли, прикрепляемые к обеим сторонам (клешням) хомута. Служат для скрепления оглобель с хомутом при помощи дуги. Дельни́цы — «варежки, вязаные рабочие шерстяные рукавицы, плотно облегающие руку» (В.Даль). Де́ньги — средство обмена товарами, являющееся одновременно всеобщей мерой стоимости. Изначально у занимавшихся лесным промыслом, охотой и торговлей финно-угорских народов в качестве денег использовались шкуры зверей, прежде всего шкурки белки. Металлические деньги найдены в раскопках и относятся к XI–XII векам. Это в основном монеты восточного, т. н. куфического происхождения. В регулярный оборот металлические деньги вошли после захвата Финляндии Швецией. В «К», как и в народной поэзии, речь идет то о металлических деньгах (17:178, 18:406, 22:57), то о «меховых» деньгах (46:165, 350, 556). Добро хозяйки — домашний скот (кроме лошадей), который был полностью в ведении хозяйки. Доёнка — подойник, который изготовлялся из можжевеловой клепки как наиболее гигиеничного материала, обладающего бактерицидными свойствами. Долблёнка — (осинка, осиновка) — лодка, выдолбленная из ствола осины. Жернова́ (ручные) — приспособление для размола зерен. Состоит из двух положенных один на другой каменных круглых плит. В центре верхнего жернова — отверстие для засыпки зерен (вечея). Жернова вращались вручную, для чего к ним с помощью обруча прикреплялась рукоятка в виде палки, верхний конец которой продевался в отверстие установленной вверху планки-лопатки (см. Лопатка). За́кром — отгороженное место, ларь в амбаре, куда засыпали зерно, муку и пр. Зало́ги — подарки, которыми обменивались при сватовстве жених и невеста. Жених мог давать в качестве залога и деньги. Однако это едва ли пережиток якобы существовавшей купли-продажи невест. Скорее всего скрепление сговора о браке внесением денежного залога (при этом невеста давала какой-либо вещевой подарок — залог жениху) в эпоху возникновения рыночных отношений стало считаться наиболее надежным способом, хотя первоначально обмен залогами был способом магического соединения молодых. Возможно, что, передавая «деньги» — шкурки промысловых зверей родне невесты, жених тем самым доказывал свои охотничьи способности. Зало́мы, зате́си — заметки в лесу для обозначения пути. Заце́п (для самострела, арбалета) — приспособление для возведения тетивы самострела. Такой зацеп с двумя крюками подвязывался к ременной лямке, заводившейся за шею и плечи. Стрелок заступал ногою специальную скобу, стремя на конце приклада самострела, наклонялся и, выпрямляясь, всем корпусом натягивал тетиву, подводя ее к спусковому крюку на ложе. И́глица — деревянная игла для вязaния сетей с вырезкой для наматывания на нее нитки. Каза́к (казачо́к) — мальчик в прислугах, батрак, наемный работник. Ка́лху — одна из непарных лыж для правой ноги. Короче левой (лю́лю). Служила для отталкивания ногой. Подбивалась шкурой с короткой гладкой шерстью (например — камасом) для предупреждения проскальзывания назад в момент толчка. Ке́нги — кожаная или берестяная обувь. Примитивная форма такой обуви изготовлялась из куска кожи, края которого загибались и стягивались шнурком, продетым в отверстия по периметру. Шнурок (кожаный ремешок) завязывался на щиколотке. Керёжка — «…лопарские оленьи и собачьи саночки в виде лодочки на одном широком полозу…» (В.Даль). Карельские охотники тянули за собой кережку меньших, чем «лопарская», размеров. Образно: тяжелый, неповоротливый, неподатливый, непослушный человек. Обуза. Ки́вер — речь идет об обычном островерхом головном уборе, истоки которого — в боевых шлемах различной формы. Ко́ванец — выкованный в кузнице рыболовный крючок (в отличие от гнутого из проволоки). Колки́ (тычки́) — тычки на кантеле для натягивания струн. Ко́нда, кондо́вый — «…боровая (не болотная) сосна, мелкослойная и смолистая, растущая на сухом месте» (В.Даль). Копалу́ха (копала) — «…глухарка, глухая тетерка, самка глухаря» (В.Даль). Копы́л — «в санные полозья вдолблены копылы, копылья, связанные поперек саней вязками, а вдоль — нахлестками» (В.Даль). Стойки, на которых покоятся продольные грядки. Ко́рба — глухой лес, чаща, трущоба. Коромы́сло — речь идет о коромысле, на котором носили тяжести вдвоем. Оно представляло из себя жердь длиной около 1,5 м, посередине подвешивался груз (например, ушат с водой), концы коромысла делались плоскими, чтобы меньше давили на плечи несущих, шагающих друг за другом людей. Коса́рь — большой тяжелый нож для щепления лучины, рубки кустарника и пр. Косьё — палка, на которую насаживают косу, рукоятка косы. Кошёвка — ездовые сани с высоким задком, обитые кошмой, шкурами, расписанные узорами. Кра́чка — один из видов чаек. Кро́сно — ткацкий станок; нитяная основа, натянутая на ткацкий станок. Кроха́ль — водоплавающая птица семейства утиных. Крышка расписная — синоним к слову «сампо». Хотя это слово и имеет значение эпитета, в ряде случаев (в зависимости от контекста) содержит самостоятельное значение и может восприниматься не только как сампо с расписной (узорной) крышкой, но и как узорный (пестрый, расписной) купол, что иногда ассоциируется со звездным небом. Кря́ква — утка, птица семейства утиных. Куде́ль — «вычесанный и перевязанный пучок льна, пеньки, изготовленный для пряжи;…свиток, сверток избитой шерсти» (В.Даль). Ку́ккели — своеобразный шлем в виде конусообразной накидки, спадающей на грудь, плечи и спину. Застегивался под подбородком. Такая шапка, оставляя открытой только часть лица, служила хорошей защитой от комаров. Кули́га — поле или небольшая поляна, полученная в результате вырубки деревьев и часто — их сжигания (см. Подсека (пожог)). Здесь речь идет о кулигах, лесных полянах, поскольку это результат преобладавшего подсечного земледелия. Ку́пол узорный — синоним к слову «сампо». Содержит аллюзию на звездное небо (см. Крышка расписная). Ла́вня — заглатываемая рыбой (или зверем) сигарообразная палочка или костяшка на леске, укрепленной посередине. Лавня вводилась внутрь наживки, и когда рыба ее проглатывала, удерживаемая леской «сигара» разворачивалась поперек желудка рыбы и жертва оставалась «на крючке». Ла́мбушка, ла́мба — «…глухое лесное озерко без истока» (В.Даль). Листо́к любовный — точное значение слова в некоторых контекстах трудноуловимо, этимология не ясна. Встречается также идиома «лист Лемпо» — «листок дьявола». Наиболее распространенная смысловая нагрузка — выражение нежности, любви. Лопа́рь — Как и в народных рунах, под лопарями здесь подразумеваются колдуны и чародеи, хотя в обиходном языке слово означает жителя Лапландии, саама. Лопарем называют и Йовкахайнена, чем Э. Лённрот хотел подчеркнуть отчужденность от калевальцев этого героя, покусившегося на жизнь самого Вяйнямёйнена. Лопа́тка — укрепленная над жерновами планка с отверстием, в которое вставлялся верхний конец рукоятки жерновов. Лось голубой — мифическое животное, синоним «жеребца из соломы», «лошади из стеблей гороха», на котором Вяйнямёйнен ехал по морю. Некоторые исследователи считают это понятие кеннингом, обозначающим корабль, на котором Вяйнямёйнен ехал свататься в Похьелу. Основой образа могло быть то, что на носу корабля часто устанавливалась голова лося, какого-либо другого реального животного или дракона. Лу́да — «…подводные или надводные плоские камни, мели; гранитные плешины» (В. Даль), небольшой остров. Льнотрепа́лка — «…палочка, веселка, лопаточка, род зубчатой дощечки, коею из горсти льна выколачивают костырку» (В.Даль). Лю́лю — левая непарная лыжа, служившая для скольжения, в отличие от правой, короткой, служившей для отталкивания ногой (см. Калху). Изготавливалась из поверхностного твердого слоя сосны. Маре́на — растение, из корней которого изготавливали краситель для ниток и тканей. Собиравшие корень марены девушки часто устраивали на лесных полянах игры и хороводы. Ма́рка — денежная единица. Считается, что народные песни имеют в виду шведскую марку, означавшую первоначально единицу веса золота и серебра. Ма́тица — балка, проходящая поперек всей избы и поддерживающая потолок. Матица как определенный рубеж в организации внутреннего пространства избы занимала чрезвычайно важное положение в семейно-бытовой обрядности, в поверьях, ритуальном и даже бытовом поведении людей. За линию матицы, например, не полагалось проходить сватам без особого приглашения, пришельцам, зашедшим по делу соседям и т. п. Мехи́ (меха) — приспособление для нагнетания воздуха, раздувающего огонь в кузнечном горне. Моря́нка — гнездящаяся в приполярных областях утка. Совершает перелет на юг поздней осенью, когда вода в реках и озерах уже холодная, часты ветры и непогоды. Очевидно поэтому в народной поэзии карелов и финнов служит символом обездоленной, страдающей девушки, женщины. Мотови́ло — приспособление для сматывания пряжи в моток. Бывают ручные, т. е. удерживаемые в момент наматывания ниток в руке, и напольные «вертушки». Мя́мми — сладкое, приготовленное из муки и солода, блюдо. Его варили как кашу, затем выпекали в берестяных противнях. Мямми готовилось также из картофеля. Мя́ндовые, мя́нда — сосна, «болотная… редкослойная, рыхлая». Наби́лки — планки (грядки), в которые вставлено бердо (см. Бердо). Наво́й — задний вал ткацкого станка, на который навиваются нити основы ткани. На́волок — низменный мыс, полуостров. На́ст (на полях лосиных) — речь идет об охоте на лося по весеннему насту. Животное гнали до тех пор, пока оно, ободрав и изрезав об острые кромки наста проваливающиеся в снег ноги, не падало от изнеможения. Ни́ченки, ни́ты — деталь ткацкого станка, «нитяные петли между двух поперечных жердочек для подьема нитей основы через одну, чем образуется зев (гев) для пропуска челна» (В.Даль) с нитью утка. Нови́на — новое поле, посев. Новины, кулиги, лесные поляны — характерные признаки подсечной системы земледелия. О́береги — «…заговоры, зарученья, слова и обряд от порчи, уроки, наговор, наметы для разрушенья или недопущенья вредных чар» (В.Даль). О́броть — конская узда без удил и с одним поводом для привязывания лошади. Обручи стальные — броня (панцирь) воина, состоявшая из широких, укрепленных стальными пластинами поясов, надевавшихся друг за другом как поперек торса, так и через плечи в виде своеобразных помочей. Па́голенок — «…голенище чулка; чулки, у коих носки отрезаны или без носков сшиты» (В.Даль), наматываемые на голени «онучи». Па́личка, па́лица — пластинка, вокруг которой наматывают нить при вязании сети для получения ячеек одного размера. Па́тьвашка — главный чин свадебной церемонии. Сопровождал жениха часто уже при сватовстве. На свадьбе руководил всеми действиями жениха, охранял молодую чету от порчи и сглазу. Пест — стержень с утолщенным округлым концом, используемый для толчения в ступе чего-либо. Печу́рка — небольшое углубление, ниша в печном боку для сушки рукавичек. Плетка узловатая (кнут, хлыстик) — поэтизированное название кнута. Узловатый (для усиления эффекта от удара) хлыст ременного кнута. Иногда рукоять кнута отделывалась жемчугом, отсюда — кнут жемчужный. Побере́жник — «…северо-западный ветер» (В.Даль). Пово́йник — головной убор замужней женщины. Подбо́ра — «…тетива, две продольные веревки, на коих невод посажен; верхний подбор с поплавками» (В.Даль). Подвене́чный — слово «telta», от которого образован данный эпитет жениха, означает шатер, навес над брачным ложем, а также маленький передвижной шатер, который в историческое время держали над венчаемыми в церкви. Подно́жки (ткацкого станка) — педали, подножки, с помощью которых разводились нити основы вниз и вверх. Подножки связаны с ниченками, сквозь которые проходят поднимаемые и опускаемые нити основы. Подсе́ка (пожог) — срубленный для сожжения на месте лес. После пала удобренная золой от сгоревших деревьев земля обрабатывалась и засевалась. Сам этот участок земли. Поезжа́не — сопровождающие жениха и/или невесту свадебные чины и гости, едущие на санях или подводах поездом, караваном. Полубо́чка — мера сыпучих тел (например, зерна). По́шевни — «обшевни (сиб.), розвальни, широкие сани, обшитые «лубом» (В.Даль), кошмой, шкурами. По́яс оловянный — метонимия, обозначающая девушку. Украшенный оловянными бляшками женский пояс. Подобных метонимий (оловянная брошь, длинная коса, тонкий пояс и т. п.) в народной поэзии много, и Э.Лённрот удачно пользуется этими тропами. При́воды — верхняя подбора (см. Подбора), веревка, проходящая по верхнему краю невода. Пря́сло, пря́слице — «…звено изгороди, колено забора, заплота в длину жерди…от кола до кола…самая жердь. Железное, свинцовое кольцо, глиняная гайка, выделанный из черепка кружок с дыркою, надеваемый на веретено для весу» (В.Даль). Раб, наемный работник — по мнению исследователей, до XIV в. в Карелии могли существовать классические формы рабства, когда невольник был собственностью хозяина. Однако «раб» («рабыня») в народной поэзии обычно означает батрака, наемного работника, слугу, служанку. Ра́тай — то же, что «оратай» — пахарь, хлебопашец. Руда́ — кровь. Самостре́л — метательное оружие, усовершенствованный лук, дуга которого крепилась к прикладу, а тетива натягивалась и фиксировалась на курке. В передней части приклад имел специальную скобу, «стремя», куда вставлялся носок сапога для удержания лука при натягивании тетивы с помощью специального крюка на лямках, проходящих за шею и плечи. Стрела укладывалась в желоб, по которому ее выбрасывала спущенная с курка тетива. Са́мпо — сказочная чудо-мельница, создающая богатства и обеспечивающая материальное благополучие. В «К» образ сампо связан с представлением о чудо-мельнице, мелющей не только для повседневного потребления, но и про запас и даже для продажи. Эта концепция имеет широкую основу в народной традиции (рунопевцы Малинены, Перттунены и др.). В то же время Э.Лённрот воспользовался и единичной характеристикой сампо как триединой самомолки, у которой с одного боку — мукомолка, со второго — солемолка, с третьего — деньгомолка (10:414–416). Такая запись, состоящая всего лишь из четырех строк, была привезена собирателем Д.Эвропеусом из экспедиции в Российскую Карелию в 1847 г., однако он не указал, где и от кого получил этот фрагмент. Образ чудо-мельницы в народной традиции является результатом длительного развития утопической народной идеи о безбедной жизни и благоденствии. Ее истоки — в мифе о похищении культурных благ в Похьеле. В наиболее архаичных сюжетах о сампо как раз и говорится о похищении Вяйнямёйненом и его соратниками Илмариненом и Емпайненом (Йовкахайненом) некоего сампо, содержавшего начала всяческого богатства и силу роста для растений и животных. Однако хозяйка Похьелы не позволила похитителям увезти похищенное и высыпала сампо в море. Оттого море — богато. Только жалкие остатки сампо попали на сушу, но и они дали земле силу роста, положили начало растительности, злакам, животным. В более поздних вариантах сюжета о сампо говорится об изготовлении сампо для хозяйки Похьелы самим эпическим героем (чаще всего Вяйнямёйненом), получающим в награду разрешение жить с дочкой хозяйки (брак-отработка). Однако герой похищает и девушку, и сделанное им сампо, а хозяйка, нагнав беглецов на море, губит сампо. Сюжет об изготовлении сампо слился с мотивом выполнения трудных заданий при сватовстве, и в этом контексте упор стал делаться на максимальном усложнении задачи: сампо должно быть изготовлено из ничтожно малого количества и даже вовсе не существующего материала: из одного перышка лебедя, из одного осколочка веретена, одного «бока» шерстинки, из молока яловой коровы, из одного ячменного зернышка (вариант, записанный от А.Перттунена). Иногда и эти материалы должны быть уполовинены. От архаического сампо, похищаемого в Похьеле, здесь остались в виде неких маркировок только те ценности, которые в нем, видимо, содержались. Именно поэтому принесенные волнами на берег крошки разбившегося и затонувшего сампо, отождествляемого с мельницей, позволяют Вяйнямёйнену благословить землю и придать ей способность плодоношения. Образ сампо в «К» складывался у Э.Лённрота постепенно от первого неопубликованного варианта поэмы («Перво-Калевалы») до третьего, окончательного, изданного в 1849 г. В нем использованы все имевшиеся в распоряжении автора темы и мотивы народных вариантов. Даже противоречащие один другому мотивы и темы Э.Лённрот не стал окончательно «притирать» друг к другу. Сва́ха — букв. «добывающая женщина». Свадебный чин в свите жениха. Сваха опекала невесту с момента принятия ее женихом в доме невесты до передачи этих функций матери жениха с приездом домой и окончанием церемоний свадьбы. Это ответственное поручение часто давалось сестре жениха или жене патьвашки (см. Патьвашка). Сва́ты — букв. «жениховы люди». Свита жениха, которая называлась часто просто «женихи» (sulhaset). Сетево́й сарай — навес для хранения и сушки сетей на специальных вешалах. Си́верик — «…северный холодный ветер» (В.Даль). Си́ма — сладкий напиток из воды и меда. Заквашивался различными дрожжевыми прибавками. Ста́пель, стапеля́ — наклонный помост из окоренных, расположенных поперечно чурок или бревен, на которые затаскивали из воды лодку. Стре́мя (лука) — в «К» и народных песнях говорится, как правило, не просто о луке с дугой, тетивой и стрелами, а о довольно сложном самостреле или арбалете, имеющем приклад со спусковым механизмом, удерживающим лук в натянутом положении до нужного момента. Супо́нь — скрученный в круглый жгут ремень, которым стягивают клещи хомута, напрягая таким образом гужи и дугу, закрепленные на концах оглобель. Толо́ка — площадка для выгуливания и «выстаивания» лошадей после длительной работы или поездки. Поскотина. То́ня — участок водоема, предназначенный для лова рыбы закидным неводом. Тростинка ядовитая — орудие колдуна. Использовалась глухая, между двумя узлами, трубка ядовитого тростника цикуты для воздействия на человека или животное. Ты́сяцкий — старший чин на русской свадьбе. По функциям аналогичен карельскому патьвашке, синонимом которого слово «opas» (проводник, ведущий) и является. Уто́р — место соединения стенок с дном бочки, желобок в клепке стенки для концов клепок дна. Ю́тасы — злой дух, черт. Практически означает то же самое, что и хийси (см. Хийси). «Калевала». Перечень действующих лиц, мифологических персонажей, эпических топонимов Составлен Эйно Киуру. Айникки — сестра Лемминкяйнена. От нее брат узнал, что его молодая жена в отсутствие мужа бегала на гулянья девушек. В народных вариантах сюжета об Ахти и Кюлликки этот персонаж не имеет имени. Айно — так назвал Э. Лённрот сестру Йовкахайнена. В народных рунах весьма распространен эпитет единственный (-ая), милый (-ая), любимый (-ая). Например: «дева Анни, единственная (милая) дева». В лице сестры Йовкахайнена Э.Лённрот создал яркий, художественно убедительный образ трагической героини, совершенно не свойственный народной эпической традиции, но весьма характерный для лирической поэзии. Примечательно, что, как и лирическое наполнение образа, полностью соответствующее духу народной поэзии, все события фабулы, описание поступков героини взяты автором эпической поэмы из народных сюжетов и эпических мотивов, хотя и не связанных друг с другом и подчас весьма далеких по времени своего возникновения. Имя А. после появления «К» стало очень популярным как у финнов, так и у карелов и эстонцев. Алуэ — мифологический гидроним, озеро, в которое упала огненная искра. Попытки некоторых исследователей идентифицировать это название с каким- либо реальным водоемом оказались безуспешными, тем более что во многих локальных вариантах мифа название просто отсутствует. Антеро Випунен — мифический первопредок, упоминаемый в эпических рунах. Его считают умершим и хранящим в своей могиле знания и мудрость предшествующих поколений. Один из наименее расшифрованных мифологических персонажей. С одной стороны этот образ связывают с мифологическими представлениями о хранителе врат загробного мира (в его уста вкладывают слова: «проглотил я сто героев…»), с другой — со средневековой литературой видений, рассказывающей о мучениях страдающих за веру католических святых. В частности, имя Антеро соотносят со святым Андреем. При этом утверждают, что випунен вовсе не имя, а своеобразный атрибут героя, промышлявшего при жизни добычей зверей с помощью ловушек, капканов и различных приспособлений на основе использования рычага. Рычаг же, в свою очередь, связан с представлениями о том косом, «андреевском» кресте, на котором был распят святой Андрей. Однако все это остается на уровне предположений, поскольку специальные, посвященные выяснению данного вопроса исследования просто отсутствуют. Ахти — второе, параллельное имя Лемминкяйнена. В «К» имя А. используется то самостоятельно как второе имя героя (11:1; 20:465), то вместе с более общим родовым именем (фамилией) — Ахти Сарелайнен (11:3; 20:467), Ахти Лемминкяйнен (12:1, 9). В «К» это имя применяется только к Лемминкяйнену, хотя в народных рунах оно может принадлежать как различным персонажам, так и взаимозаменяться. Герой может быть Ахти, Кавко, Кавкомойнен, Лемминкяйнен в одном и том же сюжете. Ахто — главный властитель вод. Следует иметь в виду, что наряду с А. в «К» фигурируют и другие властители: Велламо, мать Вяйнямёйнена — мать воды, чудище Ику-Турсо. Велламо — хозяйка вод, супруга Ахто. Имя происходит от глагола бурлить, сильно размешивать воду (жидкость). Випунен — см. Антеро Випунен. Виро — эпический топоним, соотносимый с Эстонией. Название, бытующее в современном финском языке, произошло от названия расположенной на северо-востоке ареала проживания эстов провинции Vorumaa и населявшего ее эстонского племени virolaiset. Такая модель образования названия народа и населяемой им страны по одному из племен, позднее образовавших народ, нацию и государство, характерна в финском языке и для других народов (Saksa: Германия, Ven j: Россия — от названия «венеды», «словены»). Вироканнас — 1. мясник, заколовший большого быка (20:54); 2. священник, окрестивший чудесно рожденного сына Марьятты. Вуойо — параллельное название Лаппи. Вуокса — гидроним, соотносимый с рекой, вытекающей из оз. Саймаа и впадающей в Ладожское озеро. До создания электростанции на реке был крупнейший на северо-западе Европы порог Иматра. Вьена — эпический гидроним, соотносимый с Белым морем (финск. Viena). Вяйно — нормальная форма мужского собственного имени. Форма Вяйнямёйнен — более торжественная и официальная. В XIX веке имена с суффиксом — nen стали восприниматься как родовые, т. е. как фамилии. Вяйнола — название места проживания Вяйнямёйнена от имени Вяйно. Параллельное название отсутствующей в народной традиции, но придуманной Э.Лённротом страны Калевалы. Вяйнямёйнен — главный герой «К». Наиболее популярный персонаж карельских и финских эпических рун. В ингерманландских рунах В. встречается довольно редко (известен по ижорским рунам о состязании в пении, о рождении огня). Основными эпическими сюжетами, рассказывающими о деяниях В., можно считать «Руну о Сампо» («Покушение на Вяйнямёйнена» + «Дрейф героя по морю» + «Формирование рельефа морского дна» + «Создание мира из яйца птицы» + «Выковывание сампо и его похищение»), «Сватовство в Похьеле», «Состязание в пении». В «К» Э. Лённрот вполне обоснованно сделал В. главным героем и своеобразным родоначальником народа Калевалы, наделив его всеми теми признаками эпического героя, которые принадлежат ему как персонажу эпических рун, и присовокупив к этому почерпнутые из мифологических преданий черты демиурга, создавшего не только культурные (рыболовная сеть, лодка, кантеле, внедрение земледелия и возделывание зерновых) ценности, но и участвовавшего в строительстве самого мироздания («я был третьим человеком, кто опоры неба ставил, радугу воздвиг на небе, небо звездами усеял», запись от А. Перттунена). Представления о В. как создателе мироздания сохранились не только в рунах, но и в названиях различных природных явлений («След лодки Вяйнямёйнена» — так называется блестящая полоса на воде, когда среди ряби появляются протянувшиеся в направлении ветра полосы, не тронутые рябью, на небе сияет «меч Вяйнямёйнена» — созвездие Ориона). Различные популярные сентенции называются поучениями В. Считается, что имя В. произошло от слова — широкий, спокойно текущий участок реки в устье. Т. о. происхождение самого В. оказывается связанным с водной стихией, в которой он чувствует себя наиболее уверенно, он даже может жить в воде. Например, согласно приладожской версии сюжета о похищении сампо в Похьеле, В., спасаясь от погони, уходит «внутрь моря» и находится там три дня, пока опасность не минует. С одной стороны, Э.Лённрот сконцентрировал в образе главного эпического героя В. все приписываемые ему положительные качества и шаманскую мощь, с другой, как бы передал частично его функцию Творца мироздания выдуманной самим автором матери воздуха и воды, которая и родила В. Ведь в народной традиции сотворение мира во время дрейфа по первоокеану связано с В., а не с его матерью. Ику-Турсо — морское чудище, посланное хозяйкой Похьелы погубить похитивших у нее сампо калевальцев и уничтожить их корабль. Вяйнямёйнен ловит это чудовище и обезвреживает своими заклинаниями и магической силой, запрещая впредь появляться на пути мореходов и мешать проходу кораблей по морю. В народных рунах это чудовище пытается остановить корабль Иисуса и тот расправляется с этим поганым созданием. Илма — название дома Илмаринена. Илмаринен — один из главных героев «К», верный и неизменный помощник и соратник Вяйнямёйнена. Искусный кузнец, выковавший небосвод. Выковывает сампо для хозяйки Похьелы Ловхи, чтобы выкупить таким образом Вяйнямёйнена из плена. Впоследствии это трудное задание зачитывается ему при сватовстве к дочери хозяйки Похьелы, и девушка выбирает именно его (а не подоспевшего первым Вяйнямёйнена) в качестве претендента для выполнения положенных при сватовстве трудных заданий. В конечном счете именно И. получает себе в жены деву Похьелы. Э.Лённрот придал И. характер доверчивого, добродушного, хотя и немного простоватого человека. Имя И. происходит от общефинноугорского корня ilm-, ilma («воздух»), входящего в состав названия божеств у различных народов этой языковой семьи. В народно-поэтической традиции карелов и финнов эпический герой И. сохранил ряд присущих небесному божеству черт, в ряде случаев эти черты соотносимы с мифической фигурой «птицы воздуха» (ilman-lintu). В то же время И. как мифологический персонаж сопряжен с представлениями о первом кузнеце, не только выковавшем небо и удерживающем его мировой столп, в котором иные исследователи просматривают образ загадочного сампо, но и о культурном герое, создавшем различные рабочие инструменты (косы, серпы и т. п.), женские украшения и даже кантеле (в «К» эта честь отдана Вяйнямёйнену). Илматар — женское божество воздушной стихии. Обернувшись матерью воды, И. родила Вяйнямёйнена. Будучи беременной и дрейфуя по морю, она участвует в создании мира из яйца, формирует рельеф морского дна. Эта метаморфоза создана самим Э.Лённротом, им же приписана И. функция сотворения мира, принадлежащая в народной эпической традиции Вяйнямёйнену. Чудесное рождение Вяйнямёйнена от матери воды и девы воздуха (здесь явная аналогия с чудесным рождением сына Марьятты, пришедшего на смену языческому персонажу Вяйнямёйнену) также придумано автором поэмы, ибо народные руны сообщают только то, что ночью родился Вяйнямёйнен, днем пошел уже в кузницу, сделал кузницу из рубашки, наковальню — из своего колена, стал ковать, пристукивать… но ничего не говорят о том, кто был матерью или отцом героя. В сюжете, рассказывающем о добывании огня, И. дает героям Вяйнямёйнену и Илмаринену совет, как найти исчезнувшую огненную искру. Однако примечательно здесь то, что, называя себя первой из женщин в мире, некоей всеобщей прародительницей, она уже как бы и не является матерью Вяйнямёйнена. Илпотар — параллельное имя хозяйки Похьелы в сюжете, рассказывающем о сватовстве Лемминкяйнена. Во всех других случаях в «К» она называется Ловхи. Разночтение, видимо, обьясняется тем, что цикл песен о Лемминкяйнене был подготовлен Э.Лённротом еще до появления идеи написания на материале народных рун эпической поэмы со сквозным сюжетом, обьединяющей своеобразные циклы рун с различными, мало связанными между собой героями. В подготовленной в 1833 г., но неопубликованной поэме «Лемминкяйнен» герой сватается в Пяйвеле («Солнечный край»), а не в Похьеле и хозяйку дома там зовут И. Это имя сохранилось и после включения похождений Лемминкяйнена в общий сюжет «К». Надо иметь в виду и то обстоятельство, что народные руны, как правило, не маркируют подобные персонажи собственными именами: там мы встречаем только «хозяйку» или «хозяина» Похьелы, Пяйвелы, Луотолы без собственного имени. Иматра — обозначает реальный водопад на реке Вуокса. Широко известна пословица: «Нет такого, кто смог бы превозмочь Вуоксу, перейти пешком Иматру». Созданная по законам т. н. калевальской поэтики, пословица используется как в народных лирических песнях, так и в эпических рунах. Ингрия — эпический топоним, соотносимый с Ингерманландией, Ингрией, Ижорской землей русских летописей. Йовкахайнен, Йовко — один из главных героев «К». Вопреки народной эпической традиции, где Й. нередко оказывается соратником Вяйнямёйнена в походе за сампо (в «К» на его место поставлен Лемминкяйнен) и где Йовкахайнен (Лаппалайнен, Йовкамойнен) выступает как соперничающий с Вяйнямёйненом шаман из противостоящего рода, Э.Лённрот сделал из него заносчивого юнца, не способного к истинно героическим поступкам. Некоторые исследователи считают, что неправомерно было делать из Й. кровного врага, покушающегося на жизнь Вяйнямёйнена, ибо в народных рунах эта функция принадлежит некоему Лаппалайнену, «узкоглазому Кевретуйнену». Э.Лённроту же необходимо было увязать различные эпические сюжеты в единый, поступательно развивающийся сюжет, где все последующие события вытекают из предшествующих. Поэтому потерпевший поражение в состязании в знаниях Й. пытается убить Вяйнямёйнена, повинного в гибели его сестры, и поэтому он уже не может участвовать в дальнейших событиях, не может быть соратником Вяйнямёйнена. Слово jouko однокоренное со словом joutsen — лебедь. Каве — значение слова в «К» и в народной эпической традиции не вполне устоялось. Его можно воспринимать и как имя собственное («Старец Каве, хозяин Похьелы»), и как мифологическое существо, обычно женской ипостаси. В «К» слово «Каве» означает женщину (девушку), мать, родительницу, родоначальницу (1:112; 26:77), может применяться как некий величальный эпитет (1:111; 45:117), означающий принадлежность непосредственно к самой Природе. Во всех случаях понятие связано с неким мифологическим началом. Кавко, Кавкомойнен, Кавкомьели — параллельное имя Лемминкяйнена (наряду с Ахти Сарелайненом). В народной эпической традиции эти имена принадлежат, как правило, различным персонажам, часто весьма далеким друг от друга как по приписываемым им деяниям (функциям), так и по времени возникновения тех или иных связанных с этими персонажами сюжетов, мотивов, тем. Хотя Э.Лённрот и попытался снять противоречивые черты и унифицировать отдельные моменты этих мало похожих друг на друга персонажей, некоторые несоответствия в образе этого весельчака, забияки и любимца женщин все же остались. Кавппи — мастер, изготовивший лыжи по заказу Лемминкяйнена для погони за лосем Хийси. Калева — мифический первопредок. В соответствии с этим постулатом автора «К» главные герои эпоса являются потомками Калевалы. В народно-поэтической традиции К. известен, главным образом, по мифологическим преданиям финнов, карелов, эстонцев как некогда живший персонаж, оставивший о себе память в виде различных необыкновенных или расположенных в необычных местах природных обьектов. (Большие камни, скалы, углубления, обрывы, ямы; на небе сияет «звезда Калевы» (Сириус), «Меч Калевы» (созвездие Ориона), в конце лета на вечернем небе вспыхивают беззвучные молнии — зарницы — «Огни Калевы». Основное значение слова kaleva — великан, громадный человек (существо), могучий, матерый, закоренелый. В сложных словах, означающих единое понятие, kaleva выступает в функции определения: Kalevan kivi — Камень Калевы, Kalevan puu — древо Калевы. Э.Лённрот создал в «К» новое понятие «Kalevan kansa» — народ Калевы, равнозначное понятию «народ страны Калевалы» (20:572, 610, 45:16, 186, 362; 47:360), Kalevan suku — «род Калевы» (42:441; 45:184), «мужи Калевы» — Kalevan miehet, «женщины Калевы» — Kalevan naiset (44:265), которые не имеют соответствий в народной эпической традиции. Калевала — Kalevala — мифическая страна, в которой происходят основные события поэмы и которую представляют главные герои: Вяйнямёйнен, Илмаринен, Лемминкяйнен, Куллерво и др. В народной поэтической традиции или в обиходе подобный топоним практически не был известен до опубликования «К». Что же касается такого понятия, как «страна», или даже более ограниченного территориального объединения, то оно эпическим рунам в общем-то неизвестно, если не относить сюда понятия типа «родимый край (сторонка)», «чужие края (сторона)», «чужбина». В то же время топоним Калевала (в отличие, скажем, от имени Айно) не придуман Лённротом, а взят из народных текстов, где он изредка встречается в заклинаниях, балладе и нескольких свадебных песнях. Калевалой в них называется дом (усадьба) или деревня. Как и сами эпические герои, территория, на которой они проживают и действуют, просто подразумевается своей, хотя это обстоятельство никак не отмечается. В карельских и финских эпических рунах нет понятий, аналогичных понятиям «русский (или «святорусский») богатырь», «русская земля» и т. п. Правда, в рунах, наряду с широко известным топонимом «Похьела», представляющим собой более широкое понятие, чем название дома (двора, усадьбы), встречаются некие этно-топонимы: Саво, Хяме, Похьянма, Лаппи, Карьяла. Но они осмысливаются всего лишь как чужие локусы, местности, населенные чужими, не своими людьми. Справедливо считается, что это связано с различиями в типах эпоса — русский эпос отражает идеологию стадии становления и укрепления национального государства, карело-финский — догосударственную эпоху развития общества. Э.Лённрот же в своей поэме преодолевает подобный архаизм и на основе зачатков идеологии всего лишь местного или родового самосознания формирует идеологию государственного патриотизма, выполняя витавший в воздухе социальный заказ такого рода: ведь именно в XIX веке Финляндия стала создавать свое национальное государство, и государственная идеология была крайне необходима для общества. Решение назвать поэму «Калевалой» (до этого, еще в январе 1835 г., когда рукопись первого варианта была уже готова, Э.Лённрот предполагал дать своему творению имя «Похьела» — «Север», «Северная страна», «Вяйнола», «О Вяйнямёйнене») было поистине удачным, ведь оно образовано от корня, к которому прибавлен суффикс — la, означающий место, определенный локус. Таким образом, это повествование и о стране Калевале, и о народе Калевы, и о героях (сынах) Калевы — мифического первопредка народа, возглавляемого Вяйнямёйненом. Калевы сын — в «К» сынами Калевы называют Вяйнямёйнена (6:214; 42:424) и Лемминкяйнена (13:103; 14:438; 15:274). В сюжете «Ловля огненной рыбы» сыновьями Калевы названы люди, участвовавшие в изготовлении рыболовной сети из льняных ниток и ловле проглотившей огненную искру рыбины (47:352). В народно-поэтической традиции сыны Калевы, как и упоминание самого Калевы, в основном — персонажи мифологических преданий, необыкновенные силачи, способные творить чудеса. Например, силой голоса валить деревья на такое расстояние, на какое донесется их крик. Э.Лённрот в «К» приписывает эти свойства Куллерво, которому принадлежат и другие необыкновенные способности непомерного силача, портящего своей чрезмерной силой любое дело, за которое он берется. Калерво — отец Куллерво, брат Унтамо. В результате ссоры между братьями (согласно ижорскому сюжету) весь род Калерво был перебит воинами брата Унтамо. В живых остался только грудной младенец, которого сделали рабом-пастухом, когда он вырос. Впоследствии раб отомстил обидчикам отца, убив свою хозяйку, жену Илмаринена. Калма (33:260; 36:174) — 1. могила (36:227); 2. персонифицированная смерть, хозяин могилы (27:4). Параллельная Манале, Туонеле сложная мифологема. Карьяла — эпический топоним, соотносимый с ареалом проживания карельских племен, не вполне соответствующий нынешним представлениям о Карелии. Кемь (река) — эпический гидроним, соотносимый, прежде всего, с рекой Кеми, впадающей в Ботнический залив. Куллерво (31–36 песни) — трагический герой «К», жизнь и деятельность которого непосредственно не связана с деяниями главных эпических героев, ведущих борьбу в основном против враждебной, противостоящей Калевале Похьелы и стремящихся привести к счастью всех людей. К. тоже борется против зла, но внутри своего сообщества. Вся история его жизни — это иллюстрация пагубности вражды и раздоров между членами общества. Кюлликки — супруга Лемминкяйнена, на которой он женился, похитив ее в Сари (на Острове). К такой форме заключения брака герою пришлось прибегнуть потому, что разборчивая невеста не соглашалась выйти замуж даже за Солнце, Месяц, Звезду, тем паче — за легкомысленного Лемминкяйнена. Эти, как и другие мотивы (составные части сюжета), характеризующие К., взяты Лённротом из различных рун. Основная же коллизия — заключение брачного союза, клятва супругов в верности и нарушение условий клятвы — составляют ядро средневековой песни «Ахти и Кюлликки», пронизанной, как считают исследователи, воинственным духом викингов, жаждой приключений и боевой добычи. К. первая нарушила данную мужу клятву, побывав в отсутствие супруга на девичьих гуляньях, в деревне (в народных вариантах руны говорится о том, что ей захотелось общества другого мужчины). Это освободило Ахти от обещания не ходить на войну. Лаппалайнен (10:24; 12:146; 15:588) — житель Лаппи, Лапландии. Согласно народным поверьям, отразившимся и в эпических песнях, лопари были известными колдунами и чародеями. В «К» lappalainen может употребляться как эпитет колдуна (10:24; 12:146) и как синоним слова «колдун». Лаппалайнен может употребляться в «К» и как параллельное имя Йовкахайнена (3:22; 6:24). Лаппи — эпический топоним, соотносимый с понятием «Лапландия» — населенная саамами (лопарями) земля. Вместе с тем необходимо иметь в виду, что у карелов слово часто означает территорию (и ее жителей), расположенную по соседству, особенно — севернее данной местности, а также их язык (точнее — диалект, говор). Сам Э.Лённрот в комментариях к «К» обьяснял слово lappi исходя из значения «расположенный рядом, сбоку». В «К» топоним Лаппи употребляется и как параллельное название Похьелы (12:36, 82; 17:220). Лемминкяйнен — один из главных героев «К», балагур, весельчак, любимец женщин, задиристый драчун и вояка, стремящийся стяжать себе боевую славу. Образ Л. воссоздан в «К» сложением нескольких персонажей — поэтому у него несколько имен (Ахти, Кауко, Каукомойнен, Каукомьели) — и характеризуется противоречивыми чертами, ибо исходные персонажи часто относятся к разностадиальным сюжетам и эпическим мотивам. Он и могучий маг и чародей (подобно Вяйнямёйнену), и герой мифа об амазонках, сохраняющий рудименты божества плодородия, и воинственный викинг, для которого битвы и завоеванные в них боевые трофеи дороже всего на свете. Лемпи — отец Лемминкяйнена, упомянут в «К» по имени только дважды. Мать Лемминкяйнена, однако, сообщает сыну, что в лихую годину его отец укрывался на Острове, где советует притаиться от идущей за ним погони и сыну. Лемпо — дьявол, черт. Чаще всего используется как синоним слова «хийси». Ловиатар — дочь смерти (Туони), родившая девять разных болезней и хворей. Обозленная тем, что калевальцы похитили у нее сампо, а Вяйнямёйнен сумел даже жалкие остатки разбившегося во время схватки на море сампо заставить приносить людям достаток, Ловхи послала эти болезни на Калевалу. Имя Л. того же корня, что и Ловхи. Ловхи — имя, данное Э.Лённротом хозяйке Похьелы. Народные руны, рассказывающие о Похьеле как экзогамном роде (где герой эпоса похищает или сватает себе жену) или как о противостоящем эпическим героям локусе и народе, не знают имени властительницы (хозяйки). Она всегда лишь «хозяйка Похьелы». Имя Ловхи (Ловитар, Ловетар, Лоуки и т. п.) встречается только в заклинаниях, где оно принадлежит приносящему зло и болезни существу в женской ипостаси. Слово lovi, с которым иногда связывают происхождение рассматриваемого имени, означает щель, расщелину в земле, где обретается подземный дух. Отсюда название состояния шамана, который в трансе «падает в расщелину», — lankeaa loveen. Другие авторы выводят этимологию слова Ловхи из имени скандинавского божества Локи или имени его матери Лауфей. Луотола — название залива (и местности), где Йовкахайнен подстрелил под едущим в Похьелу Вяйнямёйненом лошадь. В народных рунах Луотола является параллельным названием Похьелы, Пяйвелы (Paivela). Люликки — параллельное имя лыжного мастера Кавппи. Мана, Манала — место пребывания умерших, мир мертвых (то же, что и «туонела»), а также хозяин этого (подземного, потустороннего) локуса, распорядитель. Для большего удобства чтения в переводах Мана (Манала) пишется с большой буквы, хотя, строго говоря, это просто синоним «смерти» или понятия «потусторонний мир». Ма́рьятта — имя девушки, родившей в непорочном зачатии от съеденной брусниченки чудесного мальчика, которого Вяйнямёйнен присудил, как безотцового ребенка, к смерти, а некий старик нарек королем Карелии, из-за чего Вяйнямёйнен ушел из мира сего. Имя М., по-видимому, восходит к имени пресвятой девы Марии. В то же время оно созвучно слову marja — ягода. Метсола — лес, владения хозяина леса Тапио. От слова metsa — лес. Мимеркки — параллельное имя главной хозяйки леса (наряду с Мьеликки). Это, как и все имена лесных духов, хозяев, дарителей добычи, взято из охотничьей заклинательной поэзии. Мьеликки — хозяйка леса, жена Тапио. Хранительница «ключей» от кладовых и лесных амбаров. Имя образовано от слов: мысль, желание, настроение. На русский язык переводится как «желанная», «милая». Осмо, Осмойнен — мифологический первопредок, идентифицируемый с Калевой, Калевайненом. С его именем связан первый посев ячменя. Первое, «установочное» изготовление пива связано с Осмотар (что воспринимается как женская ипостась культурного героя). Первое пиво, к тому же, варят из ячменя, выросшего на «поляне Осмо», а воду для него брали из «колодца Осмо». В народных рунах Осмо является тем загадочным существом, которое сватается в лесу к девушке, ломающей там веники. После этой встречи девушка, придя домой, вешается в амбаре, куда ее мать послала нарядиться к приезду жениха (этот мотив, как указывалось, использован в сюжете о трагической гибели Айно). В свадебных песнях «осмо» является синонимом слова «жених». Осмотар — изготовительница пива, передавшая это искусство людям. Одни исследователи соотносят это имя с мифическим первопредком — культурным героем Осмо, другие выводят этимологию этого слова из скандинавского os, jasa — бродить, дрожжи. Остров — Saari — эпический топоним. Исследователи тщетно пытались идентифицировать его с каким-либо реальным островом. Дело, видимо, в том, что потусторонний мир в мифологическом сознании часто размещен на острове, за водной преградой. Потусторонний мир — это одно из основных понятий архаического эпоса: в потустороннем мире сватают (или похищают) жен, там добывают различные культурные блага и в то же время этот мир противостоит миру эпических героев, является его антагонистом. Хотя в «К» Похьела представляется реальной страной, она сохранила даже здесь некоторые признаки потустороннего мира на острове. В народных же рунах эти признаки более отчетливы. Поэтому поиски реального острова, где, например, Ахти похищает себе жену, представляются беспредметными. Отсо — табуированное название медведя. Самого крупного зверя северных лесов — медведя — и уважали, и боялись, его нельзя было называть медведем, а надо было прибегать к различным эвфемистическим названиям, ласкательным именам («Медоволапый», «Колобочек»). В «К» Отсо — это просто параллельное название медведя. Палвойнен — божество, параллельное название верховного божества Укко. Слово «Палвойнен» создано самим Э.Лённротом от слова palvoa — поклоняться, почитать. Пану — дух огня, сам огонь. Пеллервойнен — эпитет божества растительности Сампсы. Образовано от слова pelto — поле. Пиментола — параллельное название Похьелы. Происходит от слов «темень», «темнота». Похьела, Похья — в «К» Похьела (синонимы: Пиментола, Сариола, Сарая) — это противостоящая Калевале (Вяйноле) страна. Она во многом враждебна калевальцам: там зарождаются болезни, оттуда идут холод и всякие невзгоды. Слово pohjola, pohjoinen обозначает север, дно, задняя часть. Несмотря на враждебное отношение калевальцев и эпических героев народных рун к Похьеле, именно там они сватают (или похищают) себе жен, похищают культурные блага (сампо), поэтому между Калевалой и Похьелой существуют родственные отношения. Это диалектическое единство враждебности и близости в народных рунах сохраняется постоянно. В «К» же борьба обостряется, пока герои не одерживают окончательной победы над «силами мрака», с которыми родственные отношения оказались как бы закономерно порванными после гибели первой жены Илмаринена и превращения второй, неверной, жены в чайку (обе супруги, как мы помним, были дочерями Ловхи). Россия — эпический топоним, соотносимый со славянскими соседями прибалто-финнов. Слово происходит, как считают исследователи, из названия славянского племени венеды, обобщенного впоследствии в название всего народа (ср.: Viru — Viro; saksa — Saksa). Руотус — злой хозяин, который не разрешил забеременевшей от съеденной бруснички девице Марьятте разрешиться в бане. Имя известно по народным легендарным рунам и образовано от библейского Herodes (Ирод). Рутья — эпический гидроним, соотносимый с реальным водопадом Рутья на севере Норвегии, но в основном обозначающий огненный водопад на мифической реке Туонеле. Саво — эпический топоним, соотносимый с провинцией и финским племенем Саво. Сарелайнен Ахти — параллельное имя (определение по месту проживания) Лемминкяйнена. Сакса — эпический топоним, соотносимый с германскими землями (феодальными государствами). Благодаря оживленной торговле с «ганзейскими» купцами, начиная с XII века, «германские» товары стали широко известными у прибалто-финнов. В «К» упоминаются «привезенные из Саксы» сапоги, соль, мыло и даже доски для скамеек. Бывшее на слуху у эпических певцов слово «Сакса» по законам аллитерации провоцировало появление словосочетаний типа «Саксонские заливы» (Saksan salmet). Сампса — первосеятель, посеявший деревья. Божество леса и хозяин-дух деревьев (см. Пеллервойнен Сампса). Сара — параллельное название Похьелы. Сара речка — название мифической речки (ручья), где была баня Руотуса. В «К» этот гидроним явно имеет отношение к враждебной Похьеле. Сариола — параллельное название Похьелы. Сувантолы муж, Сувантолайнен — атрибутивное имя Вяйнямёйнена, производное от suvantö — спокойное течение в реке, речной разлив под водопадом или между двумя водопадами (см. также Увантолайнен). Сюетар — персонаж, породивший всяческие зловредные существа. В карельских сказках — некий эквивалент злой Бабы-Яги. Таникка — эпический топоним, соотносимый с бытовавшим в народе названием крепости Ревель, называвшейся Датской крепостью (Tanikan linna). Подобные топонимы народные руны используют для подчеркивания географической отдаленности места, о котором идет речь. Тапио — главный хозяин, властитель леса, от него зависит охотничья удача. Для задабривания Тапио охотник приносил ему жертву — зерна ржи, муку, немного пива или вина. Тапиола — лес, владения Тапио. Теллерво — младшая властительница леса, стерегущая стада Тапио. В «К» так зовут жену Тапио (41:58). Туони, Туонела — то же, что и Мана, Манала. Тури — божество, параллельное имя Палвойнена. Происходит от скандинавского Top — божество грома. Турсас — морское чудовище. В народных рунах это, видимо, то же, что и Ику-Турсо. В своих комментариях к «К» Э.Лённрот соотносит tursas со скандинавским «божеством войны» Thurs, Tyr. Увантолайнен, Уванто муж (жених) — как и Сувантолайнен, параллельное имя Вяйнямёйнена. Укко — верховный бог. Подобно Зевсу, Тору, Перкунасу является властителем погоды и туч. Гроза по-фински называется ukonilma — «погода Укко». Унтамо (5:17,21) — 1. персонаж демонологии, дух сна. Слово происходит от основы un — (uni — «сон»). Иногда так называют вкушающего вечный сон Випунена, мудреца, ведуна и хранителя знаний предшествующих поколений. 2. (31:16; 34:97; 35:367) — имя брата Калерво (отца Куллерво). Унтамола, Унтола — образованное Э.Лённротом название местности, которую можно идентифицировать с Похьелой или даже с неким потусторонним миром сна, откуда был родом «пастух в шапчонке мокрой», столкнувший Лемминкяйнена в речку Туони. Название местности, где обитал род Унтамо (31:99; 36:236). Хийси — мифическая местность или существо. Представления о Хийси (хийси) восходят к дохристианским верованиям, связанным со священными рощами. Хийси как мифологический персонаж означал злого хозяина леса (хотя мог восприниматься и как Тапио), великана, существо, укрывающееся в далеких укромных местах. От него исходили болезни, несчастья. Различные стихии имели «своих» хийси (водные, горные, лесные, хийси земли, огня, кладбища, дома, бани, риги). В «К» «хийси» применяется для обозначения местности, когда имеется в виду дурное место (9:386; 13:30), иногда — Манала (17:245). Чаще всего в «К» «хийси» все же персонифицируется. Хийси лось (лось от Хийси) — лось, которого Лемминкяйнен должен был добыть, выполняя трудные задания при сватовстве к деве Похьелы. В народной традиции восходящий к международным аналогам сюжет о погоне за лосем (у обских угров это «небесный лось») не связан с выполнением трудных заданий при сватовстве, а его персонажем не является Лемминкяйнен. Завязка этого сюжета обычно состоит в том, что делающий лыжи Кавппи (Люликки и пр.) хвастается, что на его лыжах можно догнать хоть какого быстрого зверя. Услышав это, хийси (черти) быстренько делают лося, чтобы лыжный мастер доказал, на что годятся его изделия и что будет, когда он нагонит «лося», который на самом деле лишь гнилушка. Хозяева (хозяйки) стихий: владычица поляны (2:306), хозяйка почвы — eukko maan em nt (2:302) и т. п. Низшая мифология карелов и финнов знает множество всевозможных духов- хозяев, управляющих существованием, действиями, свойствами, особенностями самых различных явлений и обьектов природы, стихий, растений, животных. Это могут быть «хозяйки» (akka, emanta), «матери» (emo), «хозяева» (isanta), «старцы» (ukko). Большую группу духов-хозяек образуют, так сказать, «духи-девы», представляющие собой родовое понятие того или иного (практически — любого) предмета, явления. Такое персонифицированное существо («душа») может быть присуще любому явлению. Эта персонифицированная сущность предмета являет собой некое женское существо, название которого легко образуется из названия предмета (основы слова) и суффикса — tar. Такие слова, в зависимости от контекста, имеют широкое семантическое поле и могут означать дочь или супругу какого-либо лица, персонажа (Kuninkatar — «царица» или «царевна», ruhtinatar — «княгиня» или «княжна»), персонифицированный объект природы («Дева Месяца», «Дочь Солнца»), опоэтизированное явление природы. Э.Лённрот широко использовал эту возможность поэтизации природы и населил ее различными «молочными девами» (pilvien piimätyttäret), «девами небесного центра» (taivaan navattaret) (32:224, 224), «девами сини» и т. п. Примечания 1 Калевала — Kalevala — мифическая страна, в которой происходят основные события поэмы и которую представляют главные герои: Вяйнямёйнен, Илмаринен, Лемминкяйнен, Куллерво и др. В народной поэтической традиции или в обиходе подобный топоним практически не был известен до опубликования «К». Что же касается такого понятия, как «страна», или даже более ограниченного территориального объединения, то оно эпическим рунам в общем-то неизвестно, если не относить сюда понятия типа «родимый край (сторонка)», «чужие края (сторона)», «чужбина». В то же время топоним Калевала (в отличие, скажем, от имени Айно) не придуман Лённротом, а взят из народных текстов, где он изредка встречается в заклинаниях, балладе и нескольких свадебных песнях. Калевалой в них называется дом (усадьба) или деревня. Как и сами эпические герои, территория, на которой они проживают и действуют, просто подразумевается своей, хотя это обстоятельство никак не отмечается. В карельских и финских эпических рунах нет понятий, аналогичных понятиям «русский (или «святорусский») богатырь», «русская земля» и т. п. Правда, в рунах, наряду с широко известным топонимом «Похьела», представляющим собой более широкое понятие, чем название дома (двора, усадьбы), встречаются некие этно-топонимы: Саво, Хяме, Похьянма, Лаппи, Карьяла. Но они осмысливаются всего лишь как чужие локусы, местности, населенные чужими, не своими людьми. Справедливо считается, что это связано с различиями в типах эпоса — русский эпос отражает идеологию стадии становления и укрепления национального государства, карело-финский — догосударственную эпоху развития общества. Э.Лённрот же в своей поэме преодолевает подобный архаизм и на основе зачатков идеологии всего лишь местного или родового самосознания формирует идеологию государственного патриотизма, выполняя витавший в воздухе социальный заказ такого рода: ведь именно в XIX веке Финляндия стала создавать свое национальное государство, и государственная идеология была крайне необходима для общества. Решение назвать поэму «Калевалой» (до этого, еще в январе 1835 г., когда рукопись первого варианта была уже готова, Э.Лённрот предполагал дать своему творению имя «Похьела» — «Север», «Северная страна», «Вяйнола», «О Вяйнямёйнене») было поистине удачным, ведь оно образовано от корня, к которому прибавлен суффикс — la, означающий место, определенный локус. Таким образом, это повествование и о стране Калевале, и о народе Калевы, и о героях (сынах) Калевы — мифического первопредка народа, возглавляемого Вяйнямёйненом. 2 Topelius, Zachris. Suomen Kansan Vanhoja Runoja ynnä myös Nykyisempiä. I–V. Turku ja Helsinki 1822–1831. 3 См. книгу: Kaukonen, Väinö. LönnrotjaKalevala. Pieksämäki, 1979, s. 16. 4 См. книгу: Kaukonen, Väinö. LönnrotjaKalevala. Pieksämäki, 1979, s. 14. 5 Kansallinenelämäkerrasto. Osa3. Porvoo, 1930. s. 142. 6 Alku-Kalevala. Helsinki, 1928, s.2. 7 Kaukonen, Väinö. Lönnrot ja Kalevala, s. 60. 8 Рода нашего напевы. Избранные песни рунопевческого рода Перттуненов. Петрозаводск, «Карелия», 1985, с. 104. 9 Kaukonen, Väinö. EliasLönnrotinKalevalanToinenpainos. Helsinki. 1956. s.451. 10 Мишин А. Забытый перевод «Калевалы». — Литературная Россия, 1974, 7 июня 1974. 11 Похьела, Похья — в «К» Похьела (синонимы: Пиментола, Сариола, Сарая) — это противостоящая Калевале (Вяйноле) страна. Она во многом враждебна калевальцам: там зарождаются болезни, оттуда идут холод и всякие невзгоды. Слово pohjola, pohjoinen обозначает север, дно, задняя часть. Несмотря на враждебное отношение калевальцев и эпических героев народных рун к Похьеле, именно там они сватают (или похищают) себе жен, похищают культурные блага (сампо), поэтому между Калевалой и Похьелой существуют родственные отношения. Это диалектическое единство враждебности и близости в народных рунах сохраняется постоянно. В «К» же борьба обостряется, пока герои не одерживают окончательной победы над «силами мрака», с которыми родственные отношения оказались как бы закономерно порванными после гибели первой жены Илмаринена и превращения второй, неверной, жены в чайку (обе супруги, как мы помним, были дочерями Ловхи). 12 Вяйнямёйнен — главный герой «К». Наиболее популярный персонаж карельских и финских эпических рун. В ингерманландских рунах В. встречается довольно редко (известен по ижорским рунам о состязании в пении, о рождении огня). Основными эпическими сюжетами, рассказывающими о деяниях В., можно считать «Руну о Сампо» («Покушение на Вяйнямёйнена» + «Дрейф героя по морю» + «Формирование рельефа морского дна» + «Создание мира из яйца птицы» + «Выковывание сампо и его похищение»), «Сватовство в Похьеле», «Состязание в пении». В «К» Э. Лённрот вполне обоснованно сделал В. главным героем и своеобразным родоначальником народа Калевалы, наделив его всеми теми признаками эпического героя, которые принадлежат ему как персонажу эпических рун, и присовокупив к этому почерпнутые из мифологических преданий черты демиурга, создавшего не только культурные (рыболовная сеть, лодка, кантеле, внедрение земледелия и возделывание зерновых) ценности, но и участвовавшего в строительстве самого мироздания («я был третьим человеком, кто опоры неба ставил, радугу воздвиг на небе, небо звездами усеял», запись от А. Перттунена). Представления о В. как создателе мироздания сохранились не только в рунах, но и в названиях различных природных явлений («След лодки Вяйнямёйнена» — так называется блестящая полоса на воде, когда среди ряби появляются протянувшиеся в направлении ветра полосы, не тронутые рябью, на небе сияет «меч Вяйнямёйнена» — созвездие Ориона). Различные популярные сентенции называются поучениями В. Считается, что имя В. произошло от слова — широкий, спокойно текущий участок реки в устье. Т. о. происхождение самого В. оказывается связанным с водной стихией, в которой он чувствует себя наиболее уверенно, он даже может жить в воде. Например, согласно приладожской версии сюжета о похищении сампо в Похьеле, В., спасаясь от погони, уходит «внутрь моря» и находится там три дня, пока опасность не минует. С одной стороны, Э.Лённрот сконцентрировал в образе главного эпического героя В. все приписываемые ему положительные качества и шаманскую мощь, с другой, как бы передал частично его функцию Творца мироздания выдуманной самим автором матери воздуха и воды, которая и родила В. Ведь в народной традиции сотворение мира во время дрейфа по первоокеану связано с В., а не с его матерью. 13 Горн, горнило — очаг для накаливания поковок в кузнице. Огонь в горне раздували специальным приспособлением — мехами (см. Мехи). 14 Илмаринен — один из главных героев «К», верный и неизменный помощник и соратник Вяйнямёйнена. Искусный кузнец, выковавший небосвод. Выковывает сампо для хозяйки Похьелы Ловхи, чтобы выкупить таким образом Вяйнямёйнена из плена. Впоследствии это трудное задание зачитывается ему при сватовстве к дочери хозяйки Похьелы, и девушка выбирает именно его (а не подоспевшего первым Вяйнямёйнена) в качестве претендента для выполнения положенных при сватовстве трудных заданий. В конечном счете именно И. получает себе в жены деву Похьелы. Э.Лённрот придал И. характер доверчивого, добродушного, хотя и немного простоватого человека. Имя И. происходит от общефинноугорского корня ilm-, ilma («воздух»), входящего в состав названия божеств у различных народов этой языковой семьи. В народно-поэтической традиции карелов и финнов эпический герой И. сохранил ряд присущих небесному божеству черт, в ряде случаев эти черты соотносимы с мифической фигурой «птицы воздуха» (ilman-lintu). В то же время И. как мифологический персонаж сопряжен с представлениями о первом кузнеце, не только выковавшем небо и удерживающем его мировой столп, в котором иные исследователи просматривают образ загадочного сампо, но и о культурном герое, создавшем различные рабочие инструменты (косы, серпы и т. п.), женские украшения и даже кантеле (в «К» эта честь отдана Вяйнямёйнену). 15 Кавко, Кавкомойнен, Кавкомьели — параллельное имя Лемминкяйнена (наряду с Ахти Сарелайненом). В народной эпической традиции эти имена принадлежат, как правило, различным персонажам, часто весьма далеким друг от друга как по приписываемым им деяниям (функциям), так и по времени возникновения тех или иных связанных с этими персонажами сюжетов, мотивов, тем. Хотя Э.Лённрот и попытался снять противоречивые черты и унифицировать отдельные моменты этих мало похожих друг на друга персонажей, некоторые несоответствия в образе этого весельчака, забияки и любимца женщин все же остались. 16 Самострел — метательное оружие, усовершенствованный лук, дуга которого крепилась к прикладу, а тетива натягивалась и фиксировалась на курке. В передней части приклад имел специальную скобу, «стремя», куда вставлялся носок сапога для удержания лука при натягивании тетивы с помощью специального крюка на лямках, проходящих за шею и плечи. Стрела укладывалась в желоб, по которому ее выбрасывала спущенная с курка тетива. 17 Йовкахайнен, Йовко (1:34; 6:22 и др.) — один из главных героев «К». Вопреки народной эпической традиции, где Й. нередко оказывается соратником Вяйнямёйнена в походе за сампо (в «К» на его место поставлен Лемминкяйнен) и где Йовкахайнен (Лаппалайнен, Йовкамойнен) выступает как соперничающий с Вяйнямёйненом шаман из противостоящего рода, Э.Лённрот сделал из него заносчивого юнца, не способного к истинно героическим поступкам. Некоторые исследователи считают, что неправомерно было делать из Й. кровного врага, покушающегося на жизнь Вяйнямёйнена, ибо в народных рунах эта функция принадлежит некоему Лаппалайнену, «узкоглазому Кевретуйнену». Э.Лённроту же необходимо было увязать различные эпические сюжеты в единый, поступательно развивающийся сюжет, где все последующие события вытекают из предшествующих. Поэтому потерпевший поражение в состязании в знаниях Й. пытается убить Вяйнямёйнена, повинного в гибели его сестры, и поэтому он уже не может участвовать в дальнейших событиях, не может быть соратником Вяйнямёйнена. Слово jouko однокоренное со словом joutsen — лебедь. 18 Сампо — сказочная чудо-мельница, создающая богатства и обеспечивающая материальное благополучие. В «К» образ сампо связан с представлением о чудо-мельнице, мелющей не только для повседневного потребления, но и про запас и даже для продажи. Эта концепция имеет широкую основу в народной традиции (рунопевцы Малинены, Перттунены и др.). В то же время Э.Лённрот воспользовался и единичной характеристикой сампо как триединой самомолки, у которой с одного боку — мукомолка, со второго — солемолка, с третьего — деньгомолка (10:414–416). Такая запись, состоящая всего лишь из четырех строк, была привезена собирателем Д.Эвропеусом из экспедиции в Российскую Карелию в 1847 г., однако он не указал, где и от кого получил этот фрагмент. Образ чудо-мельницы в народной традиции является результатом длительного развития утопической народной идеи о безбедной жизни и благоденствии. Ее истоки — в мифе о похищении культурных благ в Похьеле. В наиболее архаичных сюжетах о сампо как раз и говорится о похищении Вяйнямёйненом и его соратниками Илмариненом и Емпайненом (Йовкахайненом) некоего сампо, содержавшего начала всяческого богатства и силу роста для растений и животных. Однако хозяйка Похьелы не позволила похитителям увезти похищенное и высыпала сампо в море. Оттого море — богато. Только жалкие остатки сампо попали на сушу, но и они дали земле силу роста, положили начало растительности, злакам, животным. В более поздних вариантах сюжета о сампо говорится об изготовлении сампо для хозяйки Похьелы самим эпическим героем (чаще всего Вяйнямёйненом), получающим в награду разрешение жить с дочкой хозяйки (брак-отработка). Однако герой похищает и девушку, и сделанное им сампо, а хозяйка, нагнав беглецов на море, губит сампо. Сюжет об изготовлении сампо слился с мотивом выполнения трудных заданий при сватовстве, и в этом контексте упор стал делаться на максимальном усложнении задачи: сампо должно быть изготовлено из ничтожно малого количества и даже вовсе не существующего материала: из одного перышка лебедя, из одного осколочка веретена, одного «бока» шерстинки, из молока яловой коровы, из одного ячменного зернышка (вариант, записанный от А.Перттунена). Иногда и эти материалы должны быть уполовинены. От архаического сампо, похищаемого в Похьеле, здесь остались в виде неких маркировок только те ценности, которые в нем, видимо, содержались. Именно поэтому принесенные волнами на берег крошки разбившегося и затонувшего сампо, отождествляемого с мельницей, позволяют Вяйнямёйнену благословить землю и придать ей способность плодоношения. Образ сампо в «К» складывался у Э.Лённрота постепенно от первого неопубликованного варианта поэмы («Перво-Калевалы») до третьего, окончательного, изданного в 1849 г. В нем использованы все имевшиеся в распоряжении автора темы и мотивы народных вариантов. Даже противоречащие один другому мотивы и темы Э.Лённрот не стал окончательно «притирать» друг к другу. 19 Ловхи — имя, данное Э.Лённротом хозяйке Похьелы. Народные руны, рассказывающие о Похьеле как экзогамном роде (где герой эпоса похищает или сватает себе жену) или как о противостоящем эпическим героям локусе и народе, не знают имени властительницы (хозяйки). Она всегда лишь «хозяйка Похьелы». Имя Ловхи (Ловитар, Ловетар, Лоуки и т. п.) встречается только в заклинаниях, где оно принадлежит приносящему зло и болезни существу в женской ипостаси. Слово lovi, с которым иногда связывают происхождение рассматриваемого имени, означает щель, расщелину в земле, где обретается подземный дух. Отсюда название состояния шамана, который в трансе «падает в расщелину», — lankeaa loveen. Другие авторы выводят этимологию слова Ловхи из имени скандинавского божества Локи или имени его матери Лауфей. 20 Випунен — см. Антеро Випунен. 21 Лемминкяйнен — один из главных героев «К», балагур, весельчак, любимец женщин, задиристый драчун и вояка, стремящийся стяжать себе боевую славу. Образ Л. воссоздан в «К» сложением нескольких персонажей — поэтому у него несколько имен (Ахти, Кауко, Каукомойнен, Каукомьели) — и характеризуется противоречивыми чертами, ибо исходные персонажи часто относятся к разностадиальным сюжетам и эпическим мотивам. Он и могучий маг и чародей (подобно Вяйнямёйнену), и герой мифа об амазонках, сохраняющий рудименты божества плодородия, и воинственный викинг, для которого битвы и завоеванные в них боевые трофеи дороже всего на свете. 22 Амбар — строение для хранения зерна, муки, припасов, вещей и т. д. Расположено отдельно от жилого дома и хозпостроек. 23 Матица — балка, проходящая поперек всей избы и поддерживающая потолок. Матица как определенный рубеж в организации внутреннего пространства избы занимала чрезвычайно важное положение в семейно-бытовой обрядности, в поверьях, ритуальном и даже бытовом поведении людей. За линию матицы, например, не полагалось проходить сватам без особого приглашения, пришельцам, зашедшим по делу соседям и т. п. 24 Вяйно — нормальная форма мужского собственного имени. Форма Вяйнямёйнен — более торжественная и официальная. В XIX веке имена с суффиксом — nen стали восприниматься как родовые, т. е. как фамилии. 25 Илматар — женское божество воздушной стихии. Обернувшись матерью воды, И. родила Вяйнямёйнена. Будучи беременной и дрейфуя по морю, она участвует в создании мира из яйца, формирует рельеф морского дна. Эта метаморфоза создана самим Э.Лённротом, им же приписана И. функция сотворения мира, принадлежащая в народной эпической традиции Вяйнямёйнену. Чудесное рождение Вяйнямёйнена от матери воды и девы воздуха (здесь явная аналогия с чудесным рождением сына Марьятты, пришедшего на смену языческому персонажу Вяйнямёйнену) также придумано автором поэмы, ибо народные руны сообщают только то, что ночью родился Вяйнямёйнен, днем пошел уже в кузницу, сделал кузницу из рубашки, наковальню — из своего колена, стал ковать, пристукивать… но ничего не говорят о том, кто был матерью или отцом героя. В сюжете, рассказывающем о добывании огня, И. дает героям Вяйнямёйнену и Илмаринену совет, как найти исчезнувшую огненную искру. Однако примечательно здесь то, что, называя себя первой из женщин в мире, некоей всеобщей прародительницей, она уже как бы и не является матерью Вяйнямёйнена. 26 Укко — верховный бог. Подобно Зевсу, Тору, Перкунасу является властителем погоды и туч. Гроза по-фински называется ukonilma — «погода Укко». 27 Пеллервойнен — эпитет божества растительности Сампсы. Образовано от слова pelto — поле. 28 Турсас — морское чудовище. В народных рунах это, видимо, то же, что и Ику-Турсо. В своих комментариях к «К» Э.Лённрот соотносит tursas со скандинавским «божеством войны» Thurs, Tyr. 29 Каве — значение слова в «К» и в народной эпической традиции не вполне устоялось. Его можно воспринимать и как имя собственное («Старец Каве, хозяин Похьелы»), и как мифологическое существо, обычно женской ипостаси. В «К» слово «Каве» означает женщину (девушку), мать, родительницу, родоначальницу (1:112; 26:77), может применяться как некий величальный эпитет (1:111; 45:117), означающий принадлежность непосредственно к самой Природе. Во всех случаях понятие связано с неким мифологическим началом. 30 Калева — мифический первопредок. В соответствии с этим постулатом автора «К» главные герои эпоса являются потомками Калевалы. В народно-поэтической традиции К. известен, главным образом, по мифологическим преданиям финнов, карелов, эстонцев как некогда живший персонаж, оставивший о себе память в виде различных необыкновенных или расположенных в необычных местах природных обьектов. (Большие камни, скалы, углубления, обрывы, ямы; на небе сияет «звезда Калевы» (Сириус), «Меч Калевы» (созвездие Ориона), в конце лета на вечернем небе вспыхивают беззвучные молнии — зарницы — «Огни Калевы». Основное значение слова kaleva — великан, громадный человек (существо), могучий, матерый, закоренелый. В сложных словах, означающих единое понятие, kaleva выступает в функции определения: Kalevan kivi — Камень Калевы, Kalevan puu — древо Калевы. Э.Лённрот создал в «К» новое понятие «Kalevan kansa» — народ Калевы, равнозначное понятию «народ страны Калевалы» (20:572, 610, 45:16, 186, 362; 47:360), Kalevan suku — «род Калевы» (42:441; 45:184), «мужи Калевы» — Kalevan miehet, «женщины Калевы» — Kalevan naiset (44:265), которые не имеют соответствий в народной эпической традиции. 31 Осмо, Осмойнен — мифологический первопредок, идентифицируемый с Калевой, Калевайненом. С его именем связан первый посев ячменя. Первое, «установочное» изготовление пива связано с Осмотар (что воспринимается как женская ипостась культурного героя). Первое пиво, к тому же, варят из ячменя, выросшего на «поляне Осмо», а воду для него брали из «колодца Осмо». В народных рунах Осмо является тем загадочным существом, которое сватается в лесу к девушке, ломающей там веники. После этой встречи девушка, придя домой, вешается в амбаре, куда ее мать послала нарядиться к приезду жениха (этот мотив, как указывалось, использован в сюжете о трагической гибели Айно). В свадебных песнях «осмо» является синонимом слова «жених». 32 Подсека (пожог) — срубленный для сожжения на месте лес. После пала удобренная золой от сгоревших деревьев земля обрабатывалась и засевалась. Сам этот участок земли. 33 Сиверик — «…северный холодный ветер» (В.Даль). 34 Хозяева (хозяйки) стихий: владычица поляны (2:301), хозяйка почвы — eukko maan em nt (2:302) и т. п. Низшая мифология карелов и финнов знает множество всевозможных духов- хозяев, управляющих существованием, действиями, свойствами, особенностями самых различных явлений и объектов природы, стихий, растений, животных. Это могут быть «хозяйки» (akka, emanta), «матери» (emo), «хозяева» (isanta), «старцы» (ukko). Большую группу духов-хозяек образуют, так сказать, «духи-девы», представляющие собой родовое понятие того или иного (практически — любого) предмета, явления. Такое персонифицированное существо («душа») может быть присуще любому явлению. Эта персонифицированная сущность предмета являет собой некое женское существо, название которого легко образуется из названия предмета (основы слова) и суффикса — tar. Такие слова, в зависимости от контекста, имеют широкое семантическое поле и могут означать дочь или супругу какого-либо лица, персонажа (Kuninkatar — «царица» или «царевна», ruhtinatar — «княгиня» или «княжна»), персонифицированный обьект природы («Дева Месяца», «Дочь Солнца»), опоэтизированное явление природы. Э.Лённрот широко использовал эту возможность поэтизации природы и населил ее различными «молочными девами» (pilvien piim tytt ret), «девами небесного центра» (taivaan navattaret) (32:224, 224), «девами сини» и т. п. 35 Лаппалайнен — житель Лаппи, Лапландии. Согласно народным поверьям, отразившимся и в эпических песнях, лопари были известными колдунами и чародеями. В «К» lappalainen может употребляться как эпитет колдуна (10:24; 12:146) и как синоним слова «колдун». Лаппалайнен может употребляться в «К» и как параллельное имя Йовкахайнена (3:22; 6:24). 36 Кошёвка — ездовые сани с высоким задком, обитые кошмой, шкурами, расписанные узорами. 37 Карьяла — эпический топоним, соотносимый с ареалом проживания карельских племен, не вполне соответствующий нынешним представлениям о Карелии. 38 Вуокса — гидроним, соотносимый с рекой, вытекающей из оз. Саймаа и впадающей в Ладожское озеро. До создания электростанции на реке был крупнейший на северо-западе Европы порог Иматра (см. Иматра). 39 Иматра — обозначает реальный водопад на реке Вуокса. Широко известна пословица: «Нет такого, кто смог бы превозмочь Вуоксу, перейти пешком Иматру». Созданная по законам т. н. калевальской поэтики, пословица используется как в народных лирических песнях, так и в эпических рунах. 40 Айно — так назвал Э. Лённрот сестру Йовкахайнена. В народных рунах весьма распространен эпитет единственный (-ая), милый (-ая), любимый (-ая). Например: «дева Анни, единственная (милая) дева». В лице сестры Йовкахайнена Э.Лённрот создал яркий, художественно убедительный образ трагической героини, совершенно не свойственный народной эпической традиции, но весьма характерный для лирической поэзии. Примечательно, что, как и лирическое наполнение образа, полностью соответствующее духу народной поэзии, все события фабулы, описание поступков героини взяты автором эпической поэмы из народных сюжетов и эпических мотивов, хотя и не связанных друг с другом и подчас весьма далеких по времени своего возникновения. Имя А. после появления «К» стало очень популярным как у финнов, так и у карелов и эстонцев. 41 Крышка расписная — синоним к слову «сампо». Хотя это слово и имеет значение эпитета, в ряде случаев (в зависимости от контекста) содержит самостоятельное значение и может восприниматься не только как сампо с расписной (узорной) крышкой, но и как узорный (пестрый, расписной) купол, что иногда ассоциируется со звездным небом. 42 Кенги — кожаная или берестяная обувь. Примитивная форма такой обуви изготовлялась из куска кожи, края которого загибались и стягивались шнурком, продетым в отверстия по периметру. Шнурок (кожаный ремешок) завязывался на щиколотке. 43 Мана, Манала — место пребывания умерших, мир мертвых (то же, что и «туонела»), а также хозяин этого (подземного, потустороннего) локуса, распорядитель. Для большего удобства чтения в переводах Мана (Манала) пишется с большой буквы, хотя, строго говоря, это просто синоним «смерти» или понятия «потусторонний мир». 44 Туони, Туонела — то же, что и Мана, Манала. 45 Губа — залив, заток, заводь. 46 Лемпо — дьявол, черт. Чаще всего используется как синоним слова «хийси». 47 Унтамо (5:17,21) — 1. персонаж демонологии, дух сна. Слово происходит от основы un — (uni — «сон»). Иногда так называют вкушающего вечный сон Випунена, мудреца, ведуна и хранителя знаний предшествующих поколений. 2. (31:16; 34:97; 35:367) — имя брата Калерво (отца Куллерво). 48 Ахто — главный властитель вод. Следует иметь в виду, что наряду с А. в «К» фигурируют и другие властители: Велламо, мать Вяйнямёйнена — мать воды, чудище Ику-Турсо. 49 Велламо — хозяйка вод, супруга Ахто. Имя происходит от глагола бурлить, сильно размешивать воду (жидкость). 50 Кованец — выкованный в кузнице рыболовный крючок (в отличие от гнутого из проволоки). 51 Лавня — заглатываемая рыбой (или зверем) сигарообразная палочка или костяшка на леске, укрепленной посередине. Лавня вводилась внутрь наживки, и когда рыба ее проглатывала, удерживаемая леской «сигара» разворачивалась поперек желудка рыбы и жертва оставалась «на крючке». 52 Вяйнола — название места проживания Вяйнямёйнена от имени Вяйно. Параллельное название отсутствующей в народной традиции, но придуманной Э.Лённротом страны Калевалы. 53 Хийси (6:37; 8:152) — мифическая местность или существо. Представления о Хийси (хийси) восходят к дохристианским верованиям, связанным со священными рощами. Хийси как мифологический персонаж означал злого хозяина леса (хотя мог восприниматься и как Тапио), великана, существо, укрывающееся в далеких укромных местах. От него исходили болезни, несчастья. Различные стихии имели «своих» хийси (водные, горные, лесные, хийси земли, огня, кладбища, дома, бани, риги). В «К» «хийси» применяется для обозначения местности, когда имеется в виду дурное место (9:386; 13:30), иногда — Манала (17:245). Чаще всего в «К» «хийси» все же персонифицируется. 54 Сувантолы муж, Сувантолайнен — атрибутивное имя Вяйнямёйнена, производное от suvant — спокойное течение в реке, речной разлив под водопадом или между двумя водопадами (см. также Увантолайнен). 55 Пиментола — параллельное название Похьелы. Происходит от слов «темень», «темнота». 56 Зацеп (для самострела, арбалета) — приспособление для возведения тетивы самострела. Такой зацеп с двумя крюками подвязывался к ременной лямке, заводившейся за шею и плечи. Стрелок заступал ногою специальную скобу, стремя на конце приклада самострела, наклонялся и, выпрямляясь, всем корпусом натягивал тетиву, подводя ее к спусковому крюку на ложе. 57 Стремя (лука) — в «К» и народных песнях говорится, как правило, не просто о луке с дугой, тетивой и стрелами, а о довольно сложном самостреле или арбалете, имеющем приклад со спусковым механизмом, удерживающим лук в натянутом положении до нужного момента. 58 Лось голубой — мифическое животное, синоним «жеребца из соломы», «лошади из стеблей гороха», на котором Вяйнямёйнен ехал по морю. Некоторые исследователи считают это понятие кеннингом, обозначающим корабль, на котором Вяйнямёйнен ехал свататься в Похьелу. Основой образа могло быть то, что на носу корабля часто устанавливалась голова лося, какого-либо другого реального животного или дракона. 59 Калевы сын — в «К» сынами Калевы называют Вяйнямёйнена (6:214; 42:424) и Лемминкяйнена (13:103; 14:438; 15:274). В сюжете «Ловля огненной рыбы» сыновьями Калевы названы люди, участвовавшие в изготовлении рыболовной сети из льняных ниток и ловле проглотившей огненную искру рыбины (47:352). В народно-поэтической традиции сыны Калевы, как и упоминание самого Калевы, в основном — персонажи мифологических преданий, необыкновенные силачи, способные творить чудеса. Например, силой голоса валить деревья на такое расстояние, на какое донесется их крик. Э.Лённрот в «К» приписывает эти свойства Куллерво, которому принадлежат и другие необыкновенные способности непомерного силача, портящего своей чрезмерной силой любое дело, за которое он берется. 60 Лаппи — эпический топоним, соотносимый с понятием «Лапландия» — населенная саамами (лопарями) земля. Вместе с тем необходимо иметь в виду, что у карелов слово часто означает территорию (и ее жителей), расположенную по соседству, особенно — севернее данной местности, а также их язык (точнее — диалект, говор). Сам Э.Лённрот в комментариях к «К» объяснял слово lappi исходя из значения «расположенный рядом, сбоку». В «К» топоним Лаппи употребляется и как параллельное название Похьелы (12:36, 82; 17:220). 61 Луотола — название залива (и местности), где Йовкахайнен подстрелил под едущим в Похьелу Вяйнямёйненом лошадь. В народных рунах Луотола является параллельным названием Похьелы, Пяйвелы (Paivela). 62 Сариола — параллельное название Похьелы. 63 Увантолайнен, Уванто муж (жених) — как и Сувантолайнен, параллельное имя Вяйнямёйнена. 64 Бёрдо — одна из основных частей ткацкого станка. Это своеобразный гребень, концы зубьев или пластин которого с обоих концов закрыты планками, набилками. Каждая нить основы ткани продевается между зубьями (пластинами) бёрда. Когда нить утка (поперечная нить ткани) оказывается продетой с помощью челнока в гев (промежуток, образовавшийся при разведении вверх и вниз параллельных нитей основы), ее прибивают бёрдом к ранее продетому утку после того, как смежные нити основы поменяются местами: верхние — вниз, нижние — вверх. Бердо подвешивается над плоскостью основы, и оно свободно перемещается взад-вперед, прибивая каждый раз уток к прежде продетой нити. 65 Марена — растение, из корней которого изготавливали краситель для ниток и тканей. Собиравшие корень марены девушки часто устраивали на лесных полянах игры и хороводы. 66 Раб, наемный работник — по мнению исследователей, до XIV в. в Карелии могли существовать классические формы рабства, когда невольник был собственностью хозяина. Однако «раб» («рабыня») в народной поэзии обычно означает батрака, наемного работника, слугу, служанку. 67 Пошевни — «обшевни (сиб.), розвальни, широкие сани, обшитые «лубом» (В.Даль), кошмой, шкурами. 68 Веретено орудие для ручного прядения. Представляет собой точеный стержень, острый к верхнему концу и утолщенный к нижней трети с зарубкой и круто заостренной пяткой. На веретенах для сучения (скручивания вместе двух нитей) бывает специальное маховое колесо, прясло (см. Пряслице). 69 Льнотрепалка — «…палочка, веселка, лопаточка, род зубчатой дощечки, коею из горсти льна выколачивают костырку» (В.Даль). 70 Плетка узловатая (кнут, хлыстик) — поэтизированное название кнута. Узловатый (для усиления эффекта от удара) хлыст ременного кнута. Иногда рукоять кнута отделывалась жемчугом, отсюда — кнут жемчужный. 71 Листок любовный — точное значение слова в некоторых контекстах трудноуловимо, этимология не ясна. Встречается также идиома «лист Лемпо» — «листок дьявола». Наиболее распространенная смысловая нагрузка — выражение нежности, любви. 72 Сима — сладкий напиток из воды и меда. Заквашивался различными дрожжевыми прибавками. 73 Купол узорный — синоним к слову «сампо». Содержит аллюзию на звездное небо (см. Крышка расписная). 74 Закром — отгороженное место, ларь в амбаре, куда засыпали зерно, муку и пр. 75 Ахти — второе, параллельное имя Лемминкяйнена. В «К» имя А. используется то самостоятельно как второе имя героя (11:1; 20:465), то вместе с более общим родовым именем (фамилией) — Ахти Сарелайнен (11:3; 20:467), Ахти Лемминкяйнен (12:1, 9). В «К» это имя применяется только к Лемминкяйнену, хотя в народных рунах оно может принадлежать как различным персонажам, так и взаимозаменяться. Герой может быть Ахти, Кавко, Кавкомойнен, Лемминкяйнен в одном и том же сюжете. 76 Сарелайнен Ахти — параллельное имя (определение по месту проживания) Лемминкяйнена. 77 Лемпи — отец Лемминкяйнена, упомянут в «К» по имени только дважды. Мать Лемминкяйнена, однако, сообщает сыну, что в лихую годину его отец укрывался на Острове, где советует притаиться от идущей за ним погони и сыну. 78 Кюлликки — супруга Лемминкяйнена, на которой он женился, похитив ее в Сари (на Острове). К такой форме заключения брака герою пришлось прибегнуть потому, что разборчивая невеста не соглашалась выйти замуж даже за Солнце, Месяц, Звезду, тем паче — за легкомысленного Лемминкяйнена. Эти, как и другие мотивы (составные части сюжета), характеризующие К., взяты Лённротом из различных рун. Основная же коллизия — заключение брачного союза, клятва супругов в верности и нарушение условий клятвы — составляют ядро средневековой песни «Ахти и Кюлликки», пронизанной, как считают исследователи, воинственным духом викингов, жаждой приключений и боевой добычи. К. первая нарушила данную мужу клятву, побывав в отсутствие супруга на девичьих гуляньях, в деревне (в народных вариантах руны говорится о том, что ей захотелось общества другого мужчины). Это освободило Ахти от обещания не ходить на войну. 79 Остров — Saari — эпический топоним. Исследователи тщетно пытались идентифицировать его с каким-либо реальным островом. Дело, видимо, в том, что потусторонний мир в мифологическом сознании часто размещен на острове, за водной преградой. Потусторонний мир — это одно из основных понятий архаического эпоса: в потустороннем мире сватают (или похищают) жен, там добывают различные культурные блага и в то же время этот мир противостоит миру эпических героев, является его антагонистом. Хотя в «К» Похьела представляется реальной страной, она сохранила даже здесь некоторые признаки потустороннего мира на острове. В народных же рунах эти признаки более отчетливы. Поэтому поиски реального острова, где, например, Ахти похищает себе жену, представляются беспредметными. 80 Виро — эпический топоним, соотносимый с Эстонией. Название, бытующее в современном финском языке, произошло от названия расположенной на северо-востоке ареала проживания эстов провинции Vorumaa и населявшего ее эстонского племени virolaiset. Такая модель образования названия народа и населяемой им страны по одному из племен, позднее образовавших народ, нацию и государство, характерна в финском языке и для других народов (Saksa: Германия, Venäjä: Россия — от названия «венеды», «словены»). 81 Ингрия — эпический топоним, соотносимый с Ингерманландией, Ингрией, Ижорской землей русских летописей. 82 Пояс оловянный — метонимия, обозначающая девушку. Украшенный оловянными бляшками женский пояс. Подобных метонимий (оловянная брошь, длинная коса, тонкий пояс и т. п.) в народной поэзии много, и Э.Лённрот удачно пользуется этими тропами. 83 Пест — стержень с утолщенным округлым концом, используемый для толчения в ступе чего-либо. 84 Конда, кондовый — «…боровая (не болотная) сосна, мелкослойная и смолистая, растущая на сухом месте» (В.Даль). 85 Айникки — сестра Лемминкяйнена. От нее брат узнал, что его молодая жена в отсутствие мужа бегала на гулянья девушек. В народных вариантах сюжета об Ахти и Кюлликки этот персонаж не имеет имени. 86 Марка — денежная единица. Считается, что народные песни имеют в виду шведскую марку, означавшую первоначально единицу веса золота и серебра. 87 Броня — доспехи воинов. Могли состоять из нескольких армированных железом и обложенных стальными пластинками поясов, которые располагались один над другим и закрывали наиболее уязвимые части тела. В народных текстах, использованных Э.Лённротом в «К», содержатся аллюзии на снаряжение и костюм колдуна, шамана, который, как считают специалисты, восходил к копированию облика тотемных животных, например птиц с оперением. 88 Обручи стальные — броня (панцирь) воина, состоявшая из широких, укрепленных стальными пластинами поясов, надевавшихся друг за другом как поперек торса, так и через плечи в виде своеобразных помочей. 89 Обереги — «…заговоры, зарученья, слова и обряд от порчи, уроки, наговор, наметы для разрушенья или недопущенья вредных чар» (В.Даль). 90 Вица — «…хворостина, хлыст, длинная ветка, лоза» (В.Даль). 91 Плетка узловатая (кнут, хлыстик) — поэтизированное название кнута. Узловатый (для усиления эффекта от удара) хлыст ременного кнута. Иногда рукоять кнута отделывалась жемчугом, отсюда — кнут жемчужный. 92 Супонь — скрученный в круглый жгут ремень, которым стягивают клещи хомута, напрягая таким образом гужи и дугу, закрепленные на концах оглобель. 93 Вожжи — длинные поводья, пристегнутые к уздечке, непосредственно к удилам; человек, управляющий лошадью, держит их в руках. 94 Гужи — ременные петли, прикрепляемые к обеим сторонам (клешням) хомута. Служат для скрепления оглобель с хомутом при помощи дуги. 95 Рутья — эпический гидроним, соотносимый с реальным водопадом Рутья на севере Норвегии, но в основном обозначающий огненный водопад на мифической реке Туонеле. 96 Хийси лось (лось от Хийси) — лось, которого Лемминкяйнен должен был добыть, выполняя трудные задания при сватовстве к деве Похьелы. В народной традиции восходящий к международным аналогам сюжет о погоне за лосем (у обских угров это «небесный лось») не связан с выполнением трудных заданий при сватовстве, а его персонажем не является Лемминкяйнен. Завязка этого сюжета обычно состоит в том, что делающий лыжи Кавппи (Люликки и пр.) хвастается, что на его лыжах можно догнать хоть какого быстрого зверя. Услышав это, хийси (черти) быстренько делают лося, чтобы лыжный мастер доказал, на что годятся его изделия и что будет, когда он нагонит «лося», который на самом деле лишь гнилушка. 97 Люлю — левая непарная лыжа, служившая для скольжения, в отличие от правой, короткой, служившей для отталкивания ногой (см. Калху). Изготавливалась из поверхностного твердого слоя сосны. 98 Калху — одна из непарных лыж для правой ноги. Короче левой (люлю). Служила для отталкивания ногой. Подбивалась шкурой с короткой гладкой шерстью (например — камасом) для предупреждения проскальзывания назад в момент толчка. 99 Кавппи — мастер, изготовивший лыжи по заказу Лемминкяйнена для погони за лосем Хийси. 100 Люликки — параллельное имя лыжного мастера Кавппи. 101 Вуойо — параллельное название Лаппи. 102 Ютасы — злой дух, черт. Практически означает то же самое, что и хийси (см. Хийси). 103 Прясло, пряслице — «…звено изгороди, колено забора, заплота в длину жерди…от кола до кола…самая жердь. Железное, свинцовое кольцо, глиняная гайка, выделанный из черепка кружок с дыркою, надеваемый на веретено для весу» (В.Даль). 104 Корба — глухой лес, чаща, трущоба. 105 Тапиола — лес, владения Тапио. 106 Тапио — главный хозяин, властитель леса, от него зависит охотничья удача. Для задабривания Тапио охотник приносил ему жертву — зерна ржи, муку, немного пива или вина. 107 Заломы, затеси — заметки в лесу для обозначения пути. 108 Вара — «(варака) — холм, горушка, бугор, взлобок» (В.Даль). 109 Мьеликки — хозяйка леса, жена Тапио. Хранительница «ключей» от кладовых и лесных амбаров. Имя образовано от слов: мысль, желание, настроение. На русский язык переводится как «желанная», «милая». 110 Теллерво — младшая властительница леса, стерегущая стада Тапио. В «К» так зовут жену Тапио (41:58). 111 Мимеркки — параллельное имя главной хозяйки леса (наряду с Мьеликки). Это, как и все имена лесных духов, хозяев, дарителей добычи, взято из охотничьей заклинательной поэзии. 112 Оброть — конская узда без удил и с одним поводом для привязывания лошади. 113 Тростинка ядовитая (14:409,4224) — орудие колдуна. Использовалась глухая, между двумя узлами, трубка ядовитого тростника цикуты для воздействия на человека или животное. 114 Руда — кровь. 115 Метсола — лес, владения хозяина леса Тапио. От слова metsa — лес. 116 Тури — божество, параллельное имя Палвойнена. Происходит от скандинавского Top — божество грома. 117 Палвойнен — божество, параллельное название верховного божества Укко. Слово «Палвойнен» создано самим Э.Лённротом от слова palvoa — поклоняться, почитать. 118 Унтамола, Унтола — образованное Э.Лённротом название местности, которую можно идентифицировать с Похьелой или даже с неким потусторонним миром сна, откуда был родом «пастух в шапчонке мокрой», столкнувший Лемминкяйнена в речку Туони. Название местности, где обитал род Унтамо (31:99; 36:236). 119 Лопарь — Как и в народных рунах, под лопарями здесь подразумеваются колдуны и чародеи, хотя в обиходном языке слово означает жителя Лапландии, саама. Лопарем называют и Йовкахайнена, чем Э. Лённрот хотел подчеркнуть отчужденность от калевальцев этого героя, покусившегося на жизнь самого Вяйнямёйнена. 120 Сампса — первосеятель, посеявший деревья. Божество леса и хозяин-дух деревьев (см. Пеллервойнен Сампса). 121 Головной убор Туони — головной убор в виде колпака со спадающими на плечи и спину краями, который надевали покойнику. Такой же колпак надевали, когда работали в лесу, на пожоге и т. д. (см. Куккели). 122 Антеро Випунен — мифический первопредок, упоминаемый в эпических рунах. Его считают умершим и хранящим в своей могиле знания и мудрость предшествующих поколений. Один из наименее расшифрованных мифологических персонажей. С одной стороны этот образ связывают с мифологическими представлениями о хранителе врат загробного мира (в его уста вкладывают слова: «проглотил я сто героев…»), с другой — со средневековой литературой видений, рассказывающей о мучениях страдающих за веру католических святых. В частности, имя Антеро соотносят со святым Андреем. При этом утверждают, что випунен вовсе не имя, а своеобразный атрибут героя, промышлявшего при жизни добычей зверей с помощью ловушек, капканов и различных приспособлений на основе использования рычага. Рычаг же, в свою очередь, связан с представлениями о том косом, «андреевском» кресте, на котором был распят святой Андрей. Однако все это остается на уровне предположений, поскольку специальные, посвященные выяснению данного вопроса исследования просто отсутствуют. 123 Вага (коромысло) — специфическое коромысло, представляющее собой жердь, концы которой покоились на плечах идущих друг за другом людей (см. Коромысло). 124 Мехи (меха) — приспособление для нагнетания воздуха, раздувающего огонь в кузнечном горне. 125 Деньги — средство обмена товарами, являющееся одновременно всеобщей мерой стоимости. Изначально у занимавшихся лесным промыслом, охотой и торговлей финно-угорских народов в качестве денег использовались шкуры зверей, прежде всего шкурки белки. Металлические деньги найдены в раскопках и относятся к XI–XII векам. Это в основном монеты восточного, т. н. куфического происхождения. В регулярный оборот металлические деньги вошли после захвата Финляндии Швецией. В «К», как и в народной поэзии, речь идет то о металлических деньгах (17:178, 18:406, 22:57), то о «меховых» деньгах (46:165, 350, 556). 126 Наст (на полях лосиных) — речь идет об охоте на лося по весеннему насту. Животное гнали до тех пор, пока оно, ободрав и изрезав об острые кромки наста проваливающиеся в снег ноги, не падало от изнеможения. 127 Стапель, стапеля — наклонный помост из окоренных, расположенных поперечно чурок или бревен, на которые затаскивали из воды лодку. 128 Сакса — эпический топоним, соотносимый с германскими землями (феодальными государствами). Благодаря оживленной торговле с «ганзейскими» купцами, начиная с XII века, «германские» товары стали широко известными у прибалто-финнов. В «К» упоминаются «привезенные из Саксы» сапоги, соль, мыло и даже доски для скамеек. Бывшее на слуху у эпических певцов слово «Сакса» по законам аллитерации провоцировало появление словосочетаний типа «Саксонские заливы» (Saksan salmet). 129 Кивер — речь идет об обычном островерхом головном уборе, истоки которого — в боевых шлемах различной формы. 130 Бубенцы («кукушки») — различные погремушки и колокольцы, которые развешивались на упряжи лошади (хомуте, дуге, оглоблях) и назывались «куковальщиками», «кукушками». 131 Жернова (ручные) — приспособление для размола зерен. Состоит из двух положенных один на другой каменных круглых плит. В центре верхнего жернова — отверстие для засыпки зерен (вечея). Жернова вращались вручную, для чего к ним с помощью обруча прикреплялась рукоятка в виде палки, верхний конец которой продевался в отверстие установленной вверху планки-лопатки (см. Лопатка). 132 Поезжане — сопровождающие жениха и/или невесту свадебные чины и гости, едущие на санях или подводах поездом, караваном. 133 Паголенок — «…голенище чулка; чулки, у коих носки отрезаны или без носков сшиты» (В.Даль), наматываемые на голени «онучи». 134 Подвенечный — слово «telta», от которого образован данный эпитет жениха, означает шатер, навес над брачным ложем, а также маленький передвижной шатер, который в историческое время держали над венчаемыми в церкви. 135 Лопатка — укрепленная над жерновами планка с отверстием, в которое вставлялся верхний конец рукоятки жерновов. 136 Вечея — отверстие в середине верхней половины жерновов, куда засыпают зерно. 137 Навой — задний вал ткацкого станка, на который навиваются нити основы ткани. 138 Ниченки, ниты — деталь ткацкого станка, «нитяные петли между двух поперечных жердочек для подъема нитей основы через одну, чем образуется зев (гев) для пропуска челна» (В.Даль) с нитью утка. 139 Кемь (река) — эпический гидроним, соотносимый, прежде всего, с рекой Кеми, впадающей в Ботнический залив. 140 Вироканнас — 1. мясник, заколовший большого быка (20:54); 2. священник, окрестивший чудесно рожденного сына Марьятты (50:434). 141 Россия — эпический топоним, соотносимый со славянскими соседями прибалто-финнов. Слово происходит, как считают исследователи, из названия славянского племени венеды, обобщенного впоследствии в название всего народа (ср.: Viru — Viro; saksa — Saksa). 142 Осмотар — изготовительница пива, передавшая это искусство людям. Одни исследователи соотносят это имя с мифическим первопредком — культурным героем Осмо, другие выводят этимологию этого слова из скандинавского os, jasa — бродить, дрожжи. 143 Сваты — букв. «жениховы люди». Свита жениха, которая называлась часто просто «женихи» (sulhaset). 144 Казак (казачок) — мальчик в прислугах, батрак, наемный работник. 145 Толока — площадка для выгуливания и «выстаивания» лошадей после длительной работы или поездки. Поскотина. 146 Мямми — сладкое, приготовленное из муки и солода, блюдо. Его варили как кашу, затем выпекали в берестяных противнях. Мямми готовилось также из картофеля. 147 Залоги — подарки, которыми обменивались при сватовстве жених и невеста. Жених мог давать в качестве залога и деньги. Однако это едва ли пережиток якобы существовавшей купли-продажи невест. Скорее всего скрепление сговора о браке внесением денежного залога (при этом невеста давала какой-либо вещевой подарок — залог жениху) в эпоху возникновения рыночных отношений стало считаться наиболее надежным способом, хотя первоначально обмен залогами был способом магического соединения молодых. Возможно, что, передавая «деньги» — шкурки промысловых зверей родне невесты, жених тем самым доказывал свои охотничьи способности. 148 Повойник — головной убор замужней женщины. 149 Морянка — гнездящаяся в приполярных областях утка. Совершает перелет на юг поздней осенью, когда вода в реках и озерах уже холодная, часты ветры и непогоды. Очевидно поэтому в народной поэзии карелов и финнов служит символом обездоленной, страдающей девушки, женщины. 150 Ратай — то же, что «оратай» — пахарь, хлебопашец. 151 Горнушка — «…заулок с ямкой, налево от шестка русской печи, куда загребают жар» (В.Даль). В таком загнетке тщательно укрытые золой угли тлели до утра, когда их разгребали и раздували с их помощью пламя. Огниво использовали только в том случае, если угли были угасшими. 152 Утор — место соединения стенок с дном бочки, желобок в клепке стенки для концов клепок дна. 153 Мотовило (23:382, 383) — приспособление для сматывания пряжи в моток. Бывают ручные, т. е. удерживаемые в момент наматывания ниток в руке, и напольные «вертушки». 154 Вьюшка — вал у ткацкого станка, на который навита основа (продольные нити ткани). 155 Кросно — ткацкий станок; нитяная основа, натянутая на ткацкий станок. 156 Косьё — палка, на которую насаживают косу, рукоятка косы. 157 Набилки — планки (грядки), в которые вставлено бердо (см. Бердо). 158 Подножки (ткацкого станка) — педали, подножки, с помощью которых разводились нити основы вниз и вверх. Подножки связаны с ниченками, сквозь которые проходят поднимаемые и опускаемые нити основы. 159 Бобовник — болотное растение, высушенные корни которого толкли в ступе и полученную «муку» добавляли в хлеб. 160 Илма — название дома Илмаринена. 161 Копыл — «в санные полозья вдолблены копылы, копылья, связанные поперек саней вязками, а вдоль — нахлестками» (В.Даль). Стойки, на которых покоятся продольные грядки. 162 Грядка — продольные брусья, в которые вдолблены верхние концы копыльев саней. Копылья, в свою очередь, врезаны в полозья; параллельные полозья скрепляются между собой через верхнюю часть копыльев поперечными вязками, на которые и наложены грядки. 163 Тоня — участок водоема, предназначенный для лова рыбы закидным неводом. 164 Мяндовые, мянда — сосна, «болотная… редкослойная, рыхлая». 165 Большуха — старшая в доме, хозяйка, распорядительница женской части семьи. 166 Патьвашка — главный чин свадебной церемонии. Сопровождал жениха часто уже при сватовстве. На свадьбе руководил всеми действиями жениха, охранял молодую чету от порчи и сглазу. 167 Тысяцкий — старший чин на русской свадьбе. По функциям аналогичен карельскому патьвашке, синонимом которого слово «opas» (проводник, ведущий) и является. 168 Сваха — букв. «добывающая женщина». Свадебный чин в свите жениха. Сваха опекала невесту с момента принятия ее женихом в доме невесты до передачи этих функций матери жениха с приездом домой и окончанием церемоний свадьбы. Это ответственное поручение часто давалось сестре жениха или жене патьвашки (см. Патьвашка). 169 Таникка — эпический топоним, соотносимый с бытовавшим в народе названием крепости Ревель, называвшейся Датской крепостью (Tanikan linna). Подобные топонимы народные руны используют для подчеркивания географической отдаленности места, о котором идет речь. 170 Грядка — продольные брусья, в которые вдолблены верхние концы копыльев саней. Копылья, в свою очередь, врезаны в полозья; параллельные полозья скрепляются между собой через верхнюю часть копыльев поперечными вязками, на которые и наложены грядки. 171 Ламбушка, ламба — «…глухое лесное озерко без истока» (В.Даль). 172 Кудель — «вычесанный и перевязанный пучок льна, пеньки, изготовленный для пряжи;…свиток, сверток избитой шерсти» (В.Даль). 173 Сюетар — персонаж, породивший всяческие зловредные существа. В карельских сказках — некий эквивалент злой Бабы-Яги. 174 Печурка — небольшое углубление, ниша в печном боку для сушки рукавичек. 175 Дельницы — «варежки, вязаные рабочие шерстяные рукавицы, плотно облегающие руку» (В.Даль). 176 Илпотар — параллельное имя хозяйки Похьелы в сюжете, рассказывающем о сватовстве Лемминкяйнена. Во всех других случаях в «К» она называется Ловхи. Разночтение, видимо, обьясняется тем, что цикл песен о Лемминкяйнене был подготовлен Э.Лённротом еще до появления идеи написания на материале народных рун эпической поэмы со сквозным сюжетом, обьединяющей своеобразные циклы рун с различными, мало связанными между собой героями. В подготовленной в 1833 г., но неопубликованной поэме «Лемминкяйнен» герой сватается в Пяйвеле («Солнечный край»), а не в Похьеле и хозяйку дома там зовут И. Это имя сохранилось и после включения похождений Лемминкяйнена в общий сюжет «К». Надо иметь в виду и то обстоятельство, что народные руны, как правило, не маркируют подобные персонажи собственными именами: там мы встречаем только «хозяйку» или «хозяина» Похьелы, Пяйвелы, Луотолы без собственного имени. 177 Полубочка — мера сыпучих тел (например, зерна). 178 Копалуха (копала) — «…глухарка, глухая тетерка, самка глухаря» (В.Даль). 179 Сара — параллельное название Похьелы. 180 Новина — новое поле, посев. Новины, кулиги, лесные поляны — характерные признаки подсечной системы земледелия. 181 Луда — «…подводные или надводные плоские камни, мели; гранитные плешины» (В. Даль), небольшой остров. 182 Кулига — поле или небольшая поляна, полученная в результате вырубки деревьев и часто — их сжигания (см. Подсека (пожог)). Здесь речь идет о кулигах, лесных полянах, поскольку это результат преобладавшего подсечного земледелия. 183 Куллерво (31–36 песни) — трагический герой «К», жизнь и деятельность которого непосредственно не связана с деяниями главных эпических героев, ведущих борьбу в основном против враждебной, противостоящей Калевале Похьелы и стремящихся привести к счастью всех людей. К. тоже борется против зла, но внутри своего сообщества. Вся история его жизни — это иллюстрация пагубности вражды и раздоров между членами общества. 184 Калерво — отец Куллерво, брат Унтамо. В результате ссоры между братьями (согласно ижорскому сюжету) весь род Калерво был перебит воинами брата Унтамо. В живых остался только грудной младенец, которого сделали рабом-пастухом, когда он вырос. Впоследствии раб отомстил обидчикам отца, убив свою хозяйку, жену Илмаринена. 185 Косарь — большой тяжелый нож для щепления лучины, рубки кустарника и пр. 186 Добро хозяйки — домашний скот (кроме лошадей), который был полностью в ведении хозяйки. 187 Доенка — подойник, который изготовлялся из можжевеловой клепки как наиболее гигиеничного материала, обладающего бактерицидными свойствами. 188 Отсо — табуированное название медведя. Самого крупного зверя северных лесов — медведя — и уважали, и боялись, его нельзя было называть медведем, а надо было прибегать к различным эвфемистическим названиям, ласкательным именам («Медоволапый», «Колобочек»). В «К» Отсо — это просто параллельное название медведя. 189 Коромысло — речь идет о коромысле, на котором носили тяжести вдвоем. Оно представляло из себя жердь длиной около 1,5 м, посередине подвешивался груз (например, ушат с водой), концы коромысла делались плоскими, чтобы меньше давили на плечи несущих, шагающих друг за другом людей. 190 Берестянка — простой ковшик, сделанный из куска бересты, свернутой воронкой. Сведенные края пластины скрепляются расщепленной палочкой, внешний конец которой образует рукоять «ковшика». 191 Калма (33:260; 36:174) — 1. могила (36:227); 2. персонифицированная смерть, хозяин могилы (27:4). Параллельная Манале, Туонеле сложная мифологема. 192 Крячка — один из видов чаек. 193 Кряква — утка, птица семейства утиных. 194 Крохаль — водоплавающая птица семейства утиных. 195 Долбленка — (осинка, осиновка) — лодка, выдолбленная из ствола осины. 196 Ботать — бить по воде боталом (шестом с наконечником для шума), звук которого распугивает рыбу, и она устремляется прочь, попадая в расставленные сети. 197 Саво — эпический топоним, соотносимый с провинцией и финским племенем Саво. 198 Голица — кожаная рукавица без подкладки. 199 Куккели — своеобразный шлем в виде конусообразной накидки, спадающей на грудь, плечи и спину. Застегивался под подбородком. Такая шапка, оставляя открытой только часть лица, служила хорошей защитой от комаров. 200 Белочник (в стволы стучащий) — охотник, промышлявший белкой. Он стучал по стволам деревьев, вспугивал зверька, которого затем облаивала собака, чтобы охотнику было удобнее сбить ее стрелой из лука или самострела. Часто охотник имел помощника, который колотил по деревьям и подбирал выпущенные из лука стрелы. 201 Ику-Турсо — морское чудище, посланное хозяйкой Похьелы погубить похитивших у нее сампо калевальцев и уничтожить их корабль. Вяйнямёйнен ловит это чудовище и обезвреживает своими заклинаниями и магической силой, запрещая впредь появляться на пути мореходов и мешать проходу кораблей по морю. В народных рунах это чудовище пытается остановить корабль Иисуса и тот расправляется с этим поганым созданием. 202 Побережник — «…северо-западный ветер» (В.Даль). 203 Колки (тычки) — тычки на кантеле для натягивания струн. 204 Ловиатар — дочь смерти (Туони), родившая девять разных болезней и хворей. Обозленная тем, что калевальцы похитили у нее сампо, а Вяйнямёйнен сумел даже жалкие остатки разбившегося во время схватки на море сампо заставить приносить людям достаток, Ловхи послала эти болезни на Калевалу. Имя Л. того же корня, что и Ловхи. 205 Сетевой сарай — навес для хранения и сушки сетей на специальных вешалах. 206 Вьена — эпический гидроним, соотносимый с Белым морем (финск. Viena). 207 Алуэ — мифологический гидроним, озеро, в которое упала огненная искра. Попытки некоторых исследователей идентифицировать это название с каким-либо реальным водоемом оказались безуспешными, тем более что во многих локальных вариантах мифа название просто отсутствует. 208 Наволок — низменный мыс, полуостров. 209 Иглица — деревянная игла для вязaния сетей с вырезкой для наматывания на нее нитки. 210 Паличка, палица (48:60) — пластинка, вокруг которой наматывают нить при вязании сети для получения ячеек одного размера. 211 Приводы (48:68) — верхняя подбора (см. Подбора), веревка, проходящая по верхнему краю невода. 212 Подбора (48:143,177), (48:144,177) — «…тетива, две продольные веревки, на коих невод посажен; верхний подбор с поплавками» (В.Даль). 213 Пану — дух огня, сам огонь. 214 Марьятта — имя девушки, родившей в непорочном зачатии от съеденной брусниченки чудесного мальчика, которого Вяйнямёйнен присудил, как безотцового ребенка, к смерти, а некий старик нарек королем Карелии, из-за чего Вяйнямёйнен ушел из мира сего. Имя М., по-видимому, восходит к имени пресвятой девы Марии. В то же время оно созвучно слову marja — ягода. 215 Сара речка — название мифической речки (ручья), где была баня Руотуса. В «К» этот гидроним явно имеет отношение к враждебной Похьеле. 216 Руотус — злой хозяин, который не разрешил забеременевшей от сьеденной бруснички девице Марьятте разрешиться в бане. Имя известно по народным легендарным рунам и образовано от библейского Herodes (Ирод).